- Это только у нас кто–то может безнаказанно носить в портфеле бомбы, русские не настолько глупы, Эрнест, и ваша идея…
- Конечно, мой фюрер, - попробовал вмешаться Кальтенбруннер, - вы, как всегда, правы, но…
- Никаких "но", Эрнест! Вы знаете, какая охрана у Сталина?
- Самую лучшую в мире охрану имеете вы, мой фюрер.
Гитлер пошаркал по гравию дорожки ногой, пострадавшей во время взрыва, и Кальтенбруннер сразу понял намек.
- Такое больше не повторится, проклятые военные, сейчас они поджали хвосты!
- Думаю, что у русского Верховного Командования охрана не хуже и ваши проекты, дорогой Эрнест, не стоят мыльного пузыря.
- Однако мы привлекли самых лучших специалистов рейха. Создано принципиально новое оружие - такого еще не видел мир, - в умелых руках оно безотказно, и мы надеемся на полный успех операции.
- Новое оружие? - заинтересовался Гитлер.
- Принцип "Фау", мой фюрер. Снаряд кумулятивного действия, пробивающий почти пятисантиметровую броню. И все устройство помещается в рукаве пиджака.
- В рукаве? - не поверил Гитлер. Поднял правую руку, вытянул ее и даже пощупал. - И пятисантиметровая броня?
- Да.
- Так что же вы тянете, Эрнест? Почему я должен ждать? Почему должен ждать весь рейх? Злейшие наши враги делают что хотят, скоро их солдаты войдут в Польшу…
- Вот мы и предлагаем, мой фюрер…
- Я принимаю ваше предложение, Эрнест. Вы знаете, какой резонанс приобретет такая диверсия!
- Вам всегда виднее. - Кальтенбруннер почтительно склонил голову, но Гитлер, наверное, уже не видел его. Выкрикивал, слегка подавшись вперед, и сам, должно быть, не слышал своих слов:
- Акция против Сталина посеет среди русских панику! А знаете, что такое паника во время войны? Поражение. Мы остановим красных, остановим! Мои генералы, надеюсь, будут чего–нибудь стоить. Но вы не представляете себе, Эрнест, еще одного аспекта этой акции. Ссоры между союзниками, развал коалиции… Черчилль, этот старый лис Альбиона, давно ищет повод, и мы дадим его. Что вам требуется, обергруппенфюрер, для осуществления этого плана государственного значения?
- Ваше согласие, мой фюрер.
- Вы его уже получили. Еще?
- Я хотел только предупредить, что тщательная подготовка акции будет стоить…
- У вас нет денег? Кто–нибудь ограничивает?
- Нет, но…
- Никаких "но". Во что бы это ни обошлось, конечный результат стоит того.
- Сегодня я еще раз убедился в этом.
Гитлер повернулся и поплелся назад, к мольберту.
- Вы хорошо продумали операцию? - спросил, не останавливаясь.
- Сейчас ее обстоятельно отрабатывают.
- Строжайшая конспирация, - предупредил Гитлер как–то утомленно: взрыв эмоций не прошел бесследно. - Крайне ограниченное число лиц должно знать о подлинной цели. Даже Геринг…
- Да, мой фюрер, даже Геринг ничего не будет знать. Кроме вас и непосредственных участников акции в курсе дела будут двое или трое.
- Кто они?
- Скорцени, мой фюрер, и еще…
- Это уже в вашей компетенции, Эрнест.
Они подошли к мольберту, и Гитлер устало опустился на стул. Сказал спокойно:
- Пусть вам повезет, Эрнест. Знайте только, акция должна осуществиться во что бы то ни стало!
- Я понял вас, мой фюрер.
Гитлер взял кисть, долго вглядывался в картину и наконец сделал небрежный мазок.
- Думается, так будет лучше, - сказал, будто и не было только что разговора о диверсии и единственное, что тревожит его, - цвет неба на картине. - Я подарю вам, Эрнест, именно эту акварель, если, конечно, получится. С благодарностью за радость, которую вы принесли мне сегодня. Вы спешите, обергруппенфюрер?
