Под длительные аплодисменты он вернулся на свое место. Аплодировали не только зеваки, но и некоторые из присяжных. Впервые у меня появилась какая-то надежда. Я понадеялся, что искусство Цицерона как адвоката сможет помочь нам в очередной раз. Руф улыбнулся и сделал глоток вина, разведенного водой, прежде чем подняться на ноги. Он разминал плечи, как атлет, закинув руки за голову и вращая торсом в разные стороны. Когда я увидел, как он это делает, перед тем как начать перекрестный допрос, мне показалось, что время повернуло вспять, и я вспомнил, как Цицерон посылал его выполнять различные поручения и издевался над ним за небрежность в одежде и длину волос. А еще я вспомнил, как этот мальчик подворовывал у меня деньги и пил и играл на них всю ночь, а я все равно не мог долго злиться на него. Какие боги свели нас вновь в этом суде?
Руф прошел к трибуне свидетелей. Он был абсолютно спокоен - казалось, что у него нет нервов. С тем же успехом он мог идти в таверну на встречу с приятелем.
- У тебя хорошая память, Антоний Гибрида?
- Думаю, да.
- Тогда я думаю, что ты помнишь раба, которого убили накануне твоего консульства?
- Не уверен. Ведь за годы у человека бывает так много рабов… - На лице Гибриды появилось удивленное выражение, и он в недоумении посмотрел на Цицерона.
- Но этого-то ты должен помнить? - настаивал Руф. - Он был из Смирны. Около двенадцати лет. Его тело сбросили в Тибр. Цицерон присутствовал, когда его выловили. У него было перерезано горло и удалены все внутренности.
По суду пронесся крик ужаса, и мой рот пересох не только от воспоминаний о несчастном мальчике, но и от того, что я понял, куда могут привести все эти вопросы. Цицерон тоже это понял. Он немедленно вскочил и обратился к претору:
- Но ведь это совсем не важно. Смерть раба больше четырех лет назад не имеет никакого отношения к тому, что произошло во время проигранной битвы на побережье Черного моря.
- Пусть обвинитель задаст свои вопросы, - решил Клавдиан, а затем философски добавил: - Я давно понял, что в жизни многие вещи взаимосвязаны.
- Теперь, когда ты об этом сказал, я что-то припоминаю… - Гибрида все еще беспомощно смотрел на Цицерона.
- Надеюсь, - ответил Руф. - Не каждый день человек присутствует на человеческом жертвоприношении! Я думаю, что даже для тебя, со всеми мерзостями, которые тебя окружают, это редкость!
- Я ничего не знаю ни о каких человеческих жертвоприношениях, - пробормотал Гибрида.
- Его убил Катилина, а потом он заставил тебя и остальных присутствующих поклясться…
- Разве? - Гибрида состроил гримасу, как будто пытался вспомнить давние события. - Нет, не думаю. Нет, ты ошибаешься.
- Именно так он и поступил. И ты поклялся на крови этого зарезанного ребенка убить своего коллегу консула - человека, который сейчас сидит рядом с тобой как твой адвокат.
Эти слова оказались настоящей сенсацией, и, когда шум утих, Цицерон поднялся на ноги.
- Очень жаль, - сказал он, с сожалением качая головой, - очень жаль, потому что до этого момента мой молодой друг очень хорошо показал себя в роли обвинителя. Он ведь был моим учеником, граждане, и я искренне гордился и им, и самим собой как учителем. А вот сейчас он взял и разрушил всю свою работу, произнеся это невероятное обвинение. Боюсь, что мне придется вновь заняться его обучением.
- Я знаю, что это правда, - ответил Руф, широко улыбаясь, - потому что ты сам рассказал мне об этом.
Всего на секунду Цицерон заколебался, и, к своему ужасу, я увидел, что он совершенно забыл о своей беседе с Руфом много лет назад.
- Ты неблагодарный подлец, - резко произнес он, - я никогда ничего подобного не говорил.
