У хижины стлался дым. Запах дыма и еще чего–то подгоревшего казался Кирилюку таким вкусным, что рот наполнился слюной. Только теперь вспомнил, что еще не обедали, и подбросил на спине рюкзак с хлебом и консервами: сейчас можно перекусить.
Возле хижины сидел усатый белоголовый дед - совсем такой, каких изображают на картинах из карпатского быта: в вышитой полотняной рубахе, темной безрукавке и постолах.
- Доброго здоровья, - поздоровался лесник.
- Слава Иисусу, - ответил дед, с любопытством разглядывая Петра. Лесника он знал, так что сразу пригласил: - Садись, Михайло. Есть будете?
- Проголодались мы, - признался лесник. - Идем уже долго.
Старик вынес из хижины глиняные миски. Петр развязал рюкзак, достал консервы, хлеб и сало. Открыл флягу, налил в крышку, подал деду. Тот молча принял, понюхал, крякнул и выпил.
Ели молча и жадно. Петр не заметил, как увидел дно миски. Закурили. Дед отказался от сигарет. Раскурил длинную трубку. Смотрел, выжидая, с хитринкой в глазах.
- Вот что, дед, - начал лесник, упаковывая рюкзак, - не видали вы тут, в горах, чужаков?
Дед кивнул.
- Когда? - загорелся Кирилюк.
- Прошли вчера трое. - Дед махнул рукой вдоль гребня. - Двое с пукалками, а один на горбу что–то тащил…
- Желтый чемодан?
- Не разобрал я. Глаза уже не те, парень, да и смотрел издалека.
- Когда шли?
- Вот как и вы, вечерело уже…
Кирилюк встал.
- Они опережают нас на сутки. Многовато… Спасибо, дед, желаю еще долгих лет.
- Мой путь уж… - отмахнулся дед, но сказал это так, по привычке, потому что разгладил усы и подмигнул: - Может, поживу чуток… Горы долгую жизнь дают - вода холодная, воздух чистый…
Отряд подошел через полчаса. Немного передохнули, поужинали и двинулись дальше - тихо, как ночные призраки. Надо было наверстывать упущенное.
Отсюда до границы осталось километров шесть. Уже видели склон горы по ту сторону рубежа и покрытые елями вершины польских Бескид. Рукой подать - два часа ходу, но из долины, где среди зеленого моря краснеют крыши заставы, и сюда - через гребень - проведена незримая линия, вдоль которой днем и ночью ходят патрули.
Представив, как они сидят, замаскировавшись в кустах и нацелив автоматы, Модест Сливинский даже плюнул. Несколько дней они шли сюда - десятки изнурительных километров по густым гористым лесам, - и жди теперь у моря погоды… Сегодня двадцать первое, а переход границы назначен на двадцать третье - двое суток ожидания, когда каждый нерв натянут до предела.
Оно бы еще и ничего, но уже сутки не ели. Спеша прорваться через Дрогобыч, не подумали о харчах, только покойный Грицко Стецкив, всегда отличавшийся предусмотрительностью, положил в рюкзак две буханки да немного сала. Путь через хребет требовал хорошей еды. Хлеба и сала не хватило - со вчерашнего дня бурчало в животах.
Вчера вечером Каленчук нашел в чаще глубокий овраг, заваленный буреломом, заросший такими густыми кустами, что сквозь них вряд ли пробрался бы и зверь.
…Сливинский проснулся на рассвете. Лежал на спине и смотрел, как светлеет небо. Где–то там, рядом со звездами, покачивались на ветру верхушки елей. Шумели, напевая свою монотонную песню, и песня эта раздражала пана Модеста, как раздражало все вокруг: запах прелой листвы, храп Каленчука и журчание воды на дне оврага.
"Хоть воды вдоволь…" - подумал он. Воспоминание о воде вызвало такой приступ голода, что Сливинский даже тихонько застонал. Лег на бок, чтобы не видеть неба и верхушек елей, своим раскачиванием вызывавших у него тошноту. Подумал, что придется проваляться в этой норе сегодня и завтра, а потом еще продираться по дремучему лесу к границе - хватит ли сил?
