- Четыре голоса, - не переставал бормотать он. - Всего четыре голоса, и все бы изменилось, и сейчас этот безответственный нечестивец ехал бы уже по направлению к границам Италии. Четыре голоса. - Он повторял это снова и снова.
- Что же, граждане, для меня все кончено, - объявил Лукулл. - Я ухожу из публичной политики. - Со стороны казалось, что его манера вести себя не изменилась, но когда я подошел ближе, чтобы передать ему чашу с вином, я увидел, что он мигает не останавливаясь. Он был оскорблен до глубины души и не мог этого перенести. Быстро осушив чашу, Лукулл потребовал еще вина.
- Наши коллеги ударятся в панику, - предположил Гортензий.
- Я очень ослабел, - сказал Катулл.
- Четыре голоса!
- Я буду ухаживать за своими рыбками, изучать философию и готовить себя к смерти. Для меня больше нет места в этой Республике.
В этот момент появился Квинт с новостями из суда. Он переговорил с обвинителями и с тремя присяжными, которые поддержали обвинение.
- Мне кажется, что история римского правосудия еще не знала такого подкупа. Ходят слухи, что некоторым ключевым фигурам предлагали по четыреста тысяч сестерций за то, чтобы решение было вынесено в пользу Клавдия.
- Четыреста тысяч? - повторил Гортензий с недоверием.
- А откуда у Клавдия такие деньги? - удивился Лукулл. - Эта сучка, его жена, богата, но…
- По слухам, деньги предоставил Красс, - ответил Квинт.
Во второй раз за день земля, казалось, ушла у меня из-под ног. Цицерон быстро посмотрел на меня.
- Не могу в это поверить, - сказал Гортензий. - С какой это радости Красс вдруг решил заплатить целое состояние за Клавдия?
- Я повторяю только то, что говорится на улицах, - ответил Квинт. - Вчера вечером у Красса, один за другим, побывали двадцать членов присяжной коллегии. Каждого из них он спрашивал, что ему надо. Одним он оплатил счета, другим обеспечил выгодные контракты, а кто-то предпочел наличные.
- Но это все же не большинство присяжных, - заметил Цицерон.
- Нет, но говорят, что Клавдий и его жена тоже не сидели сложа руки, - продолжил Квинт. - И здесь было замешано не только золото. Во многих благородных домах прошлой ночью громко скрипели кровати, там, где люди решили получить свое другой, живой монетой - женщинами или мальчиками. Мне сказали, что сама Клодия постаралась для нескольких присяжных.
- Катон абсолютно прав, - воскликнул Лукулл. - Сердцевина нашей Республики полностью прогнила. Нам пришел конец. И Клавдий - это та мерзость, которая нас уничтожит.
- Вы можете себе представить патриция, который становится плебеем? - спросил Гортензий с удивлением. - Вы можете себе представить, чтобы такая мысль вообще пришла кому-то в голову?
- Граждане, граждане, - вмешался Цицерон. - Мы проиграли суд, и только, - давайте не будем терять голову. Клавдий - не первый преступник, которому удалось избежать наказания.
- Теперь он займется тобой, брат, - сказал Квинт. - Если он станет плебеем, можешь быть уверен, что его изберут трибуном - он слишком популярен, чтобы его можно было остановить, - а став трибуном, он сможет причинить тебе множество хлопот.
- Этого никогда не произойдет. Никто никогда не разрешит ему этого. Но, даже если каким-то мистическим способом это произойдет, неужели вы действительно думаете, что я - после всего того, чего я достиг в этом городе, начав с нуля, - неужели вы действительно думаете, что я не смогу справиться с хихикающим недоразвитым извращенцем, таким, как наша Смазливая? Да я сломаю ему хребет в первой же речи.
- Ты прав, - сказал Гортензий. - И я хочу, чтобы ты знал, что мы всегда будем с тобой. Если он попытается атаковать, можешь быть уверен в нашей поддержке. Я правильно говорю, Лукулл?
- Конечно.