- Да. - Кальтенбруннер щелкнул каблуками. - До встречи, мой фюрер. Хайль! - Повернулся и пошел не оглядываясь, и только гравий монотонно шуршал под тяжелыми шагами.
3
Куренной Сорока, сидя на бревне, ждал, пока хлопцы готовили все для купания. Сбросил рубашку, вытянул ноги в кальсонах, подставив спину солнцу, наслаждался теплом и покоем.
Хлопцы грели воду в котле и ведрах на летней печке, сооруженной посреди двора под деревянным навесом. Семен, усатый и пожилой дядька, попробовал воду рукой.
- Подождите, друг куренной, еще минуту, - сказал Семен.
В самом деле, куда спешить?
Семен вытащил из колодца ведро воды. Вылил в большое корыто, еще раз попробовал воду в котле, удовлетворенно хмыкнул. Дал знак помощнику, тот подхватил котел с другой стороны, и они вместе вылили в корыто воду, аккуратно, чтобы не расплескалась. Семен подержал руку в воде, долил холодной и заметил:
- А сейчас прошу пана куренного, и купаться вкусно будет.
Сорока стал медленно снимать кальсоны. Думал: надежный хлоп этот Семен, вон какие красивые слова нашел - вкусно купаться…
Семен вылил на него полведра теплой воды - куренной намылил голову, смыл мыло и погрузился в корыто, с наслаждением ощущая, каким невесомым становится тело.
Потом куренной поднялся, молодой хлопец принес полное ведро теплой воды и вылил на Сороку осторожно, словно это был не куренной, а сам Бандера. Да, в конце концов, кто для хлопца Бандера? Для него Сорока выше не только Бандеры, а самого господа бога, потому что пан куренной может миловать и карать сегодня, сейчас и все в конечном итоге зависит от его настроения.
А настроение у Сороки после купания заметно улучшилось.
- Ну как мы вас освятили, друг куренной? - спросил Семей, подавая льняной рушник.
- Хорошо, - с наслаждением ответил Сорока. - Ты, Семен, во всем мастак.
Куренной надевал чистое белье не торопясь, уже ощущая вкус борща и первой чарки. Отменный борщ варит хозяйка, от такого борща никуда не уехал бы, но, к сожалению, жизнь стала неспокойной. И кто может сказать, где они будут завтра?
Это сегодня - купание и вкусный борщ на богом забытом хуторе, а завтра сюда могут прийти большевики, и надо будет пробираться болотами и чащей к другому безопасному месту, возможно, отсиживаться в схронах - полная лишений и тревог жизнь. Одно успокаивает - красным сейчас не до них. Немцы вон еще как сражаются! Впереди Польша, и, по сведениям оуновцев, именно там вермахт готовится дать решительный бой русским и наконец остановить их.
"Скорее бы, господи! - ежевечерне молился Сорока. - Такая чудесная жизнь была при немцах! Сидели спокойно в селах и хуторах, иногда устраивая вылазки против поляков и большевиков. Сытая и беззаботная жизнь с самогоном и девушками… Так бы и довековать".
Ради этой сытой и спокойной жизни хитрый почтарь Филипп Иосифович Басанюк и подался в ОУН.
Что за жизнь на почте? Полуголодная, суетливая, каждый тобой помыкает, у каждого претензии, жалобы - тьфу господи боже ты мой, - а дослужиться можно разве что до начальника почты. А ОУН - это организация, и, если правильно вести себя, кланяться начальству и чувствовать, откуда ветер дует, можно взлететь высоко. Вот он уже куренной - чин не очень–то большой, но и не маленький, и, если бы не проклятые большевики, жить бы да жить.
На веранде аппетитно запахло борщом, Сорока покосился туда и увидел, что хозяйка вынесла большую кастрюлю. И хозяин уже ждал его: сидел, откинувшись на спинку стула, и тихонько постукивал деревянной ложкой по краю стола. Солидный и неторопливый человек, ему здесь, на лесном хуторе, принадлежало, собственно, все: половина земли, магазинчик, даже лодки и сети - за лесом начиналось большое озеро, и рыбу здесь имели всегда.
Куренной поднялся на веранду не спеша, сел напротив хозяина, и тот сразу, не ожидая согласия, потянулся к бутылке. Выпили.
