- Мне уж не смеяться, Володя. - Цимбалюк открыл глаза и смотрел серьезно: понимал, что со смертью не шутят, и как бы призывал товарищей не делать этого. - Я вот что хотел сказать вам: была у меня такая мысль - вернуться в эти места лет через тридцать… - Веки его опустились, будто тяжело было смотреть на мир, и Котлубай понял, что Цимбалюк действительно умирает. Не болтает о смерти, а и правда ощутил и осознал ее. Старшина погладил его руку, и эта не свойственная мужчине нежность как бы прибавила сил Цимбалюку, и он закончил: - Взглянуть, что стало тут, ну, как время меняет землю… Так вы приезжайте ко мне через тридцать лет… В гости… - все же не удержался он от шутки.
Сержант снова закрыл глаза. Котлубай почувствовал, как стынет рука Ивана. Снял и бросил на землю немецкую пилотку…
На светлой зеленой поляне, сразу за придорожными деревьями, выкопали в песке неглубокую могилу и похоронили своего боевого побратима - Ивана Цимбалюка. И зашагали дальше на восток.
Перед вечером разведчики услышали пушечный гром. Он приближался к ним, или они приближались к нему - наверное, при ясной погоде увидели бы зарево в небе, но на полянах клубился туман, поднимаясь почти до неба.
Затемно они вышли к реке - значительно ниже взорванного моста - и долго блуждали в камышах, ища удобное место для переправы. Побросали все, кроме оружия и документов. Сначала переплыли Дубинский и Сугубчик, они обследовали камыши на левом берегу, подали сигнал, и Котлубай помог переправиться Дорошу.
Выбравшись из камышей, пересекли ивняк, заметили впереди какое–то движение и услышали голоса. Разговаривали по–русски, и Сугубчик, обрадовавшись, встал во весь рост и заорал:
- Свои!!!
Котлубай дернул его за ногу, парень упал лицом в песок.
- Пули захотел?! - сердито зашипел старшина.
И Сугубчик понял: для тех, кто сейчас пробирается через ивняк, он настоящий фриц в настоящем немецком мундире…
Их окружили, отобрали оружие и, приказав поднять руки, доставили в ближайший штаб. А уже через час за ними приехал на "виллисе" сам командир полка, и Сугубчику немножко полегчало, когда увидел искреннее удивление на лице своего ровесника - конвоира, который, ведя их сюда, отпускал саркастические реплики по его адресу. Но сразу же забыл о нем, как только "виллис", разбрызгивая песок, выскочил на ту самую дорогу, по которой они пробивались к переправе. Только теперь вокруг были свои…
"Виллис" прыгал на выбоинах, а они смеялись, курили, громко разговаривали - четверо живых, которым посчастливилось…
Авторизованный перевод Вадима Власова
Фальшивый талисман
1
- Хотите чаю? - спросил Рубцов и, не дожидаясь согласия, открыл дверь и приказал адъютанту: - Два стакана чаю, Володя, только покрепче. И к чаю чего–нибудь, печенья, что ли… - Подошел к закрытой черным репсом карте на стене, раздвинул шторки, постоял, всматриваясь, будто не знал наизусть всех обозначений на ней. Резко повернулся к Воловику, сказал, глядя прямо в глаза полковнику: - Седой сообщает, что немцы готовят какую–то важную операцию. Строго засекреченную, даже Седому не удалось разузнать ничего конкретного. Высадка шпионско–диверсионной группы в районе Сарны, Ковель. Это все, что нам известно. Маловато.
Воловик чуть шевельнулся на неудобном стуле с гнутой спинкой. Подумал: почему такие стулья называют венскими? Наверно, не потому, что их придумали венские мастера, у тех небось была голова на плечах, а ее определенно не хватало человеку, впервые создавшему эту жесткую уродину, на которой и несколько минут усидеть трудно. Особенно человеку с застарелым радикулитом. Ответил четко и сухо:
- Не так уж и мало, Василий Семенович. Сегодня суббота, а высадка планируется на той неделе. У нас есть по крайней мере два дня, чтобы подготовиться. Брать группу придется Карему, опыта ему не занимать…
- Брать? - с сомнением переспросил Рубцов. - Брать–то Карему, но леса… Здесь такие леса… - Снова повернулся к карте, словно хотел там найти ответ на не дававший покоя вопрос. Так и не найдя его, вынул из сейфа другую карту с цифровыми обозначениями по обе стороны от линии фронта - святая святых фронтового управления контрразведки. К этой карте имели доступ только несколько человек, фактически он, генерал Рубцов, и его заместитель полковник Воловик, ну, еще два–три представителя командования, и все.
