Отбиваясь от рук людей, пытающихся его остановить, второй консул взобрался на платформу. Его тога была разорвана, одно плечо оголено, а по лицу текла кровь. Цезарь мельком взглянул на него, но своей речи не прервал. В ярости толпа оглушительно шумела. Бибул показал на небеса и провел ребром ладони по своей шее. Ему пришлось повторить этот жест несколько раз, пока не стало понятным, что, как консул, он изучил знамения, и они были неблагоприятны, поэтому ничего нельзя было предпринимать. И все-таки Цезарь не обращал на него внимания. А потом на платформе появились два крепко сбитых молодчика, которые несли большую открытую бочку, похожую на те, в которые обычно собирают дождевую воду. Они подняли ее над головой Бибула и опрокинули содержимое на него. Должно быть, в эту бочку люди испражнялись всю ночь, так как она почти полностью была полна вонючей коричневой жидкостью, которая мгновенно залила Бибула. Он попытался отступить, поскользнулся и упал на спину, сильно ударившись. Удар был такой силы, что на мгновение он замер, не шевелясь. Однако увидев, что на платформу поднимают еще одну бочку, он предпочел на четвереньках уползти с платформы под оглушительный хохот тысяч горожан. Бибул и его сторонники исчезли с Форума и нашли убежище в храме Юпитера Охранителя, именно в том здании, из которого в свое время Цицерон своей речью изгнал Сергия Катилину.
Именно в этих невероятных условиях был принят закон Цезаря о земельной реформе, который даровал землю двадцати тысячам ветеранов Помпея и, уже после них, тем из городской бедноты, которые смогли доказать, что у них больше трех детей. Цицерон не стал дожидаться результатов голосования, так как они были очевидны, и вернулся домой, где отказался общаться с кем бы то ни было, включая даже Теренцию.
На следующий день ветераны Помпея вновь вышли на улицы. Они провели всю ночь в празднованиях, а теперь переключили свое внимание на здание Сената, столпившись на Форуме и ожидая, посмеет ли Сенат поставить под сомнение законность вчерашнего голосования. Ветераны оставили узкий проход, по которому могли пройти не больше трех-четырех человек в ряд, и я чувствовал себя очень неловко, когда шел по этому проходу вслед за Цицероном, хотя его провожали вполне дружелюбными замечаниями: "Давай, Цицерон!", "Не забудь о нас, Цицерон!" Внутри здания я увидел удручающую картину. Было первое число месяца, и Бибул с забинтованной головой занял кресло председательствующего. Он сразу же встал и потребовал, чтобы палата осудила отвратительную жестокость предыдущего дня, подчеркнув, что принятый закон не имеет юридической силы, потому что был принят при неблагоприятных знамениях. Но никто не хотел брать на себя такую ответственность - за стенами стояли несколько сот хорошо вооруженных людей. Столкнувшись с таким молчанием, Бибул взорвался.
- Правительство этой Республики превратилось в карикатуру на самое себя! - выкрикнул он. - Я не хочу принимать в этом участие! Вы показали себя недостойными имени римских сенаторов! Я не буду собирать вас на заседания в те дни, когда я председательствую в Сенате. Оставайтесь дома, граждане, как это сделаю я, загляните себе в душу - и спросите себя, с честью ли вы вышли из этого испытания.
Многие из слушавших склонили головы, пряча глаза от стыда. Но Цезарь, который сидел между Помпеем и Крассом и слушал все это с легкой усмешкой на губах, немедленно встал и сказал:
- Прежде чем Марк Бибул и его душа покинут это помещение и заседания палаты прервутся на месяц, хочу вам напомнить, что согласно принятому закону все мы должны поклясться не изменять его. Поэтому предлагаю всем нам пройти на Капитолийскую площадь и произнести слова клятвы, а заодно и продемонстрировать наше единство гражданам Рима.
Катон, с рукой на перевязи, немедленно вскочил на ноги.
- Это возмутительно! - запротестовал он, недовольный тем, что эстафета морального лидера перешла на какое-то время к Бибулу. - Я не подпишусь под вашим незаконным документом!
- И я тоже, - эхом откликнулся Целер, который отложил ради борьбы с Цезарем свой отъезд в Дальнюю Галлию. Еще несколько сенаторов повторили то же самое, и среди них я заметил молодого Марка Фавония, который был тенью Катона и бывшего консула Луция Геллия, которому было уже за семьдесят.
- Тогда пусть это останется на вашей совести, - пожал плечами Цезарь. - Но помните, за отказ выполнить этот закон полагается смертная казнь.
Я не думал, что Цицерон захочет говорить, но он очень медленно поднялся на ноги, и все, отдавая должное его авторитету, замолчали.