- В первую неделю твоего консульства, через два дня после Латинского праздника, ты позвал меня к себе домой и спросил, говорил ли Катилина в моем присутствии о том, что тебя надо убить. Ты сказал, что Гибрида признался, что поклялся именно в этом на крови убитого мальчика. И ты еще попросил меня следить за всем, что происходит у Катилины.
- Это абсолютная ложь, - воскликнул Цицерон, но его эмоции не смогли уменьшить эффект от точного и хладнокровного рассказа Руфа.
- Этому человеку ты доверял как своему коллеге консулу, - продолжил Руф, спокойно указывая на Гибриду. - Этого человека ты посадил на шею жителям Македонии как их губернатора - человека, о котором ты знал, что он принял участие в скотском убийстве и желает твоей собственной смерти. А сегодня ты защищаешь этого человека. Почему же?
- Я не должен отвечать на твои вопросы, мальчик.
- Вот вопрос, граждане: почему Цицерон, известный римский адвокат, который создал себе имя, обвиняя коррумпированных губернаторов, сейчас защищает вот этого? - обратился Руф к присяжным.
- Клавдиан, прошу тебя, ради всех богов, наведи порядок у себя в суде, - Цицерон еще раз протянул руку к претору. - Это перекрестный допрос, а не монолог обвинителя о защитнике.
- Он прав, Руф, - сказал претор, - вопросы должны касаться рассматриваемого дела.
- Но так оно и есть. Я утверждаю, что Гибрида с Цицероном сговорились.
- Тому нет никаких доказательств, - возмутился Цицерон.
- Нет, есть, - ответил Руф. - Меньше чем через год после того, как ты спустил Гибриду на многострадальных жителей Македонии, ты купил себе новый дом - вон там! - и он указал на дом в лучах солнца на Палатинском холме. Головы всех присяжных повернулись в ту сторону. - Незадолго до этого за дом просили четырнадцать миллионов сестерций! Четырнадцать миллионов! Спросите себя, граждане: где мог Цицерон, который кичится своим скромным происхождением, взять такую сумму, если не у человека, которого он и шантажировал и защищал? Не у Антония Гибриды? Разве не правда, - он повернулся к обвиняемому, - что ты передавал часть денег, украденных в Македонии, своему сообщнику в Риме?
- Нет, нет, - запротестовал Гибрида. - Время от времени я посылал Цицерону небольшие подарки (они договорились об этом на тот случай, если Руф предъявит доказательства передачи денег), но не более того.
- Подарки? - повторил Руф. Нарочито медленно он еще раз взглянул на дом Цицерона, рукой заслоняясь от яркого солнца. По террасе дома шла женщина под зонтиком, и я понял, что это была Теренция. - Неплохой подарочек!
Цицерон сидел неподвижно и внимательно смотрел на Руфа. Некоторые члены жюри качали головами в изумлении. Из толпы зевак донесся глумливый смех.
- Граждане, - закончил Руф. - Я думаю, что все сказал. Я показал, как благодаря предательской некомпетентности Гибриды наша страна потеряла целый регион. Я доказал его трусость и жадность. Я раскрыл, как деньги, предназначенные для армии, оседали в его собственных сундуках. Тени легионеров, брошенных своим командиром и беспощадно убитых варварами, взывают о справедливости. Этому монстру никогда нельзя было доверять таких высоких постов, и этого не случилось бы, если бы не помощь его коллеги по консульству. Карьера обвиняемого построена на крови и разврате, и убийство несчастного мальчика - лишь небольшая часть всего этого. К сожалению, мертвых уже не вернуть, но, приговорив этого человека, вы очистите от его вони воздух Рима. Давайте сегодня же отправим Гибриду в изгнание.
Под продолжительные аплодисменты Руф занял свое место. Претор выглядел удивленным и попросил подтвердить, что обвинитель закончил свое выступление. Руф жестом подтвердил это.
- Ну что ж. А я думал, что тебе понадобится еще, по крайней мере, один день, - заявил Клавдиан. Он повернулся к Цицерону. - Ты хочешь выступить от имени защиты немедленно или предпочитаешь, чтобы суд прервался до завтра, чтобы ты смог подготовиться?