Рубцов разложил карту на столе, разгладил ее ладонью, ткнул пальцем в синий треугольник на довольно далеком расстоянии от линии фронта и предложил:
- Может, послать к Седому специального связного? С рацией?
Полковник покачал головой:
- А что это даст? Если бы Седой узнал что–нибудь конкретное, успел бы сообщить. Связь с партизанами у него надежная - информация, которую он передает, поступает к нам, как правило, на следующие сутки.
Генерал сидел, разглядывал карту и думал. Как всегда, изучение карты доставляло ему удовольствие и успокаивало. Все словно на ладони. Кружками обозначены места расположения разведывательных и карательных органов врага. В общем, для всего есть свои обозначения: шпионско–диверсионные школы, конспиративные квартиры, пункты переправы, маршруты проникновения гитлеровских шпионов в расположение наших войск, места выброски парашютистов…
Однако сейчас особый случай, что–то задумали в "Цеппелине", возможно, даже не там, а в столице рейха, стало быть, вряд ли будут пользоваться старыми каналами, придумают что–нибудь новое, и большая удача, что дошла хоть такая информация Седого.
В дверь постучали, и Рубцов прикрыл карту. Адъютант принес на подносе два стакана чаю, сахар и печенье в вазочке.
Генерал взглянул и удовлетворенно потер руки:
- Удивительно - с лимоном… И где ты достаешь все это, Володя? - Спросил просто так, для порядка, не надеясь на ответ.
Адъютант только улыбнулся: у каждого свои секреты, не открывать же их начальству… Он вышел, оставив в кабинете запах дешевого одеколона. Генерал оторвался от чая, повел носом и произнес:
- Ну и пройдоха этот Володька! Только скажи, все будет…
- Так я свяжусь с Карим, - предложил Воловик.
- Срочно! - приказал генерал. - Поисковые группы направьте в район Сарны, Ковель. Посты оповещения не должны и муху пропустить. Поддерживать связь с местным активом, докладывать о каждом подозрительном человеке. Да что вам говорить, Иван Филиппович, сами все знаете…
- Я передам Седому, - предложил Воловик, - пусть отложит все и сосредоточит внимание именно на этой операции.
- Да, - согласился Рубцов, - это его первоочередное задание. Хотя, - наморщил лоб, - вдруг немцы забросят группу уже послезавтра, а пока сработает наш канал связи…
- Все равно, - не согласился Воловик, - может случиться и так, что нам не удастся уничтожить шпионов и они вернутся назад. Если это будут диверсанты, сами узнаем, зачем их посылали, но, кажется мне, пахнет другим. Диверсантов забрасывают часто, и, как правило, они попадают к нам в руки, но вот так засекретить, что даже Седой не мог ничего узнать!..
- Да, перед Седым они не таятся, - кивнул Рубцов. - Седого они уже считают своим.
Даже в беседах с глазу на глаз Рубцов с Воловиком давно уже отвыкли называть Седого его настоящим именем - таким законспирированным и ценным разведчиком тот был. Пехотный лейтенант, который чем–то понравился Рубцову года два назад. Именно тогда у генерала родилась идея послать его в тыл врага с заданием попасть в поле зрения абвера и стать немецким агентом. Так в конце концов и произошло.
- Итак, решили! - произнес Рубцов твердо. - Связывайтесь с Карим, может, ему потребуется помощь… Подбросим кого–нибудь из фронтового резерва. Где–то в этих лесах базируется большая бандеровская банда. Возможно, именно на нее ориентируются господа из "Цеппелина".
- Это только усложнит нашу задачу, - мрачно ответил Воловик.