Положил руку на спину Каленчука. Тот сразу вскочил, уставился на Сливинского неподвижным взглядом:
- Чего вам?
Пан Модест и в такой ситуации придерживался рамок приличия.
- Светает, - сказал так, будто сообщил действительно важную новость. - А пан Юхим хвалился, что ему здесь каждая тропка знакома…
- Да, - не понял Каленчук, - но что пан Модест имеет в виду?
- Сегодня утро двадцать второго, - пожал плечами Сливинский, как бы удивляясь несообразительности Каленчука, - лишь завтра вечером мы тронемся. Путь через границу - не развлекательная прогулка. Выдержим ли мы, если…
- Вы хотите, чтоб я пошел вниз? - перебил Каленчук. Сливинский кивнул. - А понимает ли пан Модест, что случится, если кто–нибудь сболтнет пограничникам?..
- Конечно, но я знаю сметливость пана Юхима и полагаюсь на него, - польстил он. - Ведь не обязательно идти в долину. Помните хижину на склоне в двух километрах отсюда? - Тут он заметил, что Дудинец проснулся и с любопытством прислушивается к разговору. - Возьмите Маркияна и наведайтесь туда. Но чтобы там подумали, что вы перешли границу и пробираетесь на восток… Не мне вас учить, сориентируетесь на месте.
Каленчуку не понравилось, что Сливинский хочет спровадить его вместе с радистом: вероятно, у него какой–то план и он хочет исчезнуть с чемоданом. Обдурить Отважного, когда до польских Бескид осталось два шага? Но он ничем не выдал себя. Взял автомат.
- Проводи меня! - приказал Дудинцу.
Когда перелезли через трухлявые, в лишаях, стволы завала, предупредил:
- Смотри за ним - отвечаешь головой…
Дудинец промолчал.
- Это такая свинья, что может обвести вокруг пальца и тебя, и меня. Никуда не отпускай.
- Угу.
Это "угу" было произнесено таким тоном, что Каленчук убедился: Дудинец не упустит Сливинского. Не оглядываясь, начал взбираться на почти отвесный склон буерака.
В лесу еще стояла тьма, и Каленчук шел на ощупь, осторожно ступая, чтобы какая–нибудь сухая ветка не выдала его. Не потому что боялся преследования: если их а разыскивают, то не тут, в Карпатских лесных чащах, куда и зверю трудно пробиться, - а просто по привычке.
Вчера, когда они подошли к горе, за которой лежала граница, Дудинец увидел далеко внизу прилепившуюся на склоне хижину - маленький, почти игрушечный домик упрямого верховинца, который приходит в село или по праздникам или в случае крайней необходимости. Сливинский сразу предложил спуститься туда, чтобы запастись харчами, и Каленчук еле отговорил его. Он знал настроения верховинской голытьбы и был уверен: тотчас же сообщат пограничникам о появлении подозрительных людей. И сегодня пошел, надеясь только на счастливый случай: не собирался заходить в хижину - лучше уж сразу сунуть голову в петлю. Знал, что Сливинский вряд ли отвяжется от него, и хотел просто побродить вокруг буерака. Но голод мучил и его. Посидев немного в молодой буковой роще, все же решился хоть издали взглянуть на хижину - тянуло к человеческому жилью.
Взошло солнце. На полянах уже припекало, но Каленчук не рисковал выходить на открытые места - предпочитал лучше продираться сквозь кустарники, чем огибать их.
Хижину увидел издали. Сел в кустах и долго сидел, наблюдая за жильем. Казалось, что в нем нет людей. Уже решил возвращаться, когда услышал в кустах звяканье колокольчика. Вдруг кто–то запел - по–детски тонким, высоким голосом.
Певец оборвал песню на полуслове, на кого–то закричал, и Каленчук подумал, что сельский пастушок гонит коров вниз, к хижине. И тут увидел его - мальчонка лет одиннадцати в полотняной рубашке с торбочкой через плечо вынырнул из кустов совсем близко.
Пастух уже давно исчез, а Каленчук все еще лежал, положив подбородок на буковый корень. Сорвал стебелек, пожевал и выплюнул. Во рту стало горько, и еще больше захотелось есть. Полежал еще, колеблясь, но не удержался и пошел за пастухом.