Лицо Цицерона было пунцовым от возмущения, и я сразу понял, что он совершит серьезную ошибку, если начнет говорить сразу же, не успокоившись. Я сидел в стороне от клерков, прямо под платформой, и даже встал, чтобы подойти к нему и умолить его согласиться с перенесением слушаний на следующий день. Но хозяин отмахнулся от меня прежде, чем я смог произнести хоть слово. В его глазах горел странный огонь. Я не уверен даже, что он заметил меня в тот момент.
- Такую ложь, - произнес он с отвращением и встал, - такую ложь надо убивать немедленно, как таракана, а не позволять ей торжествовать целую ночь.
Площадь перед судом и так была полна народа, сейчас же люди спешили к комицию со всех сторон Форума. Цицерон, выступающий в суде, был одним из символов Рима, и никто не хотел упустить этот момент. Никто из членов Трехглавого Чудовища так и не появился, однако в толпе я заметил их доносчиков - Бальба, Афрания и Ария. У меня не было времени рассматривать толпу - Цицерон начал говорить, и я должен был записывать.
- Должен признаться, - начал он, - что без радости шел в этот суд защищать моего старого друга и коллегу Антония Гибриду. Однако человек, который ведет публичную жизнь в Риме так же долго, как веду ее я, имеет массу подобных обязательств. Да, Руф, "обязательства" - это слово, которое тебе не дано понять, в противном случае ты не говорил бы обо мне подобным образом. Но сейчас я счастлив, что все-таки пришел сюда, потому что наконец-то смогу сказать о том, о чем молчал долгие годы. Да, я работал вместе с Гибридой, я был в нем заинтересован и не скрываю этого. Я закрывал глаза на разницу во взглядах и подходах к жизни. Я закрывал глаза на многое, потому что у меня не было выбора. Для того, чтобы спасти Республику, мне нужны были союзники, и мне не приходилось выбирать, откуда они брались.
Вспомните то ужасное время. Вы что, думаете, что Катилина действовал в одиночку? Вы что, думаете, что один человек, каким бы энергичным и развращенным он ни был, смог бы достичь того, чего достиг Катилина, - смог бы поставить этот город и нашу Республику на грань разрушения, - если бы у него не было сторонников? И я не имею в виду эту банду обанкротившихся патрициев, игроков, пьяниц, раздушенных юношей и бродяг, которые все время вились вокруг него - среди которых, кстати, находился и наш амбициозный молодой обвинитель. Нет, я имею в виду людей, имеющих вес в нашем обществе. Людей, которые увидели в Катилине возможность удовлетворить свои собственные опасные и далеко идущие амбиции. Эти люди не были казнены по решению Сената пятого декабря того памятного года, и они не погибли на поле битвы под натиском легионов, которыми командовал Гибрида. Они не отправились в изгнание на основе моих свидетельских показаний. Они и сегодня свободны. Более того, они управляют этой Республикой!
До этих слов Цицерона слушали в полной тишине. Теперь же многие из слушателей выдохнули и повернулись к своим соседям, потрясенные услышанным. Бальб стал что-то записывать на восковой табличке. Я подумал: а хозяин понимает, что он делает? И рискнул взглянуть на Цицерона. Казалось, он не понимал, где находится: сенатор забыл о суде, об аудитории, обо мне, о политических раскладах - сейчас ему надо было только выговориться.
- Эти люди сделали Катилину тем, чем он стал. Без них он был бы ничем. Они отдали ему свои голоса, свои деньги, свою помощь и свою защиту. Они говорили за него в Сенате, в судах и на народных собраниях. Они прикрывали его, подкармливали его и даже снабжали его оружием, необходимым для убийства правительства. (В этом месте у меня отмечено, что из толпы стали раздаваться все более и более громкие крики.) До сегодняшнего дня, граждане, я не понимал, что мне пришлось столкнуться с двумя заговорами. Один из них я уничтожил, но за ним скрывался второй - этот второй, внутренний, заговор все еще существует. Римляне! Оглянитесь вокруг, и вы увидите, как он процветает! Он правит при помощи секретного конклава и ужаса на наших улицах. Он правит незаконными методами и подкупом на всех уровнях. Боги, и вы обвиняете Гибриду в коррупции? Да он беспомощен и беззащитен как ребенок по сравнению с Цезарем и его дружками!