- А ты согласен, Катулл? - Но старый патриций не отвечал. - Катулл? - Опять никакого ответа. Гортензий вздохнул. - Боюсь, за последнее время он сильно сдал. Разбуди его, пожалуйста, Тирон.
Я положил руку Катуллу на плечо и легонько его потряс. Его голова склонилась на одну сторону, и мне пришлось схватить его, чтобы он не упал на пол, при этом его морщинистое лицо оказалось прямо передо мной. Глаза Катулла были широко открыты. Его рот раскрылся, и из него капала слюна. В шоке я отдернул руку, а Квинт, который пощупал пульс на шее Катулла, объявил, что он умер.
Так ушел из жизни Квинт Литаций Катулл, в возрасте шестидесяти одного года: консул, понтифик и яростный борец за права Сената. Он был осколком другой, более жестокой эры, и, вспоминая о его смерти, я вспоминаю также и о смерти Метелла Пия - обе они были историческими вехами на пути угасания Республики. Гортензий, который был шурином Катулла, взял у Цицерона свечу и поднес ее к лицу старика, мягко позвав его вернуться к жизни. Никогда я более ясно не видел смысл этого старинного обычая - действительно, казалось, что дух Катулла на секунду вышел из этой комнаты и сразу же вернется, если только его правильно позвать. Мы подождали, не оживет ли старик, но этого, конечно, не произошло, и через некоторое время Гортензий поцеловал его в лоб и закрыл ему глаза. Он немного поплакал, и даже у Цицерона покраснели глаза, потому что хотя они и начали с Катуллом как враги, но закончили, борясь за общее дело, и хозяин уважал старика за его прямоту и честность. Казалось, только на Лукулла все это не произвело впечатления, но я думаю, что он уже достиг того состояния, когда рыбы для него стали важнее людей.
Естественно, что все обсуждения суда были прекращены. Были вызваны рабы Катулла, чтобы отнести прах их хозяина домой, а после того, как это было сделано, Гортензий отправился сообщить это печальное известие родным и близким покойного. Лукулл отправился домой на обед, состоявший наверняка из крылышек жаворонков и соловьиных язычков, который он съел в одиночестве в громадном зале Аполлона. Что касается Квинта, то он сообщил, что завтра на рассвете отправится в долгое путешествие в Азию. Цицерон знал, что у его брата был приказ немедленно отправиться к месту назначения, сразу же после окончания суда, но я все-таки видел, что в тот день для хозяина это стало самым тяжелым ударом. Он позвал Теренцию и маленького Марка, чтобы они попрощались, а затем неожиданно уединился в библиотеке, предоставив мне проводить Квинта из дома.
- До свидания, Тирон, - сказал Квинт, беря мою руку в две своих: у него были жесткие, мозолистые ладони, по сравнению с мягкими "адвокатскими" ладонями его брата. - Мне будет не хватать твоих советов. Ты будешь часто писать мне и рассказывать о том, что происходит с моим братом?
- С удовольствием.
Он уже был готов выйти на улицу, но потом повернулся и сказал:
- Брат должен был освободить тебя, после того как кончилось его консульство. И он собирался это сделать. Ты знал об этом?
Я был потрясен этим признанием и, заикаясь, произнес:
- Хозяин перестал говорить об этом. Я подумал, что он изменил свое решение.
- Брат говорил, что боится отпустить тебя, потому что ты слишком много знаешь.
- Но я никогда не выдам и слова из тех, что услышал в конфиденциальном разговоре!
- Я это знаю, да и он тоже, в глубине души. Не волнуйся. Это просто отговорка. Правда состоит в том, что брат боится даже подумать, что ты тоже можешь покинуть его, так же как Аттик и я. Ты нужен Цицерону больше, чем сам об этом думаешь.
Я потерял дар речи.
- Когда я вернусь из Азии, - продолжил Квинт, - ты получишь свою свободу, я тебе обещаю. Ты принадлежишь всей семье, а не только моему брату. А покамест присматривай за ним, Тирон. В Риме что-то происходит, и все это мне не нравится.