Генерал погладил большим пальцем левой руки нижнюю губу. Произнес задумчиво:
- Все зависит от того, что хотят немцы. И группа, наверное, не ординарная, а особая.
- Давно абвер не задавал нам таких загадок.
- Не абвер сейчас, а - тьфу ты, черт, и не выговоришь! - фронт–ауфклеругскоманда, кажется, так?
- Да. Канариса нет, нет и абвера. Теперь все - епархия Кальтенбруннера.
- Нам от этого не легче.
- Ох, не легче, Василий Семенович, - согласился Воловик и с трудом поднялся.
2
"Юнкерс" пошел на посадку, и начальник главного управления имперской безопасности Эрнест Кальтенбруннер выглянул в окно. Ничего интересного. Леса с полянами, кое–где озерца и болота… Никаких признаков человеческого жилья, и никто никогда не подумал бы, что где–то здесь, среди этих лесов и озер, расположилась ставка фюрера "Вольфшанце", где принимаются важнейшие решения рейха.
Обергруппенфюрер удовлетворенно хмыкнул. Даже он, точно зная, что пролетает сейчас над "Вольфшанце", ничего не заметил, это свидетельствовало о безупречной работе служб РСХА, значит, его, Эрнеста Кальтенбруннера. Что ж, в конце концов, так и есть: у них все отшлифовано и отлажено, машина, так сказать, работает безотказно, и, если бы не бездарность фронтового командования, можно было бы сказать, что в третьем рейхе все отлично - жизнь строго регламентирована, каждый знает, что ему надлежит делать, нежелательные элементы и красные бунтовщики уничтожены, последние доживают свой век в концлагерях, вся страна славит фюрера.
На вытянутом жестком, всегда мрачном лице Кальтенбруннера появилось подобие улыбки: приятно, когда народ так славит своего фюрера, значит, верит ему и беспрекословно подчиняется.
Еще бы, попробовал бы не подчиниться! Кому–кому, а начальнику РСХА известно, что ни в одном государстве мира нет такого карательного аппарата, как в третьем рейхе. Под его руководством гестапо, СД, криминальная полиция. И стоит ему только пошевелить пальцем…
"Юнкерс" приземлился. Кальтенбруннер с удовольствием спустился по трапу на землю. Увидев, как спешат к нему люди в черном, сделал шаг навстречу и выбросил вперед руку, отвечая на приветствия. Хорошее настроение не покидало обергруппенфюрера, он даже улыбнулся и двинулся вдоль бетонной полосы, ощущая, как пружинят мускулы. Пахло хвоей, Кальтенбруннеру понравился этот запах, он жадно вдохнул воздух и оглянулся.
Начальник охраны ставки, правильно поняв Кальтенбруннера, ускорил шаг и поравнялся с ним.
- Как? - коротко спросил обергруппенфюрер.
Начальник охраны сразу сообразил, что интересует прибывшего. Ответил уверенно:
- Все в порядке, обергруппенфюрер, настроение заметно улучшилось, и фюрер даже вернулся к своим картинам.
Кальтенбруннер еле удержался, чтобы не пожать плечами. В принципе он не одобрял этого увлечения. Рисовать? Фюреру? Пусть бы уж просто собирал картины, как Геринг, это можно было бы понять: хорошие картины стоят бешеных денег. Но сидеть самому с кистью?..
Машина ждала обергруппенфюрера под густыми соснами, и начальник охраны услужливо открыл дверцу перед ним. На переднем сиденье расположился адъютант. Машина тронулась медленно, хотя могла за несколько секунд набрать сто километров. Но здесь негде было разогнаться - вон уже впереди первый шлагбаум и черные фигуры с автоматами преграждают путь.
Несомненно, унтерштурмфюреру, подошедшему к машине; было известно, кто именно едет в ней, кроме того, он не мог не узнать начальника главного управления имперской безопасности, но тщательно, как и полагалось по инструкции, проверил документы, только после этого вытянулся и приказал поднять шлагбаум.
"Молодец унтерштурмфюрер, именно на таких держится могущество рейха. Чем добросовестнее каждый будет выполнять свои обязанности, тем мощнее станет государство", - подумал Кальтенбруннер.