- Я не против этого закона, - заявил он, глядя прямо в глаза Цезарю, - однако я полностью осуждаю методы и способ, с помощью которых он был принят. И, тем не менее, - продолжил он, повернувшись лицом к Сенату, - это закон, который хотят простые люди, и по этому закону мы должны поклясться. Поэтому я говорю Катону, и Целеру, и многим другим моим друзьям, которые предпочитают играть сейчас в героев: народ не поймет вас, потому что нельзя бороться с нарушением закона, продолжая его нарушать, и при этом ожидать, что вас будут за это уважать. Впереди, граждане, нас ждут тяжелые времена. И, может быть, сейчас вы думаете, что Рим вам уже не нужен; но поверьте, что вы еще нужны Риму. Сохраните себя для будущих сражений, а не приносите себя в жертву тому, которое уже проиграно.
Его речь произвела впечатление, и, когда сенаторы вышли из здания, почти все они направились на Капитолий вслед за Отцом Отечества, где и произнесли клятву.
Когда ветераны Помпея увидели, что собираются сделать сенаторы, они приветствовали их громкими криками (Бибул, Катон и Целер вышли из здания позже). Священный камень Юпитера, упавший с небес много веков назад, был вынесен из храма, и сенаторы выстроились в очередь, чтобы положить на него руку и поклясться соблюдать закон. И хотя все они делали то, чего он и добивался, Цезарь выглядел обеспокоенным. Я видел, как он подошел к Цицерону, отвел его в сторону и стал что-то очень серьезно объяснять ему. Позже я спросил Цицерона, что говорил ему Цезарь.
- Он поблагодарил меня за сказанное в Сенате, - ответил хозяин. - Однако он отметил, что ему не понравился сам тон моего выступления и что он надеется, что я не собираюсь создавать проблемы ему, Помпею или Крассу. Если же это произойдет, то он будет вынужден принять меры, а это сильно его расстроит. Он сказал, что дал мне шанс принять участие в их администрации, и, отказавшись от него, я теперь должен пожинать плоды этого отказа. Как тебе это все нравится? - Хозяин грязно выругался, что на него было совсем не похоже, и добавил: - Катулл был прав: эту змею надо было раздавить, когда у меня была такая возможность.
XVII
Несмотря на свое возмущение, Цицерон не принимал участия в общественной жизни весь следующий месяц - что было не так уж сложно, так как Сенат не собирался на заседания. Бибул заперся у себя в доме и отказывался выходить, а Цезарь объявил, что он будет управлять страной через народные ассамблеи, которые Ватиний, как трибун, собирал от его имени. Бибул ответил на это, распустив слух, что, как консул, он постоянно изучает знамения у себя на крыше и что они продолжают оставаться неблагоприятными - поэтому любая государственная деятельность была в этот период незаконной. В ответ Цезарь приказал устроить перед домом Бибула несколько шумных демонстраций и продолжил принимать законы с помощью народных собраний, не обращая внимания на то, что говорил его коллега-консул (Цицерон остроумно заметил, что Рим живет под совместным консульством Юлия и Цезаря). С точки зрения закона, управление через людей было абсолютно законным - что может быть более честным? - но "люди" были толпой, которую контролировал Ватиний, и все, кто выступал против желаний Цезаря, очень быстро замолкали. Римская республика стала диктатурой во всем, кроме названия, и многие уважаемые сенаторы были этим возмущены. Но так как Цезаря поддерживали Помпей и Красс, то мало кто решался высказываться вслух. Цицерон предпочитал оставаться в своей библиотеке и не принимать во всем этом участия. Однако в конце марта он был вынужден появиться на Форуме, чтобы защищать Гибриду в суде по поводу обвинения бывшего губернатора Македонии в государственной измене. К его неудовольствию, слушания должны были происходить на самом комиции, прямо перед зданием Сената. Полукруглые ступени, ведущие к рострам и похожие на амфитеатр, были отгорожены как место для судей и присяжных, а перед ними уже собралась большая толпа зевак, которые жаждали услышать, как великий оратор будет защищать своего клиента, вина которого была очевидна для всех.
- Ну что же, Тирон, - тихо сказал мне Цицерон, когда я открыл свой футляр для документов и передал ему его заметки, - вот тебе и доказательство, что и у богов есть чувство юмора - именно на этом месте мне приходится защищать этого негодяя! - Он повернулся и улыбнулся Гибриде, который в этот момент с трудом взбирался на платформу. - Доброе утро тебе, Гибрида. Надеюсь, что, как ты мне и обещал, за завтраком ты не пил вина? Сегодня нам понадобится ясный и трезвый ум!
- Конечно, - ответил Гибрида, однако по тому, как он взбирался на ступени, и по его неразборчивой речи было видно, что полностью воздержаться ему не удалось.