И нужно же, чтобы именно в это время…
Только куренной нацелился на жирный кусок свинины, как увидел над кустами черной смородины зеленую шляпу сотника Мухи. Прибытие сотника не предвещало ничего хорошего. Сорока положил ложку, схватился за поясницу и сморщился.
- Что с вами, пан куренной? - испугался хозяин.
Сорока жил у него меньше месяца, и хозяин не успел еще изучить все его привычки. Да и откуда он мог знать, что пана куренного, когда надо действовать или принимать решения, всегда почему–то схватывает радикулит - чудесная болезнь, если ею правильно пользоваться. Может, сотник Муха и не принес ничего неприятного, что ж, тогда боль пройдет, тем более что пан куренной давно жалуется на эту болезнь.
На веранде появился Муха. Не сняв своей мерзкой шляпы, он пролез прямо к столу, сел и только после этого поздоровался.
Куренной подумал: правильно говорят - из хама никогда не будет пана. У этого быдла было двадцать моргов земли, что совсем немало для лесного края, но Муха всегда прибеднялся: вон пиджак какой замызганный и рубашка перепрела.
Наконец сотник снял шляпу, налил себе полный стакан и, пожелав уважаемому обществу доброго здоровья, выпил и со смаком чмокнул губами. Закусил и только после этого обратил внимание, что куренной схватился за поясницу.
- Радикулит? - спросил с иронией.
- Приступ, - ответил Сорока, глядя преданно в глаза Мухе.
- Есть новости, друг куренной…
Хозяин деликатно встал:
- Извините, панство, я на минутку…
Муха посмотрел ему вслед безразлично и достал из–под грязной подкладки шляпы аккуратно свернутую бумагу:
- Приказ, друг куренной.
Сорока опять схватился за поясницу. Приказ - это плохо. Приказ никогда не приносит ничего радостного. Скорчился на стуле и сказал:
- Позови Юрка, сотник, приказ, наверно, зашифрованный?
- Да, друг куренной. - Муха развернул бумагу, подал Сороке.
Тот посмотрел на нее отчужденно. Тогда сотник встал, вышел на крыльцо веранды и приказал Семену, который торчал неподалеку:
- Юрка сюда!
Стоял широко расставив ноги, высокий, жилистый. Самогон ударил в голову, Муха почувствовал себя сейчас большим, сильным, не то что какой–то рыхлый куренной с огромным животом. И за что только начальство любит и уважает его?! За что?!
Сотник не знал, что почти половину награбленных ценностей куренной передавал оуновским вожакам - то одного умаслит, то другого, на всех, правда, не наберешься, но даже нерегулярные подношения делали свое дело, и Сорока медленно, но поднимался по служебной лестнице.
Сорока посмотрел на Муху осуждающе: в самом деле, быдло неотесанное! Нет, чтобы произнести тост в честь начальства! Ну разве трудно тебе, а куренному приятно, и он запомнил бы это. Но подумал: что́ ему сотник и какой–то там приказ? Вряд ли требуют решительных действий. Во–первых, их курень только называется куренем: и сотни бойцов не наберется, у сотников под рукой по два десятка хлопцев. Оружие, правда, есть, нечего бога гневить, немцы им оружие оставили - шмайсеры и ручные пулеметы, есть даже миномет, но зачем миномет в их лесах, тут не разгуляешься. Пистолет да автомат надежнее.
От мысли об оружии Сороке стало немного легче на сердце, и он не так уже недовольно посмотрел на Муху. Они успели выпить с сотником еще по полстакана, когда наконец явился Юрко. Куренной показал на депешу, лежащую на столе. Сотник налил чарку и подал хлопцу, по Юрко отказался. Впрочем, Муха и не настаивал: все знали, что Гимназист (а Юрко получил это прозвище, поскольку закончил гимназию) не употребляет самогона.