И сам этот суд - еще одно тому доказательство. Вы что, думаете, что Руф единственный автор обвинения? Этот неофит, который только что отрастил свою первую бороду? Какое заблуждение! Эти атаки, эти так называемые свидетельства, все они сделаны для того, чтобы разрушить и дискредитировать не только Гибриду, но и меня - мою репутацию, мое консульство, ту политику, которую я последовательно провожу в жизнь. Люди, стоящие за Руфом, хотят разрушить традиции нашей Республики ради своих, извращенных целей. Но для того, чтобы этого достичь - простите меня за хвастовство, я знаю за собой этот грешок, - для этого им необходимо сначала уничтожить меня.
Граждане, сегодня, в этот день и час, в этом суде, у вас есть шанс войти в историю. В том, что Гибрида совершал ошибки, я не сомневаюсь. Я с грустью соглашаюсь, что он сам выпачкал себя во всех этих нечистотах. Но забудьте на минуту о его грехах, и вы увидите перед собой того человека, который вместе со мной боролся с монстром, угрожавшим нашему городу четыре года назад. Без его поддержки наемный убийца покончил бы со мной в самом начале моего консульского срока. Тогда он меня не бросил, а сейчас я не брошу его. Умоляю вас, оправдайте его, оставьте его в Риме, и с помощью наших древних богов мы вновь восстановим свет свободы в этом городе наших предков!
Так говорил Цицерон, но, когда он сел на свое место, аплодисменты были очень жидкими - в основном был слышен шум удивления от того, что он сказал. Я поискал глазами Бальба, но тот уже исчез. Тогда я, со своими записями, подошел к Цицерону и поздравил его с глубокой речью.
- Ты все записал? - спросил он и, когда я это подтвердил, велел мне сделать копию этой речи, как только мы придем домой, и спрятать ее в надежном месте.
- Думаю, что текст уже на пути к Цезарю, - добавил хозяин. - Я видел, как Бальб записывал почти с той же скоростью, с которой я говорил. Мы должны быть уверены, что у нас есть точный текст, на случай, если этот вопрос поднимут в Сенате.
Я не мог больше с ним говорить, потому что претор распорядился, чтобы голосование началось немедленно. Я посмотрел на небо - была середина дня; жаркое солнце стояло в самом зените. Я вернулся на место и смотрел, как урна заполняется жетонами, переходя из рук в руки. Цицерон и Гибрида тоже наблюдали за этим, сидя рядом, слишком возбужденные, чтобы говорить. Я подумал обо всех тех судах, на которых присутствовал, и о том, как все они заканчивались одним и тем же - этим томительным периодом ожидания. Наконец клерки закончили подсчет голосов и сообщили претору результат. Он встал, и мы все последовали его примеру.
- Перед присяжными был поставлен вопрос, должен ли Гай Антоний Гибрида быть приговорен по обвинению в государственной измене во время его губернаторства в Македонии. За осуждение проголосовало 47 присяжных, за оправдание - 12. - Из толпы послышались крики одобрения. Гибрида повесил голову. Претор подождал, пока не установилась тишина. - Поэтому Гай Антоний Гибрида лишается всех своих прав на собственность и на гражданство навечно, и с полуночи ему не может быть предоставлен кров и пища ни в одном месте на территории Италии, ее городов и колоний. Любой, кто попытается это сделать, понесет такое же наказание. На этом суд закончен.
Цицерон проигрывал не так уж много судов, но, когда это случалось, он всегда много внимания уделял поздравлениям своих оппонентов. Однако сегодня этого не случилось. Когда Руф подошел, чтобы выразить соболезнования, Цицерон демонстративно повернулся к нему спиной, и я с удовольствием увидел, как молодой негодяй остался стоять с протянутой рукой, как полный идиот. Затем он пожал плечами и отошел. Что касается Гибриды, тот был настроен философски.
