- Этот парень или лжец, или сумасшедший, - прошептал он. - Ты же помнишь, что в день праздника Доброй Богини Клавдий приходил ко мне. Я помню еще, что после этого визита мы поссорились с Теренцией.
Как только хозяин заговорил об этом, я тоже это вспомнил и подтвердил, что он прав.
- О чем вы там? - спросил Гортензий, который, как всегда, сидел рядом с Цицероном и прислушивался к нашему разговору.
- Я говорил о том, что в тот день Клавдий был у меня дома, поэтому он не мог вечером оказаться в Интерамнии, - повернулся к нему Цицерон. - Его алиби - обман. - Он говорил без всякой задней мысли. Если бы он обдумал последствия этого заявления, то наверняка был бы осторожнее.
- Тогда ты должен дать показания, - сразу же заявил Гортензий. - Это алиби должно быть разрушено.
- Ну нет, - быстро сказал Цицерон. - Я с самого начала предупредил, что не хочу иметь к этому никакого отношения. - И подав мне сигнал идти за ним, сенатор встал и сразу же ушел с Форума в сопровождении двух мускулистых рабов, которые охраняли его в те дни.
- Это было глупо с моей стороны, - сказал Цицерон, когда мы взбирались на холм. - Наверное, я старею.
Я услышал, как толпа за нами засмеялась над каким-то замечанием одного из сторонников Клавдия: улики могли быть против него, но толпа была на его стороне. Я почувствовал, что Цицерон недоволен результатами дня. Совершенно неожиданно защита стала брать верх.
Когда заседание закрылось, все три обвинителя пришли к Цицерону. С ними же прибыл Гортензий. Как только я их увидел, то понял, чего они хотят, и про себя проклял Гортензия за то, что тот поставил Цицерона в столь неудобное положение. Я провел их в сад, где Цицерон и Теренция наблюдали, как маленький Марк играет с мячом.
- Мы хотим, чтобы ты дал показания, - начал Крус, который был главным обвинителем.
- Я ждал, что ты скажешь именно это, - сказал Цицерон, бросив злой взгляд на Гортензия. - И думаю, что ты можешь предугадать мой ответ. Думаю, что в Риме найдется еще сотня людей, которые видели Клавдия в тот день.
- Но нам не удалось найти ни одного, - сказал Крус. - Или никто не желает свидетельствовать.
- Клавдий всех их запугал, - добавил Гортензий.
- А кроме того, никто не сравнится с тобой по авторитету, - добавил Марцелин, который всегда был сторонником Цицерона, начиная со времени суда над Верресом. - Если ты сделаешь нам завтра это одолжение и подтвердишь, что Клавдий был у тебя, у присяжных не будет выбора. Это алиби - единственное, что стоит между ним и изгнанием.
Цицерон с недоверием посмотрел на них.
- Послушайте, подождите минутку. Вы хотите сказать, что без моего свидетельства его оправдают? - Они повесили головы. - Как такое могло случиться? Никогда еще перед судом не представал более виновный человек. - Он повернулся к Гортензию. - Ты же сказал, что "оправдание исключается". "Надо больше доверять здравомыслию римлян", - разве это не твои слова?
- Он стал очень популярен. А те, кто его не любит, боятся его сторонников.
- Да, и Лукулл нам здорово подкузьмил. Все эти истории про простыни и прятание в спальне сделали из нас посмешище, - сказал Крус. - Даже некоторые присяжные говорят о том, что Клавдий не более извращен, чем те, кто его обвиняет.
- И теперь я должен все это исправлять? - Цицерон в отчаянии взмахнул руками.
Теренция качала Марка на коленях. Неожиданно она поставила его на землю, велела идти в дом и, повернувшись к мужу, сказала:
- Может быть, тебе это и не нравится, но ты должен это сделать - если даже не для Республики, то для себя самого.
- Я уже сказал. Я не хочу в это вмешиваться.
- Но никто не выиграет больше тебя, если Клавдий отправится в изгнание. Он стал твоим самым большим врагом.
- Да, стал! Вот именно! И кто в этом виноват?