Он помахал мне рукой на прощание и в сопровождении слуг направился вниз по улице. Я стоял на крыльце, наблюдая за знакомой коренастой фигурой с широкими плечами и твердой походкой, которая спускалась по склону холма, до тех пор, пока она не скрылась из виду.
XV
Клавдий должен был сразу же направиться на Сицилию в качестве младшего магистрата. Вместо этого он предпочел остаться в Риме и наслаждаться своей победой. Ему даже хватило наглости прийти в Сенат, чтобы занять то место, которое теперь ему полагалось. Это произошло на майские иды, через два дня после суда, и в Сенате как раз обсуждали последствия вынесения оправдательного приговора. Клавдий вошел в зал как раз в то время, когда говорил Цицерон. Он был встречен громким неодобрительным свистом и улыбнулся сам себе, как будто нашел подобное проявление ненависти забавным. После того как никто из сенаторов не подвинулся, чтобы освободить ему место, Клавдий прислонился к стене скрестил руки на груди и уставился на оратора с самодовольной глуповатой улыбкой. Красс, сидящий на своем месте на передней скамье, чувствовал себя явно не в своей тарелке и занялся изучением царапины на ботинке. Цицерон же просто проигнорировал Клавдия и продолжил свою речь.
- Граждане, - сказал он, - мы не должны ослабеть или колебаться из-за этого единичного удара. Я согласен, мы должны признать, что наш авторитет ослаб, но это не значит, что мы должны впадать в панику. Будет глупо, если мы проигнорируем то, что случилось, но мы будем трусами, если позволим этому испугать нас. Суд освободил врага государства…
- Меня освободили не как врага государства, а как человека, который призван очистить Рим, - выкрикнул Клавдий.
- Ты ошибаешься, - спокойно сказал Цицерон, даже не посмотрев на него. - Суд сохранил тебя не для римских улиц, а для камеры смерти. Они хотели не столько оставить тебя среди нас, сколько лишить тебя возможности спрятаться в изгнании. - Он продолжил: - Поэтому, граждане, крепитесь и не теряйте чувства собственного достоинства.
- А где твое достоинство, Цицерон? - закричал Клавдий. - Ты ведь берешь взятки.
- Политический консенсус честных людей все еще сохраняется…
- Ты взял взятку, чтобы купить дом.
- По крайней мере, я не покупал суд, - парировал Цицерон, повернувшись к Клавдию.
Сенат затрясся от хохота. Это напомнило мне, как старый лев шлепает расшалившегося детеныша. Однако Клавдий не унимался:
- Я скажу вам, почему меня оправдали, - потому что показания Цицерона были ложью, и суд ему не поверил.
- Напротив - тридцать членов коллегии присяжных мне поверили, а тридцать четыре не поверили тебе, предпочтя получить с тебя деньги вперед.
Сейчас это не кажется таким уж смешным, но в тот момент казалось, что Цицерон сделал самое остроумное замечание в своей жизни. Думаю, что сенаторы так много смеялись потому, что хотели показать Цицерону свою поддержку, и каждый раз, когда Клавдий пытался ответить, смех становился все громче, поэтому в конце концов он, взбешенный, выбежал из здания.
Это саркастическое замечание считалось большой победой Цицерона, потому что через пару дней Клавдий уехал на Сицилию, и на ближайшие месяцы Цицерон смог забыть о Смазливчике.
До Помпея Великого было доведено, что, если он хочет стать консулом, то должен вернуться в Рим и принять участие в предвыборной кампании. Этого он сделать не мог, потому что, независимо от того, как он любил саму власть, еще больше он любил демонстрацию этой власти - роскошные костюмы, ревущие трубы, рев и вонь диких животных в клетках, железную поступь и восторженный рев своих легионеров, обожание толпы. Поэтому он отказался от идеи избраться консулом, и дата его триумфального входа в город была, по его требованию, назначена на конец сентября - его сорок пятый день рождения. Однако достижения Помпея были столь велики, что парад - который должен был растянуться на двадцать миль - пришлось разделить на два дня. Цицерон и сенаторы направились на Марсово поле, чтобы официально поприветствовать императора накануне его дня рождения. Помпей не только выкрасил свое лицо в красный цвет, но и оделся в роскошную золотую броню, покрытую великолепной накидкой, которая когда-то принадлежала Александру Великому. Вокруг него двигались тысячи его ветеранов с сотнями повозок с военной добычей.