Кроме меня и своей обычной команды клерков, Цицерон привел на суд своего зятя Фругия, чтобы тот выступил в качестве его помощника. В отличие от Цицерона Руф появился один, и в тот момент, когда я увидел его направляющимся к нам через комиций в сопровождении только одного секретаря, у меня исчезла последняя слабая надежда на благоприятный исход суда. Руфу не было еще и двадцати трех лет, и он только что закончил свой годичный период в администрации африканского губернатора. Уехал он туда мальчиком, а вернулся мужчиной, и я понял, что контраст между этим загорелым, высоким обвинителем и толстым, опухшим Гибридой стоил последнему десятка голосов присяжных еще до того, как начался суд. Сравнение было также не в пользу Цицерона. Он был в два раза старше Руфа и, когда тот подошел, чтобы пожать руку своему оппоненту и пожелать ему удачи, выглядел сутулым и потасканным. На стене бань можно было бы поместить объявление об этом суде: "Молодость против Старости". За ними полукругом расположились шестьдесят присяжных, а претор, высокомерный Корнелий Лентул Клавдиан, уселся в судейское кресло между ними.
Первым выступал Руф, и мы скоро поняли, что он был гораздо более внимательным учеником Цицерона, чем это можно было предположить. Свое обвинение Руф разделил на пять пунктов:
первый - Гибрида сосредоточил все свои усилия на выкачивании из Македонии максимального количества денег для своих собственных нужд;
второй - деньги, которые должны были идти его солдатам, были им присвоены;
третий - он не исполнил свой долг командира во время карательной экспедиции к берегам Черного моря для замирения взбунтовавшихся племен;
четвертый - он показал себя трусом на поле битвы, сбежав от врага;
пятый - в результате его действий империя потеряла район вокруг Истрии в нижнем течении Дуная.
Руф произносил свои обвинения со смесью священного негодования и убийственного юмора, достойной самого Мастера в его лучшие годы. Особенно хорошо я запомнил его яркое описание халатности Гибриды утром перед битвой с бунтовщиками.
- Самого этого человека нашли в состоянии пьяного ступора, - рассказывал Руф, прохаживаясь за спиной Гибриды и указывая на него пальцем, как будто тот был экспонатом на выставке, - храпящим во всю силу своих легких и периодически икающим, в то время как уважаемые дамы, проживавшие вместе с ним, раскинулись в вольных позах на диванах или на полу помещения. Полумертвые от ужаса при приближении врага, они попытались растормошить Гибриду, звали его по имени и тщетно пытались заставить сесть; некоторые шептали ему в ухо непристойности; одна или две залепили ему пару звонких пощечин. Он узнал их голоса и почувствовал прикосновения, поэтому попытался обнять ближайшую к себе. Губернатор был слишком возбужден, чтобы спать, и слишком пьян, чтобы бодрствовать: полупьяный и едва проснувшийся, он запутался среди своих центурионов и любовниц.
Обращаю ваше внимание на то, что все это было произнесено Руфом без каких-либо записей, по памяти. Одного этого эпизода было достаточно для приговора. Но главные свидетели обвинения - несколько командиров Гибриды, пара его любовниц и его квартирмейстер - еще больше подлили масла в огонь. В конце дня Цицерон поздравил Руфа с блестящим выступлением, а вечером честно предложил своему помрачневшему клиенту продать недвижимость в Риме за любые деньги и перевести наличные в драгоценности, которые было легко взять с собой в изгнание.
- Ты должен приготовиться к самому худшему.
Я не буду описывать все подробности суда. Скажу только, что хотя Цицерон и использовал все свое умение, чтобы разрушить обвинение Руфа, оно осталось непоколебимым, а свидетели, которых представил Гибрида, были очень слабы - в основном его старые собутыльники или официальные лица, которых он подкупил. К концу четвертого дня неясным остался только один вопрос: должен ли Цицерон вызвать Гибриду для дачи показаний, в слабой надежде разжалобить присяжных, или Гибриде надо смириться с поражением и тихо покинуть Рим до вынесения приговора, что спасло бы его от позора быть вышвырнутым из города? Цицерон пригласил Гибриду в библиотеку, чтобы вместе выработать решение.
- И что, ты считаешь, я должен сделать? - спросил Гибрида.
- На твоем месте я бы уехал, - ответил Цицерон, жаждавший положить конец своим собственным мучениям. - Боюсь, что твои показания могут только ухудшить ситуацию. Зачем доставлять Руфу такое удовольствие?
При этих словах Гибрида сломался.
- Что я сделал этому молодому человеку, что он хочет уничтожить меня таким способом? - Слезы жалости к самому себе хлынули у него из глаз.