- Ты! Ведь ты с самого начала принимал участие в его карьере.
Так они спорили несколько минут, а сенаторы наблюдали за всем этим с недоумением. По Риму давно уже ходили слухи, что Теренция совсем не скромная, безмолвная жена, и эту сцену будут, конечно, широко обсуждать. Но, хотя Цицерон и злился на нее за то, что она спорила с ним в присутствии посторонних, я знал, что в конце концов хозяин с ней согласится. Он злился, потому что понимал, что у него нет выбора: Цицерон попал в ловушку.
- Очень хорошо, - сказал он наконец. - Как всегда, я выполню свой долг перед Римом, хотя это и будет сделано за счет моей собственной личной безопасности. Но мне, наверное, пора к этому привыкнуть. Встретимся утром, граждане. - И взмахом руки хозяин отпустил их.
После того, как они ушли, он сидел, размышляя. Наконец спросил:
- Хоть ты понимаешь, что это ловушка?
- Ловушка для кого? - спросил я.
- Для меня, конечно. - Он повернулся к Теренции. - Только представь себе: во всей Италии нашелся только один человек, который может разрушить алиби Клавдия, и этого человека зовут Цицерон. Ты думаешь, это случайное совпадение?
Теренция не отвечала; мне это тоже не приходило в голову до тех пор, пока он об этом не заговорил.
- Этот свидетель из Интерамния, - сказал он мне, - этот Казиний Скола, или как там его зовут, - мы должны все о нем узнать. Кого мы знаем в Интерамнии?
Я подумал секунду, а затем, с тяжелым предчувствием в сердце, сказал:
- Целия Руфа.
- Целий Руф, - повторил Цицерон, ударив по ручке стула. - Ну конечно.
- Еще один человек, которого ты не должен был вводить в наш дом, - сказала Теренция.
- Когда мы видели его в последний раз?
- Много месяцев назад, - ответил я.
- Целий Руф! Он пил с Клавдием и ходил с ним по бабам еще тогда, когда был моим учеником, - чем больше Цицерон размышлял, тем увереннее он становился. - Сначала он связался с Катилиной, а потом примкнул к Клавдию. Ну и змея! Этот чертов свидетель из Интерамния окажется клиентом его отца, готов поспорить.
- Ты что, думаешь, что Руф и Клавдий сговорились, чтобы заманить тебя в ловушку?
- А ты что, сомневаешься, что они на это способны?
- Нет. Я просто не понимаю, для чего все эти сложности с фальшивым алиби, если цель - просто заставить тебя свидетельствовать и разрушить это алиби?
- Так ты думаешь, что за всем этим стоит кто-то третий?
Я заколебался.
- Кто? - потребовала Теренция.
- Красс.
- Но ведь мы с Крассом полностью помирились, - сказал Цицерон. - Ты же слышал, как он превозносил меня до небес в присутствии Помпея. А потом, он же так дешево продал мне этот дом… - Он хотел еще что-то сказать, но замолчал.
Теренция включила всю свою проницательность, обращаясь ко мне:
- Почему ты считаешь, что Красс пойдет на такие сложности, чтобы причинить зло твоему хозяину?
- Не знаю, - ответил я и почувствовал, что краснею.
- Ты могла бы еще спросить, почему скорпион жалит свои жертвы? Потому, что так делают все скорпионы, - мягко заметил Цицерон.
Вскоре разговор закончился. Теренция ушла заниматься с Марком. Я отправился в библиотеку, заниматься корреспонденцией Цицерона. Один Цицерон остался на веранде, задумчиво глядя через Форум на Капитолий. На город спускались вечерние сумерки.