Возле второго шлагбаума машина съехала на обочину: дальше нужно было идти пешком. И здесь у них проверили документы - еще тщательнее, и гауптштурмфюрер СС предложил Кальтенбруннеру сдать личное оружие.
Начальник РСХА спокойно вытащил из кобуры никелированный офицерский вальтер. Обергруппенфюрер сам установил такой порядок, подписав приказ, в котором никому не делалось исключения, и он безжалостно отправил бы этого подтянутого гауптштурмфюрера на фронт, если бы тот нарушил инструкцию.
- Фюрер ждет вас, - доложил начальник охраны.
- Где? - не поворачивая головы, спросил Кальтенбруннер.
- Прямо по аллее, первый поворот налево.
Кальтенбруннер двинулся, с удовольствием ощущая, как вдавливается гравий дорожки под его начищенными сапогами. Пройдя немного, внимательно осмотрел мундир, обнаружил на рукаве пушинку и с брезгливостью смахнул ее: фюрер должен видеть своих офицеров безупречными, всегда подтянутыми и внутренне собранными - никакого неряшества и расслабленности.
Гитлер сидел на боковой дорожке, точнее, немного в стороне от нее. На траве стояли мольберт и два стула, на одном из них фюрер разложил краски, на другом примостился сам - углубился в работу и не сразу услыхал тихие шаги Кальтенбруннера.
Начальник РСХА шел почти на цыпочках - в конце концов, такое приходилось видеть крайне редко: фюрер в экстазе. Когда до мольберта оставалось несколько шагов, Гитлер встрепенулся и резко повернул голову. Кальтенбруннер успел заметить на его лице испуг, а может, это только показалось ему, ибо фюрер улыбнулся и сделал знак приблизиться.
Кальтенбруннер вытянулся и поднял руку, но Гитлер кивнул ему и снова уткнулся в свою картину. Обергруппенфюрер невольно взглянул на нее - дорожка и кусты на переднем плане, ядовито–зеленые, совсем не такие, что растут на самом деле, а на фоне желтоватого неба синяя сосна и фиолетовые тучи над ней.
- Я рад видеть вас, Эрнест, - сказал Гитлер, не поворачивая головы. Наконец вздохнув, отложил кисть и поднялся: - Нравится?
- Очень! - вырвалось у Кальтенбруннера вполне искренне, и Гитлер весело засмеялся.
- А мне не очень!
- Ну что вы, мой фюрер, я бы с удовольствием повесил вашу картину в своей гостиной. - Вот и представился случай и польстить самолюбию фюрера, и невзначай попросить у него картину.
- Она еще не закончена.
- Но когда будет…
- Надеюсь. Я пришлю картину вам, Эрнест, если и впрямь когда–нибудь закончу ее.
- Лучшего подарка у меня никогда не будет.
- Я верю вам, Эрнест. - Гитлер хитро улыбнулся, перевел взгляд на акварель, долго всматривался в нее, наконец, снова посмотрел на обергруппенфюрера и добавил: - Я верю вам, поскольку вы абсолютно не разбираетесь в живописи.
Фюрер взял кисть, что–то подправил на картине, встал и положил руку на плечо Кальтенбруннера:
- Давайте немного походим, Эрнест, а то я засиделся, а врачи рекомендуют прогулки.
Он двинулся по аллее, потягивая левую ногу, ковылял, заложив руки за спину, и казалось, совсем забыл о начальнике имперской безопасности. Но это только так казалось - вдруг неожиданно остановился и впился в обергруппенфюрера пристальным взглядом:
- Докладывайте, Эрнест! Выявили новых участников заговора?
- Конечно, мой фюрер.
- Кто?
- Мелочь, не стоит вашего внимания.
- В этом деле нет мелочей.
- Я знаю, и в первые дни мы взяли всех главных участников заговора.
- Боже мой, Штауффенберг! - воскликнул Гитлер. - Герой войны, которому я верил, как самому себе! - Внезапно лицо его перекосилось, стало каким–то кислым. - Не могу простить, что его расстреляли…
- Штауффенберг не попал в наши руки. С ним расправились армейские офицеры.