Овцы и коровы разбрелись по лысому склону горы. Мальчик сидел в тени под кустом, росшим посредине склона, свистел в дудочку, подбирая какой–то мотив, изредка вскакивал, кричал на скотину, конечно, так, для порядка, и снова брался за дудочку.
Солнце припекало. Каленчук лег на спину, подставив лицо горячим лучам и раскинув руки. Наконец–то согрелся после холодной ночи. Захотелось спать. Переборол сон, подполз к последним кустам, отделявшим лес от голого склона.
Пастушок, наверно, заснул - лежал на боку, подложив под щеку ладонь, и не шевелился. Коровы поодаль брякали колокольчиками, овцы разбрелись - несколько их щипали траву около кустов. Каленчук залег в канаве метрах в десяти от овец. Высунул голову, осмотрелся. Кажется, все спокойно. Подумал и решился…
Обошел овец так, чтобы не напугать их, и погнал в кусты. Побежали спокойно, лишь одна заблеяла. Каленчук тревожно оглянулся, но мальчик даже не пошевельнулся. Отогнав животных в чащу, Каленчук выбрал момент, бросился на большую овцу и прирезал ее. Осмотрелся.
Трава вокруг овцы примята - затер следы, забросил овцу на плечи и пошел, осторожно ступая по твердому дну канавы.
Сливинский глазам своим не поверил, увидев овцу. Представил себе поджаренный на костре кусок баранины и глотнул слюну.
- Сырое мясо, - без слов понял его Каленчук, - тоже вкусное… Даже питательнее…
Сливинский брезгливо поморщился. Дудинец, не произнося ни слова, принялся свежевать овцу. Каленчук отрезал кусок филейной части, размельчил. Ел почти не жуя, глотал и хвалил:
- Рекомендую… Бифштекс по–татарски, пожалуйста. Наши далекие пещерные предки превратились в людей лишь благодаря таким бифштексам…
- Даже среди питекантропов не было каких остолопов… - буркнул себе под нос паи Модест. Крепился около часу, но не выдержал и попросил кусок. Съел, густо посолив. Чуть не вырвало, но сдержался. Боль в желудке исчезла. Повеселел.
- Вечером разложим костер, - начальственно сказал он. - Огня тут и за двадцать шагов не заметишь.
- Можно, - согласился Каленчук.
- Шаль, хлеба нет… - вздохнул Сливинский.
Каленчук зло посмотрел на него, хотел, что–то сказать, однако промолчал.
Вылетели перед рассветом, чтобы миновать. Чехословакию ночью. Павлюк не отрывался от темного неба, будто и правда мог бы увидеть ночной истребитель. Так и просидел, вцепившись в ручки кресла, пока самолет не закружился над большой поляной. Светало, и опытный пилот уверенно посадил машину - только раза два тряхнуло на ухабах.
Самолет остановился, и пилот отодвинул плексигласовый козырек. Выпрыгнул на крыло, осмотрелся вокруг. Ни души, будто все вымерло и хаты, к которым подкатил самолет почти вплотную, давно обезлюдели.
- Мавр сделал свое дело… - начал пилот, на всякий случай расстегнув кобуру. - Теперь ваша очередь, мистер Павлюк. Я почему–то не вижу оркестра и цветов: неблагодарные аборигены, очевидно, и не знают, что прилетел один из их освободителей.
- Прекратите ваши неуместные шутки, Гарри! - сердито перебил Павлюк.
- Что ж, я получил аванс за эту экскурсию, - беззлобно ответил летчик, - и могу оставить вас тут и дружеских объятиях ваших соотечественников… - С этими словами пилот спрыгнул на землю.
Павлюк вылез на крыло, постоял, озираясь, и тоже соскочил вниз.
В эту же секунду прозвучала автоматная очередь, и пули просвистели над их головами. Павлюк упал, потянув за собой летчика. Лежали, уткнувшись лицами в траву, пока не услышали:
- Обыщите их!
Павлюк посмотрел вверх, но, увидев в метре от своей головы ствол автомата, закрыл глаза. Почувствовал, как из кармана проворно вытащили пистолет.
- Встать! - скомандовал тот же голос.