На следующее утро, бледный и со взведенными нервами - он прекрасно понимал, как его примут в качестве свидетеля, - Цицерон отправился на Форум в сопровождении такого же количества телохранителей, которое сопровождало его в дни заговора Катилины. Распространился слух, что обвинение неожиданно затребовало его в качестве свидетеля, и в тот момент, когда сторонники Клавдия увидели его, пробирающегося сквозь толпу к платформе, они начали свой кошачий концерт. Когда он взбирался по ступенькам храма к платформе суда, в него полетели яйца и куски навоза. И тут произошло совершенно невероятное: почти все присяжные встали и окружили Цицерона, чтобы защитить его от этих снарядов. Некоторые даже повернулись к толпе, оттянули воротники и провели ребром ладоней по обнаженным шеям, как бы говоря бандам Клавдия: "Прежде чем вы убьете его, вам придется убить нас".
Цицерону было привычно выступать в качестве свидетеля. Только за последний год он делал это раз десять во время судов над сторонниками Катилины. Но никогда еще он не сталкивался с подобной аудиторией, и городскому претору пришлось приостановить ход суда, пока, наконец, не установился относительный порядок. Клавдий смотрел на Цицерона, сложив руки на груди и глубоко задумавшись. По-видимому, действия присяжных насторожили его. Первый раз за все время суда рядом с Клавдием сидела его жена Фульвия. Это был тонкий ход со стороны защиты - показать ее толпе: ей было всего шестнадцать, и она выглядела скорее дочерью Клавдия, чем его женой - именно тот тип беззащитной девочки, который гарантированно растопит сердца присяжных; кроме того, она была потомком Гракхов, которые все еще оставались невероятно популярны в народе. У нее было малоподвижное, злое лицо, но супружеская жизнь с Клавдием заставила бы обозлиться любое, даже самое мягкое существо.
Когда, наконец, главному обвинителю Лентулу Крусу разрешили задавать вопросы свидетелю, толпа замерла в ожидании. Он подошел к Цицерону.
- Хотя все тебя хорошо знают, назови, пожалуйста, свое имя.
- Марк Туллий Цицерон.
- Ты клянешься богами говорить только правду?
- Клянусь.
- Ты знаком с обвиняемым?
- Да.
- Где он находился между шестью и семью часами утра в день праздника Благой Богини в прошлом году? Ты можешь сообщить суду эту информацию?
- Да. Я очень хорошо это помню, - Цицерон повернулся к присяжным. - Он был у меня дома.
Волна удивления прокатилась по присяжным и толпе зрителей. Клавдий очень громко сказал: "Лгун!" - и его клика опять закричала и замяукала. Претор, которого звали Воконий, призвал всех к порядку. Он дал знак обвинителю продолжать.
- Ты это хорошо помнишь? - спросил Крус.
- Очень хорошо. Другие мои домочадцы тоже видели его.
- С какой целью он приходил?
- Ни с какой - это был просто визит вежливости.
- Как ты считаешь, мог ли обвиняемый, побывав в то время у тебя дома, к вечеру оказаться в Интерамнии?
- Ни в коем случае. Если только он не выращивает крылья так же легко, как переодевается в женские одежды.
Здесь раздался смех. Даже Клавдий улыбнулся.
- Фульвия, жена обвиняемого, которая сегодня находится здесь, утверждает, что вместе с мужем была в тот вечер в Интерамнии. Что ты на это скажешь?
- Скажу, что счастливые часов не наблюдают. Поэтому молодожены иногда путают часы и дни недели.
Смех стал еще сильнее, и Клавдий опять присоединился к нему, а Фульвия смотрела только перед собой, и лицо ее было похоже на детский кулачок - маленький, белый и крепко сжатый; уже тогда она была очень уродливая.
У Круса не было больше вопросов, и он вернулся на свою скамью, освобождая место для адвоката Клавдия, Куриона. Наверняка тот был храбрецом на поле битвы, но в суде он чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому подошел к великому оратору с опаской, как мальчик, который хочет палкой дотронуться до змеи.
- Мой клиент долгое время был твоим врагом, не правда ли?
- Неправда. До того, как он совершил этот акт святотатства, мы были хорошими друзьями.
- А потом его обвинили в этом преступлении, и ты покинул его?
- Нет, сначала его покинул разум, а потом он совершил преступление.
Опять раздался смех. Защитник выглядел растерянным.
- Ты говоришь, что четвертого декабря прошлого года мой клиент пришел навестить тебя?
- Именно.