- Чтобы замести следы.
- Мой фюрер, вы, как всегда, правы.
- Вы бы подвесили этого одноглазого полковника на крюк за ребро! - злорадно потер руки Гитлер. - Вы вытянули бы из него все их секреты… - Вдруг перешел на фальцет: - Потом вы подцепили бы его на тот же крюк за горло, как простого барана! Он подыхал бы долго и в муках, а так он не успел даже осознать смерть!
- Зато другие хорошо осознали ее, - счел возможным возразить Кальтенбруннер.
- Я ценю это, Эрнест, и никогда не забуду вашей преданности.
В таких случаях надлежало вытянуться и торжественно воскликнуть "хайль", но Кальтенбруннер ответил просто:
- Благодарю, мой фюрер.
- Как Канарис?
- Так, как вы и хотели, мой фюрер. Камера - голый бетон, без койки и нар, хлеб и вода. Я приказал допросить его, - улыбнулся злорадно, - первая категория допроса. Это только цветочки, мой фюрер.
- Он должен жить! - Гитлер остановился и вперился в Кальтенбруннера холодными глазами. - Он должен жить, пока я сам не посмотрю на него, вам ясно, Эрнест? Пока я сам не увижу страха на лице этой грязной свиньи! Это он виновен в наших поражениях, проклятый шпион и предатель! Я никогда не прощу ему, я хочу увидеть, как он будет медленно умирать и просить пощады, но никогда ее не дождется, никогда! - Гитлер произнес все это единым духом, уставясь на Кальтенбруннера.
Обергруппенфюреру на мгновение стало жутко, будто это он очутился на месте Канариса, мороз пробежал по коже. Кальтенбруннер пожал плечами, отвел глаза и подтвердил:
- Никогда!
- Но вы ведь не для того прилетели из Берлина, чтобы рассказать мне о самочувствии Канариса? - вдруг улыбнулся Гитлер. - Я слушаю вас, Эрнест, внимательно слушаю, разговоры с вами всегда приносят мне удовольствие. Кроме тех редких случаев, когда у вас неприятные известия.
- На этот раз неприятностей нет.
- Итак, у вас появилась какая–то идея, Эрнест? - сразу оживился Гитлер.
- Да. - Кальтенбруннер решил не говорить, что идея, собственно, принадлежит не ему, а возникла у никому неизвестного гауптштурмфюрера из "Цеппелина".
Гауптштурмфюрер получит свое: очередное звание и крест - разве этого мало? Возможно, когда–нибудь его имя станет известно самому фюреру - все возможно в этом мире, но всему свое время, - а пока, в трудные для рейха дни, фюрер должен знать, что главное имперское управление безопасности не спит и что можно положиться на Кальтенбруннера.
Гитлер остановился. Стоял заложив правую руку за спину, перекатываясь с носков на пятки, и заинтересованно смотрел на Кальтенбруннера.
- Ну говорите же! - сказал нетерпеливо.
- Есть возможность произвести диверсию, от которой содрогнется весь мир! - не без пафоса ответил обергруппенфюрер.
Водянистые глаза Гитлера ожили.
- Уточните! - приказал.
- Диверсия против Верховного Командования русских.
Гитлер даже потянулся к обергруппенфюреру, поднялся на носках и опять положил руку на его плечо.
- Неужели?! - воскликнул взволнованно. - Неужели вы в самом деле способны на это, Эрнест?
- Думаю, что да.
Гитлер опустился с носков, сгорбился и махнул рукой.
- Вы способны только обещать… - произнес разочарованно. - Вы обещали мне Тегеран, Эрнест, а что из этого получилось?
Кальтенбруннер ждал такого вопроса ж заранее подготовился к нему.
- Там действовали люди Канариса, - ответил твердо. - Русским удалось пронюхать о нашей акции и принять меры. В Тегеране не обошлось без предателя, мой фюрер.
- Что же вы предлагаете сейчас?
- Мы забросим в советский тыл человека с уникальными документами, русские обожают своих героев. У нашего человека будет новейшее оружие, а также взрывчатка…
Гримаса неудовольствия скривила лицо Гитлера.