- Послушай, Гибрида, возьми себя в руки и вспомни своих великих предков. - Цицерон похлопал его по колену. - Здесь нет ничего личного. Он просто умный молодой человек из провинции, с большими амбициями. Во многом он напоминает мне себя самого в его возрасте. К сожалению, ты, так же как и Веррес мне в свое время, дал ему прекрасную возможность прославиться.
- Будь он проклят! - неожиданно произнес Гибрида, выпрямляясь. - Я дам показания.
- Ты уверен в этом? Перекрестный допрос - это не шутка.
- Ты согласился меня защищать, - сказал Гибрида, демонстрируя свой былой боевой дух. - Так давай же строить эту защиту.
- Очень хорошо, - сказал Цицерон, с трудом скрывая свое разочарование. - В этом случае мы должны отрепетировать твои показания, а это займет время. Тирон, принеси-ка сенатору вина.
- Нет, - твердо отказался Гибрида. - Сегодня обойдемся без вина. Я пропил всю свою карьеру, поэтому закончить ее хочу трезвым.
И мы работали до поздней ночи, отрабатывая вопросы Цицерона и ответы на них Гибриды. После этого Цицерон взял на себя роль Руфа: он задавал своему бывшему коллеге самые неприятные вопросы, которые только приходили ему в голову, и помогал тому сформулировать наименее разоблачительные ответы. Я был удивлен, как быстро Гибрида все схватывал. Оба легли в полночь - Гибрида остался ночевать у нас - и встали на рассвете, чтобы продолжить свое занятие. Позже, когда мы все вместе шли на суд - Гибрида со слугами впереди, - Цицерон сказал мне:
- Я начинаю понимать, почему он достиг таких высот. Если бы только он показал эту свою хватку пораньше, ему бы не пришлось думать сейчас об изгнании.
Когда мы пришли на комиций, Гибрида весело сказал:
- Все как раньше, Цицерон! Как во время нашего консульства, когда мы плечом к плечу защищали Республику!
Они вдвоем поднялись на платформу, и, когда Цицерон объявил о том, что он вызывает Гибриду, по рядам присяжных пронесся шум любопытства. Я увидел, как Руф что-то сказал своему секретарю, и тот достал стилус.
Гибриду быстро привели к присяге, и Цицерон задал ему все те вопросы, которые они отрепетировали накануне, начиная с вопроса о его военном опыте под командованием Суллы четверть века назад и кончая его ролью в раскрытии заговора Катилины.
- Ведь в то время ты отбросил мысли о былой дружбе, - спросил Цезарь, - и возглавил армию Сената, чтобы раздавить предателя, не так ли?
- Именно так.
- И ты прислал голову этого монстра в Сенат как доказательство твоей победы?
- Да.
- Запомните это хорошенько, - сказал Цицерон, обращаясь к присяжным. - Разве это похоже на действия предателя? Молодой Руф, сидящий здесь, поддерживал Катилину - пусть он попытается это опровергнуть, - а потому тихо сбежал из Рима, чтобы не разделить его судьбу. А сейчас он рискнул вернуться в Рим и имеет наглость обвинять в измене того самого человека, который всех нас спас! - Он опять повернулся к Гибриде. - А после того, как ты покончил с Катилиной, ты освободил меня от необходимости править Македонией, с тем чтобы я мог выкорчевать все корни этого заговора?
- Так точно.
Допрос продолжался довольно долго - Цицерон вел Гибриду по его показаниям, как отец, который за ручку ведет своего сына по опасной тропе. Он попросил его рассказать, как ему удалось законными методами повысить доходы от Македонии, как он отчитывался за каждую драхму, как набрал и вооружил два легиона и как повел их через горы в опасную экспедицию на восток, к Черному морю. Он описал ужасные воинственные племена гетов, бастарнов и истрийцев, нападавшие на колонну римлян, продвигающуюся по долине Дуная.
- Обвинение утверждает, что, услышав о больших силах противника, ты разделил свое войско на две части, забрав с собой кавалерию для собственной охраны и оставив пехоту беззащитной. Это правда?
- Нет, неправда.
- Ведь ты же отважно преследовал армию истрийцев, не так ли?
- Именно так.
- А пока тебя не было, бастарны переправились через Дунай и напали на пехоту с тыла?
- Правильно.
- И ты ничего не мог поделать?
- Боюсь, что ничего. - Гибрида наклонил голову и вытер глаза, как велел ему Цицерон.
- Должно быть, от рук варваров погибло много твоих друзей и товарищей по оружию.
- Да, очень много.
После долгой паузы, во время которой в суде стояла абсолютная тишина, Цицерон повернулся к присяжным.
- Война, граждане, иногда бывает жестокой и коварной, но при чем же здесь измена?