- Удивительно вовремя, не правда ли, ты смог вспомнить, что Клавдий пришел к тебе именно в этот день.
- Думаю, что удивления достойно то, что произошло с твоим клиентом.
- Что ты имеешь в виду?
- Думаю, что он не так часто бывает в Интерамнии в течение года. Удивительно то, что в тот день, когда он, как он утверждает, был в этом отдаленном городе, десяток свидетелей видели его в Риме, переодетым в женское платье.
Пока продолжалась эта забава, Клавдий перестал улыбаться. Было видно, что ему надоело, что его адвоката возят носом по полу суда, и он жестом подозвал его к своей скамье. Однако Курион, которому было почти шестьдесят и который не привык к подобным издевательствам, вспылил и начал размахивать руками.
- Некоторые дураки, без сомнения, подумают, что это чрезвычайно остроумная игра слов, но я хочу сказать, что ты ошибаешься и мой клиент приходил к тебе в совсем другой день.
- Я совершенно уверен в дне, и на то есть веская причина. Эта была первая годовщина того дня, когда я спас Республику. Поверь мне, до конца жизни у меня будет очень веская причина помнить четвертое декабря.
- Так же, как у жен и детей людей, которых ты убил! - выкрикнул Клавдий, вскочив на ноги. Воконий немедленно потребовал порядка, но Клавдий отказался сесть и продолжал выкрикивать оскорбления. - Ты и тогда, как и сейчас, вел себя как тиран.
Повернувшись к своим сторонникам, он жестом показал, что ждет их поддержки. Вторично их просить не пришлось. Как один, они бросились вперед, и в воздухе замелькали новые снаряды. Второй раз за день присяжные пришли Цицерону на помощь, окружив его и стараясь закрыть ему голову. Городской претор кричал, пытаясь выяснить у Куриона, есть ли у защиты еще вопросы. Курион, который выглядел совершенно потрясенным поведением присяжных, жестом показал, что он закончил, и суд был поспешно прекращен. Группа присяжных, телохранителей и клиентов расчистила Цицерону дорогу через Форум и на Палатинский холм.
Я думал, что все произошедшее произведет на хозяина тяжелое впечатление, и на первый взгляд так оно и случилось. Его волосы торчали в разные стороны, а тога была испачкана. Однако хозяин сохранил присутствие духа. В волнении он ходил по библиотеке, вновь и вновь возвращаясь к ключевым моментам своих показаний. Цицерон ощущал себя так, как будто вторично победил Катилину.
- Ты видел, как присяжные сомкнули ряды вокруг меня? Сегодня, Тирон, тебе довелось увидеть все то лучшее, что есть в римском правосудии.
Однако хозяин решил не возвращаться в суд, чтобы выслушать заключительные слова обвинения и защиты, и прошло еще два дня, прежде чем был готов вердикт и он отправился к храму Кастора, чтобы услышать, как приговорят Клавдия.
В тот день присяжные потребовали вооруженной защиты, и центурия легионеров окружала платформу, на которой расположился суд. Когда Цицерон проходил на свое место в секторе для сенаторов, он отсалютовал присяжным. Некоторые ответили ему, но многие отводили глаза и старались смотреть в другую сторону.
- Думаю, что они боятся раскрываться перед бандами Клавдия, - сказал мне Цицерон. - После того, как они проголосуют, как думаешь, может быть, мне стоит пойти и встать вместе с ними, чтобы выразить им свою поддержку?
Я не думал, что это безопасно, но времени на ответ мне не хватило, так как претор уже выходил из храма. Я оставил Цицерона на его месте и присоединился к толпе неподалеку.