Поднялся и увидел перед собой мужика средних лет в ватнике. Первый страх прошел, вернулась способность соображать. Они - на территории Польши, а перед ним стоит вооруженный человек в штатском и командует по–украински. Значит, свои…
Властно спросил:
- Вы из отряда Слепня?
- Кто вы и откуда? - будто не слышал его человек в ватнике.
- Мне нужен Слепень! - повысил тон Павлюк. - Я буду говорить только с ним.
Пилот, утративший после обстрела свою самоуверенность, толкнул Павлюка в бок:
- Объясните же, кто мы и зачем прилетели. Я не привык, чтобы меня тыкали автоматами. Случайная пуля и…
Услышав английскую речь, человек в ватнике опустил оружие.
- От майора Гелбрайта? - спросил он. - Я - сотник Ворон из куреня Слепни.
Павлюк назвался. Сотник, видно, слышал о нем, так как засуетился:
- Сейчас куренному доложат… Прошу в хату. Надеюсь, господа понимают: нам не сообщили о вашем прилете, и мы были вынуждены…
Сотник был не из молчаливых. Павлюк понял это в первые же минуты знакомства. Выручил куренной, с которым Павлюк был знаком: когда–то встречались на диспутах по национальному вопросу в Станиславе.
Слепень приехал на бричке в сопровождении двух автоматчиков, стоивших по обе стороны на подножках. Павлюк не видел его уже бог знает сколько, но узнал сразу: такой же сухой, подтянутый, годы словно обошли Слепня, не оставив следа. Расцеловались, куренной отослал сотника организовывать для гостей завтрак. Гарри пошел к самолету - остались одни. Павлюк объяснил, для чего прилетели. Слепню это не понравилось.
- Вам там, в Мюнхене, легко командовать! - с раздражением сказал он. - А у меня людей - как воды в блюдечке. Поляки активизировались, и кто знает, сумеем ли мы удержаться. Атаковать советскую заставу - подлинное безумие. Они отбросят нас, извините, как котят…
- Пускай! - возразил Павлюк. - Надо, чтобы они почувствовали нашу силу. Два часа боя - и мы отходим. Быстро и без потерь…
- "Без потерь", "без потерь", - пробормотал куренной. - Плохо вы знаете советских пограничников!
- Зато я знаю, что завтра вечером Сливинский двинется к границе. И он должен быть здесь любой ценой!
- "Любой"! Это уж пан требует невозможного, - возразил Слепень. - Но некоторые условия создадим. Поручим это дело сотне Ворона. Ребята боевые и знают, что к чему…
- Не надо предупреждать сотника, что атака не настоящая.
- Это почему же? - не понял куренной. - Мы потеряем на этом людей.
- Неужели вам действительно жаль полдесятка стрелков? - Лицо Павлюка приобрело упрямое выражение. - Обратите внимание, в успехе операции заинтересован сам Бандера, и это вам зачтется.
- Все засчитывается, особенно на том свете… - мрачно проговорил Слепень, но больше не спорил. Подмигнул Павлюку: - А вы хитрый. Если бы мы предупредили Ворона, он бы только пощекотал нервы пограничникам…
- И они сразу бы заметили, что атака для отвода глаз, и тотчас же усилили бы охрану границы.
- Вы правы, - согласился Слепень. Вздохнул: - Что поделаешь, дадим настоящий бой.
- Сигнал - две красные ракеты. В восемь часов вечера, - предупредил Павлюк. - Их должны видеть и там. - Он махнул рукой в сторону границы. - Для Сливинского это будет подтверждением, что мы начинаем атаку.
Первым увидел Каленчука лесник. Остановился, предостерегающе поднял руку и спрятался за ствол бука.
Кирилюк лег там же, где стоял: прямо на мягкую прелую листву. Поднял голову, посмотрел туда, куда указывал лесник, и тоже заметил бандеровца.
Каленчук перебегал низину. Держался кустов, но все равно они ясно увидели его - невысокий, в телогрейке, с автоматом на груди.
Лесник подполз к Петру.
- Один, - прошептал он. - Где же остальные?
- Где–то поблизости, - выдохнул Петр. - Только бы не заметили нас…
Лесник оглянулся.
- Идите за ним, - подтолкнул Кирилюка, - а я прикрою вас сзади.