До этого момента Цицерон не понимал, насколько богат Помпей. Как он мне сам сказал: "Один миллион, или десять, или сто - что это? Просто слова. Человек не в состоянии вообразить себе эти цифры". Но Помпей собрал все эти богатства в одном месте и, сделав это, показал свою истинную власть. Для примера, в то время хороший ремесленник, работая целый день, зарабатывал одну серебряную драхму. В утро триумфа Помпей выставил открытые сундуки, в которых сверкало семьдесят пять миллионов серебряных драхм - больше, чем все налоги, собираемые в империи за год. И это были только наличные. Возвышаясь над всем парадом на повозке, которую тащили четыре быка, стояла двенадцатифутовая статуя Митридата, отлитая из чистого золота. Там же были трон и скипетр Митридата, тоже из чистого золота. Тридцать три короны Митридата, сделанные из жемчуга, а также три золотые статуи Аполлона, Минервы и Марса. Пирамидоподобная гора из золота, на которой располагались различные животные и фрукты и которую обвивала золотая виноградная лоза. Игровая доска в клетку, три на четыре фута, сделанная из драгоценных синих и зеленых камней, с луной, сделанной из чистого золота на крышке, которая весила тридцать фунтов. Солнечный диск, выложенный чистым жемчугом. Еще пять повозок понадобились, чтобы везти самые драгоценные книги из царской библиотеки.
Все это произвело сильное впечатление на Цицерона, который понял, что подобное богатство будет иметь громадное влияние на Рим и его политику. Он с удовольствием подошел к Крассу со словами:
- Ну что же, Красс. Раньше тебя называли самым богатым человеком в Риме - но сейчас это не так. После всего этого даже ты будешь обращаться к Помпею за ссудой!
Красс криво улыбнулся; было видно, что вид всех этих богатств угнетает его.
Все это Помпей послал в город в первый день, но сам остался за городской стеной. На следующий день, в его день рождения, начался собственно триумфальный парад. И начался он с пленников, которые были захвачены на Востоке: сначала шли армейские военачальники, затем официальные лица империи Митридата, группа предводителей пиратов, иудейский царь, царь Армении в сопровождении своей жены и сына и, наконец, как украшение этой процессии, семеро детей Митридата и одна из его сестер. Тысячи римлян на Форуме Блоария и в Большом цирке веселились и бросали в них куски навоза и комья земли - к моменту выхода на виа Сакра все они выглядели как ожившие глиняные статуи. Здесь, под наблюдением палача и его помощников, их оставили ждать и трястись от страха за свою будущую судьбу. Шум, шедший от Триумфальных ворот, возвестил о том, что их завоеватель наконец въехал в город. Цицерон тоже ждал, вместе с другими сенаторами, у входа в здание Сената. Я находился на противоположной стороне Форума и в то время, когда парад проходил между нами, периодически терял его из виду среди всех этих демонстраций величия. В этом параде двигались телеги с восковыми табличками, описывающими в подробностях все покоренные Помпеем страны - Албанию, Сирию, Палестину, Аравию и так далее, - а за ними следовали около восьмисот корабельных таранов, оправленных в бронзу, которые были сняты с кораблей, захваченных Помпеем у пиратов. На повозках располагались горы доспехов, щитов и оружия, захваченных у армии Митридата. За всем этим маршировали ветераны Помпея, хором скандирующие пошлые стихи об их командующем, и, наконец, на Форум выехал сам Помпей на своей украшенной драгоценными камнями колеснице, в пурпурной тоге, расшитой золотыми звездами и накрытой плащом Александра. Сзади него на колеснице стоял раб, которому полагалось непрерывно повторять на ухо Помпею, что он не более чем "просто человек". Я этому бедняге не завидовал; было ясно видно, что он действует Помпею на нервы, поэтому, как только возница остановил колесницу перед Карцером, Великий Человек столкнул беднягу с платформы и повернул свое выкрашенное красной краской лицо к грязной толпе пленников.