Обвинение и защита уже сказали свое последнее слово, и теперь городскому претору оставалось только подвести итог и объяснить присяжным существующее законодательство. Клавдий опять сидел рядом с женой. Иногда он наклонялся и что-то говорил ей, а она пристально смотрела на мужчин, которые через несколько минут решат судьбу ее мужа. В суде все всегда занимает больше времени, чем предполагается: на вопросы должны быть даны ответы, законы зачитаны, документы найдены, - поэтому только через час официальные лица стали раздавать присяжным восковые жетоны для голосования. На одной стороне жетона было нацарапано "В" - виновен, а на другой "Н" - невиновен. Система была рассчитана на максимальную секретность - достаточно было нескольких секунд, чтобы пальцем стереть одну из букв и опустить жетон в урну, которую пустили по кругу. Когда все жетоны были опущены, урну принесли к столу претора и жетоны высыпали на стол. Все вокруг меня стояли на цыпочках, стараясь рассмотреть, что происходит. Для некоторых тишина была слишком напряженной, и они нарушали ее криками "Давай, Клавдий!", "Да здравствует Клавдий!". Эти крики вызывали аплодисменты среди ожидающих толп. Над платформой, на которой заседал суд, на случай дождя была натянута парусина. Я помню, как она хлопала на ветру, как парус. Наконец подсчет завершился, и результаты передали претору. Он встал, и судьи встали вместе с ним. Фульвия схватила Клавдия за руку. Я зажмурил глаза и вознес молитву бессмертным богам. Нам надо 34 голоса, чтобы Клавдий отправился в изгнание до конца своей жизни.
- За наказание обвиняемого проголосовали тридцать человек, за его оправдание - тридцать четыре. Согласно вердикту данного суда, Публий Клавдий Пульхр признается невиновным по всем пунктам обвинения, и данное дело…
Последние слова претора потонули в криках одобрения. Земля ушла у меня из-под ног. Я почувствовал, как у меня закружилась голова, а когда открыл глаза, мигая от блеска солнца, Клавдий шел по платформе, пожимая руки членам суда. Легионеры сцепили руки, чтобы не позволить толпе захватить платформу. Толпа кричала и танцевала. По обеим сторонам от меня сторонники Клавдия хотели пожать мне руку, а я старался выдавить из себя улыбку, потому что в противном случае они могли бы избить меня или сделать еще чего похуже. Среди этого беснования скамьи сенаторов были неподвижны, как поляна, засыпанная свежевыпавшим снегом. Я смог рассмотреть выражение лица некоторых из них: у Гортензия - ошарашенное, у Лукулла - непонимающее, а Катулл поджал губы от страха. Цицерон надел свою профессиональную маску и смотрел вдаль с видом государственного мужа.
Через несколько минут Клавдий подошел к краю платформы. Он не обращал внимание на крики префекта, что он находится в суде, а не на народной ассамблее, и поднял руки, призывая толпу к тишине. Шум сразу же прекратился.
- Друзья мои, горожане, - сказал он. - Это не моя победа. Это ваша победа, люди!
Раздался еще один вал аплодисментов, который разбился о стены храма, а Клавдий повернул лицо к его источнику - Нарцисс перед своим зеркалом. На этот раз он позволил толпе долго выказывать свое восхищение.
- Я был рожден патрицием - но члены моего сословия ополчились на меня. А вы меня поддержали. Вам я обязан своей жизнью. Я хочу быть одним из вас. И поэтому я посвящу свою жизнь вам, - продолжил оправданный после паузы. - Пусть все узнают в этот день великой победы, что я намерен отречься от своего патрицианства и стать плебеем! - Я взглянул на Цицерона. Весь его вид государственного мужа куда-то исчез, и он смотрел на Клавдия с изумлением. - И если мне это удастся, я буду удовлетворять свои амбиции не в Сенате, который наполнен распухшими от денег коррупционерами, а как ваш представитель, как один из вас - как трибун! - Послышались новые, еще более громкие аплодисменты, которые он еще раз успокоил, подняв руку. - И если вы, жители Рима, выберете меня вашим трибуном, я даю вам обет и торжественно клянусь, что те, кто отнял жизни римлян без справедливого суда, очень скоро почувствуют вкус народной справедливости!
Позже Цицерон вместе с Гортензием, Лукуллом и Катуллом уединился в библиотеке, чтобы обдумать вердикт, а Квинт отправился разузнать, что же все-таки произошло. Когда шокированные сенаторы уселись, Цицерон попросил меня подать вина.