- Что ж, - сказал он Цицерону, пока его не увели ликторы, - ты предупредил меня, откуда дует ветер. У меня отложено немного денег, и на мой век мне их хватит. Мне говорили, что южное побережье Галлии очень напоминает Неаполитанский залив. Поэтому не беспокойся обо мне, Цицерон. После твоей речи тебе надо побеспокоиться о самом себе.
С этого момента прошло не более двух часов, как в нашем доме распахнулась дверь и появился Метелл Целер в состоянии крайнего возбуждения. Он потребовал, чтобы я провел его к хозяину. В это время Цицерон обедал вместе с Теренцией, а я все еще переписывал его речь. Но я понял, что дело не терпит отлагательств, и немедленно провел его к сенатору.
Цицерон возлежал на ложе, рассказывая Теренции концовку суда над Гибридой, когда Целер влетел в комнату и прервал его.
- Что ты сегодня сказал о Цезаре в суде?
- Здравствуй, Целер. Правду, и больше ничего. Присоединишься к нам?
- По-видимому, это была опасная правда - Гай планирует страшную месть.
- Да неужели? - ответил Цицерон, пытаясь выглядеть невозмутимым. - И как же меня накажут?
- Пока мы с тобой разговариваем, он в Сенате превращает эту свинью, моего брата, в плебея!
- Нет, нет, - Цицерон так резко выпрямился, что перевернул бокал. - Этого не может быть. Цезарь и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь Клавдию - только не после того, что Клавдий сделал с его женой.
- Ошибаешься. Именно это он и делает сейчас.
- А ты откуда знаешь?
- Моя собственная очаровательная жена с удовольствием рассказала мне об этом.
- А как такое вообще возможно?
- Ты забываешь о том, что Цезарь - верховный жрец. Он созвал срочное собрание курии, чтобы она одобрила усыновление.
- И это законно? - вмешалась в разговор Теренция.
- С каких это пор законность играет какую-то роль, - горько произнес Цицерон, - когда дело касается Цезаря? - Он стал быстро тереть свой лоб, как будто это помогало ему в поисках решения. - Что, если попросить Бибула объявить знамения неблагоприятными?
- Цезарь это предусмотрел. С ним Помпей.
- Помпей, - Цицерон опешил. - Дело запутывается все больше.
- Помпей - авгур. Он понаблюдал за небесами и объявил, что все в порядке.
- Но ты ведь тоже авгур. Разве ты не можешь оспорить его прогноз?
- Можно попробовать. Но для начала нам надо добраться до Сената.
Цицерона не пришлось просить дважды. Все еще в домашних тапках, он поспешил вслед за Целером, а я устремился вслед за ними, вместе со слугами. На улицах все было тихо: Цезарь действовал столь стремительно, что люди еще ни о чем не успели узнать. К сожалению, к тому моменту, когда мы пересекли Форум и вбежали в двери здания Сената, церемония уже заканчивалась - перед нашими глазами предстала совершенно постыдная картина! Цезарь стоял на возвышении в дальнем конце комнаты, облаченный в одежды верховного жреца и окруженный ликторами. Помпей, в авгуровском колпаке, стоял рядом, держа в руках священный жезл. Еще несколько понтификов также стояли вокруг них, включая Красса, который был введен в состав коллегии по требованию Цезаря, как замена усопшему Катуллу. На деревянных скамейках теснились члены курии, похожие на стадо скованных овец - тридцать пожилых римлян, которые были вождями римских триб. И наконец, в довершение этой картины, златокудрый Клавдий стоял на коленях в проходе рядом с еще одним юнцом. Все обернулись на шум, когда мы вошли, и я никогда не забуду победную улыбку Клавдия, когда он понял, что Цицерон наблюдает за происходящим, - это была почти детская радость, которая очень быстро сменилась выражением ужаса, когда он увидел, что к нему направляется его собственный брат в сопровождении Отца Отечества.