Кирилюк не сомневался, что человек в ватнике - сотник Отважный. Труп Стецкива опознали бандиты из отряда Грозы, и Грицко Стецкив оставался в Овчаровой Леваде именно с Отважным. Значит, Отважный вел "виллис". Да, сомнений не было, это он: низенький, носатый - на таком расстоянии больше ничего не разберешь. Но почему направляется от границы?
На несколько секунд Петр выпустил сотника из поля зрения. Пробежал за кустами, выглянул из–за поваленного букового ствола - и не увидел Отважного. Встревожился. Пролез в кустах почти по–пластунски с сотню метров, приподнялся на локтях, огляделся вокруг. Только теперь услышал дребезжание колокольчика и увидел поляну. Вернее, это была не поляна, а склон горы, на котором когда–то вырубили лес - кое–где еще торчали трухлявые пеньки и между кустами росла высокая густая трава. Немного пониже, на противоположной стороне, паслись коровы и мальчик–пастух забавлялся с дудочкой.
"Для чего же пробирался сюда Отважный? И где он?"
Онемели руки, и Петр немного полежал, отдыхая. В кустах зашуршало. Привстал, готовый к прыжку, но увидел круглое веснушчатое лицо лесника. Тот упал рядом, отдышался.
- Никого, - сообщил он, - только тот, в ватнике…
- Не вижу и его…
Лесник просунул голову сквозь заросли, пригнул мешавшую ветку.
- Смотрите левее, - прошептал он. - Видите бук с расщелиной? Левее от него куст шиповника, и еще чуть левее…
Теперь и Кирилюк видел Отважного. Но почему тот залез в кустарник и время от времени высовывается, оглядывается? Поведение Каленчука показалось Петру необычайным, как и его бросок сюда - в противоположную от границы сторону. И где же Сливинский с чемоданом?
Кирилюк не сводил глаз с Отважного. Только бы не обнаружить себя! Час назад сердился, что солдаты отстали, а сейчас молил бога, чтобы они задержались: могли спугнуть Сливинского…
Петр был уверен, что его группа уже наступала на пятки бандеровцам и вот–вот бандиты попадут в кольцо. Появление Отважного подтверждало эту мысль. Сливинский с сообщниками подошел к границе, вероятно, попробовал перейти ее и отступил. На заставе сидел Левицкий. Уже на подступах к границе он создал такой заслон, через который нечего было и думать проникнуть даже самому опытному агенту.
"А если они разведали, что подходы к границе перекрыты, и теперь ищут обходных путей?" - мелькнула вдруг мысль. Нет, тогда бандеровцы вряд ли ходили бы поодиночке - для чего бы Отважный терял время, вылеживаясь в перелеске?
Прошло еще несколько минут, и Каленчук, оглядываясь, встал. Сначала Кирилюк не сообразил, зачем Отважный выскочил на открытое место, и понял все, лишь после того как в кустах жалобно заблеяла овца. Увидев маленькую фигуру с овцой на плечах, тихо рассмеялся. Все стало на свои места, и на душе у Петра сразу полегчало. Бандеровцы просто сидят без продовольствия, и, видно, хорошенько же у них подвело животы, если Каленчук решился на столь рискованный шаг.
Теперь главное - не упустить его из виду!
Лесник понял Петра с полуслова. Побежал от ствола к стволу в ложбину. Они взяли бандеровца как бы в клещи - шли на таком расстоянии, чтобы тот не услышал случайного шороха.
Каленчук не спешил. Огибал открытые места, лежал в кустах, озираясь, и только после этого полз через чащи в буерак.
Лесник издали сделал знак Петру, чтобы не двигался. Пополз, как ящерица, и даже Кирилюк время от времени переставал его видеть. Потом совсем исчез в хаосе поваленных стволов, и у Петра уже не хватало сил ждать, но вот он увидел лесника в кустах почти рядом с собой.
- Они там, в овраге, - взволнованно прошептал он. - Все трое…
- Ждут ночи, чтобы перейти границу, - догадался Кирилюк.
- Вот–вот… - Лесник все еще тяжело дышал. - Скоро подойдут наши, обложим, как медведя в берлоге!