- Я, Помпей Великий, покоритель трехсот двадцати четырех наций, получивший право казнить и миловать от Сената и граждан Рима, объявляю, что вы, как вассалы Римской империи, должны немедленно, - он сделал паузу, - быть прощены и отправлены в ваши земли, где вы родились. Идите и расскажите всему миру о моем милосердии.
Это было так же великолепно, как и неожиданно, потому что у Помпея в юности была кличка Мясник и он редко проявлял такое великодушие по отношению к кому-либо. Сначала толпа выглядела разочарованной, а затем раздались аплодисменты, в то время как пленники, после того, как им перевели слова Помпея, протянули к нему руки, прославляя его на десятке иностранных языков. Полководец принял их благодарность, сделав округлый жест рукой, а затем спрыгнул с колесницы и направился в сторону Капитолия, где должен был совершить жертвоприношение. Сенаторы, включая Цицерона, последовали за ним, и я тоже был уже готов идти за ними, когда сделал удивительное открытие.
Теперь, когда парад завершился, повозки с доспехами и оружием направлялись вон с Форума, и я в первый раз увидел эти мечи и ножи вблизи. Я не специалист в том, что связано с оружием, но даже я понял, что эти новые клинки с изогнутыми восточными лезвиями и непонятными гравировками были точно такими же, как те, которые Цетег хранил у себя в доме и которые я осматривал накануне его казни. Я сделал шаг вперед, чтобы взять один из мечей, намереваясь показать его Цицерону, но легионер, охранявший повозку, грубо приказал мне убираться. Я уже собирался сказать ему, кто я такой и зачем мне это нужно, но, к счастью, передумал. Без лишних слов я повернулся и отошел в сторону, а когда оглянулся, то увидел, что легионер провожает меня подозрительным взглядом.
Цицерон должен был присутствовать на большом официальном банкете, который давал Помпей после жертвоприношения, и вернулся домой только поздно вечером - в плохом настроении, что случалось всякий раз, когда он слишком много времени проводил в обществе полководца. Он был удивлен, что я жду его, и внимательно выслушал рассказ о моем открытии. Я был очень горд своей проницательностью и ожидал, что он поблагодарит меня. Вместо этого он вдруг сильно рассердился.
- Ты хочешь сказать, - потребовал хозяин после того, как выслушал меня, - что Помпей посылал оружие, захваченное у Митридата, чтобы вооружить заговорщиков Катилины?
- Все, что я знаю, это то, что вид и клейма клинков были идентичными.
- Это слова предателя! Ты не смеешь так говорить! - прервал меня Цицерон. - Ты же видел могущество Помпея. Не смей больше упоминать об этом, слышишь?
- Прости, - сказал я, задохнувшись от смущения, - мне очень жаль.
- А кроме того, как Помпей смог бы доставить их в Рим? Он же был очень далеко отсюда.
- Может быть, их привез Метелл Непот.
- Иди спать. Ты говоришь глупости.
Но, очевидно, хозяин думал об этом всю ночь, потому что наутро его отношение к происшедшему изменилось.
- Думаю, что ты прав, говоря, что оружие принадлежало Митридату. В конце концов, они захватили весь его арсенал, и вполне возможно, что Непот привез часть его с собою в Рим. Но это не значит, что Помпей активно помогал Катилине.
- Конечно, нет, - согласился я.
- Это было бы слишком ужасно. Ведь те клинки предназначались для того, чтобы перерезать мне горло.
- Помпей никогда не сделал бы ничего, чтобы причинить вред тебе или государству.
На следующий день Помпей пригласил Цицерона к себе.