Юрко колдовал над приказом недолго. Переписал текст карандашом на чистый лист бумаги и подал куренному. Тот отмахнулся:
- Читай, я без очков…
Юрко прочитал медленно и выразительно:
- "Куренному Сороке. Приказываем вам с десятью стрелками двадцатого августа прибыть на известную вам явку в селе Квасово. Передвигаться, избегая столкновений. На явке ждать людей с нашей стороны. Пароль: "Сегодня в лесу жарко". Отзыв: "Слава богу, погода, кажется, установилась". Оказать агентам всестороннюю помощь, обеспечить охрану и прикрытие. На время выполнения задания будете подчиняться руководителю группы. За исполнение приказа строго отвечаете. Главный".
Сорока чуть шевельнулся в кресле. Как повезло, что он издалека заметил, зеленую шляпу и успел схватиться за поясницу! Не хватало ему ползти болотами в Квасово - как–никак добрая сотня верст, - да еще подчиняться неизвестному агенту. Наверное, важные птицы, если их требуется прикрывать и охранять. И награда, стало быть, будет. Но черт с ней, с наградой, всех наград не получишь, а жизнь, как известно, одна.
Сорока сказал с достоинством:
- Жаль, но что поделаешь, не могу возглавить операцию. Радикулит проклятый. А задание почетное и важное! Считаю, что вы, друг сотник, справитесь с ним.
- Я?.. - даже открыл рот от удивления Муха. - Вы же послали меня в Гадячий…
- Э–э, что Гадячий… - небрежно отмахнулся Сорока. - Там любой справится. А тут задание ответственное, и нужны лучшие люди. Я бы сказал, самые лучшие, и кому, кроме вас, сотник, можно доверить такое? Пойдете вы с Юрком, еще десять бойцов, отберете их сами, сотник, вам с ними идти, вам на них опираться.
Муха уже понял, какую свинью подложил ему куренной. Попробовал возразить:
- Но, прошу пана, я давно не был в Квасове, в тех лесах. А каждый день все меняется…
- Леса! - беспечно засмеялся Сорока. - Леса везде одинаковы… А явка в Квасове надежная. Бывший мельник из Грабово, возможно, вы и знали его? Петр Семешок! Золото, не человек, у него - как у Христа за пазухой.
- Хорошая пазуха, знаю я Семенюка, - буркнул Муха. - В гробу бы его видеть, этого мельника. Живоглот проклятый, лишнего куска хлеба не допросишься.
- Завтра на рассвете и выступайте! - уже строго приказал Сорока. - К двадцатому успеете, друг сотник, подберите стрелков и отдыхайте, а то дорога не такая уж легкая.
Сотник Муха вызвал Юрка на скотный двор. Внимательно огляделся, но никого поблизости не было, только две уже выдоенные коровы лениво жевали свежескошенную траву. Муха притянул к себе Юрка, дохнул самогонным перегаром так, что юношу замутило, спросил:
- Ты о приказе говорил кому–нибудь?
- Что вы, друг сотник, это же ясно - секрет.
- И вот что, Гимназист, чтобы твоя Катря…
Юрко перебил его решительно:
- Должен попрощаться!
- Скажешь, что идем в Ровно.
- Что?
- Никто не должен знать о Квасове.
Юрко пожал плечами, но согласился:
- Слушаюсь.
Парень перепрыгнул через жердь и направился за хутор, к стожаре. Свежее сено сюда еще не завезли, и стожара стояла пустой и казалась запущенной, совсем забытой, легкий ветер свистел в щелях, и плохо прибитая доска все время тихо постукивала. Стожара почему–то навеяла на Юрка тоску. Может, потому, что придется проститься с Катрусей. Но в Квасове он наверняка не задержится: какую–нибудь неделю - и снова сюда, на лесной хутор.
Сразу за стожарой тихо журчал ручеек. Юрко перепрыгнул его, свистнул дроздом и тут же услыхал ответ. Счастливый, опустился на траву. Так подавала голос только Катря.
Юноша растянулся на траве лицом вверх. Видел только синее небо с белыми облаками, на фоне которого раскачивался розовый колокольчик. Ему вдруг показалось, что он звонит. Юрко прислушался и, кажется, услыхал мелодичный серебряный звон, звучащий на лесной поляне в ясный прозрачный день, - этот звон может услышать только самый счастливый человек.
Катря растянулась рядом, дохнула Юрку в ухо, засмеялась звонко и громко, но парень настороженно поднял руку.
- Слышишь?.. Колокольчик… - Юрко дотронулся до цветка, и он зазвенел вдруг торжественно.
Этот звон Катря не могла не услышать, девушка сразу поняла это и только положила в знак согласия ладонь на его щеку.
- А ты грустный, - вдруг сказала Катря и вопросительно посмотрела Юрку в глаза.
- Правда?.. Завтра утром уходим…
- Не смей! - вскрикнула она. - Никуда не пойдешь! - Катря села и спросила уже серьезно: - Кто тебя у Сороки держит?
- Я сам.
- Так уж и сам. Вон люди хлеб убирают, а вы автоматами балуетесь.
- Не говори так, мы же за дело…
- За дело? А дело - это работа. Немцев погнали, а вы до сих пор по лесам бродите…
- Так за свободу ж… - Юрко посмотрел на Катрино раскрасневшееся от возбуждения лицо, увидел совсем–совсем рядом синие, синее неба, глаза и добавил неуверенно: - За народ мы…
- А отец в Подгайцах школу открывает, - будто между прочим сказала Катря, но Юрко понял подтекст ее слов.
- Чтобы детей учить большевистской науке?
- При немцах совсем ничему не учили. Твою гимназию когда закрыли?
- В сорок первом.
- Вот видишь! А ты в университет хотел. Во Львове скоро университет откроют.
- Может, и откроют, - согласился Юрко, но сделал вид, что это ему безразлично: даже закрыл глаза и стал покусывать какую–то травинку.
- А я поеду в Ковель.
- С ума сошла?
- Как видишь… - Девушка засмеялась будто бы беспечно, однако какое–то напряжение чувствовалось в ее смехе.
- Что ты не видела в Ковеле? - Юрко быстро поднялся, сел, положив руки на плечи Катре, и заглянул ей в глаза. - Что?
- Пойду в школу.
- А в Подгайцах?
- Здесь только семь классов, а я - в восьмой.
- Так над тобой же будут смеяться: семнадцать лет - в восьмой…
- Пусть смеются, все равно буду учиться. А потом во Львов…
- Катруся, - вдруг сказал Юрко жалобно, - и ты хочешь бросить меня?
- Давай вместе.
- Не могу, - покачал головой, - у меня долг.
- Отец говорил: кто из бандер добровольно сдается, большевики прощают.
- Так я и поверил…
- В Подгайцах на сельсовете воззвание…
- На сельсовете? - удивился Юрко. - Сорока им пропишет воззвание!
- Красные немцев добьют и за вас возьмутся.
Юрко безвольно махнул рукой. Честно говоря, он и сам так думал, но что поделаешь? Уйти от Сороки страшно: оуновцы лютуют, предателям, говорят, нет пощады.
Сидел насупившись, затем решительно вскочил, вытянулся и произнес:
- Ты, Катруся, подожди. - Протянул руку, привлек ее к себе - высокий, сильный, стройный. - Подожди неделю, я вернусь, и мы все решим.
Девушка положила руки ему на грудь, подняла глаза, обожгла голубизной, и Юрко утратил всю свою решительность. А она взлохматила ему русый чуб и тихо засмеялась.
- Глупый еще, - прошептала. - Надо решать: остаешься с Сорокой или со мной?
- С тобой, - сказал Юрко, - только с тобой.
Засмеялась счастливо и прижалась к парню.
- Ну не могу же я… - произнес просительно Юрко. - Ведь мы договорились, и я не хочу нарушать слово. Мужчина я или нет?!
- Куда идете?
Юрко забыл о наказе сотника, да и какие могут быть секреты от любимой?!
- В Квасово.
- Это где?
- Далеко, сто верст.
- Зачем? - посуровела Катря. - Я не хочу…
- Ты же знаешь, у меня руки чистые.
- Что за акция?
- Надо встретить кого–то… - неопределенно ответил Юрко. Подумал немного и добавил: - Если через неделю не вернусь, езжай в Ковель.
- А ты?
- От Квасова до Ковеля ближе.
- Отыщешь меня у тети. Песчаная улица, семь.
- Песчаная, семь, - повторил Юрко. - Через неделю жди меня.