Вспрыгнул на крыло, достал из задней кабины ручку управления. На случай беды она была у штурмана, и тот мог управлять самолётом. А в этом полёте ручкой можно было стукнуть по голове лётчика…
- Залезайте в кабину! - скомандовал лейтенант.
Тот обрадовался и легко запрыгнул в кабину. Генерал был опытный воздушный боец, летал на "мессершмиттах" и умел водить многие другие самолёты. Владимир видел, как от штабной землянки отделился командир эскадрильи, но сделал вид, что не заметил его и пошёл на взлёт. На линии старта остановился, прогревал мотор. Тут он вылез на крыло, свернул узлом реглан и с силой сунул его на колени генералу. Немец не сопротивлялся, но и не торопился укрыться регланом. Пряхин посмотрел на комэска, - не даёт ли ему каких знаков? - но нет, командир стоял рядом с механиком, - стоял спокойно, и это значило, что Пряхин может взлетать.
Дождь словно по заказу прекратился, но небо не посветлело. Обыкновенно в ясную погоду лётчики, едва набрав высоту, могли различать южный берег Ладожского озера, а вскоре им открывался и Ленинград, и юго–восточная часть Финского залива, но сейчас всё было скрыто свисающей с неба пеленой сырого воздуха и быстро густевших сумерек. Владимир зорко оглядывал пространство, опасался истребителей, хотя в это время и в такую погоду они летали редко. Он на минуту отвлёкся на приборы и тут почувствовал толчок в плечо, оглянулся: к нему из задней кабины кинулся генерал. Он показывал рукой вверх и вправо и кричал: "мессершмитт!" Владимир толкнул ручку от себя и самолёт клюнул носом в крону деревьев. В стороне у самого крыла засветился пунктир пулемётной очереди. Владимир отвернул в другую сторону и слышал, как по колёсам и крыльям застучали ветки березняка. Мгновенно сработала мысль: от "мессера" не уйдёшь, а генерала во что бы то ни стало надо доставить живым. Он высмотрел небольшую поляну, нырнул в неё, коснулся колёсами земли и направил машину в темневший на невысоком холмике кустарник. Самолёт вязко во что–то погрузился. Владимир уткнулся в приборную доску и потерял сознание. Очнулся он ночью, - и первое, что увидел - лицо немца. В руках у него был пузырёк, и немец, показывая его, говорил:
Нашатырный спирт. Я дал его вам под нос, и вы стал живой.
Генерал смеялся.
- А где вы взяли нашатырный спирт?
- У вас в кабине аптечка. Наш самолёт тоже имеет шпек. И ещё мы имейт шоколад и сигарет.
- У нас тоже есть шоколад, - вяло отвечал Пряхин, - Энзэ называется, неприкосновенный запас.
- A-а… Карашо! Это порядок. У вас, русских, тоже бывайт порядок. Редко, но бывайт.
- Откуда вы знаете, - спросил Владимир, - что у русских бывает порядок?
- A-а… Читат русскую литературу: Чехов, Достоевский…
- Понятно.
Немец смеялся.
Владимир потряс головой, - сильно болел лоб.
И ушах звенело, - и так, будто сзади по голове его кто–то ударил.
Повернулся к генералу: тот продолжал улыбаться. Владимир смотрел на него и не мог понять, почему он смеется. Он же пленный. Он, видно, долго со мной возится, подносит нашатырный спирт. Но зачем я ему нужен? Почему он не убежал? Сделай он два шага в чащобу, и - поминай как звали. В две–три ночи добрался бы до линии фронта…
- А вы не ушиблись? - спросил он генерала.
- Я знайт, что будет удар и сделал руки вот так.
Он выставил вперёд руки.
- Я же лётчик. Вы как думайг? Я лётчик или нет?
Пряхин, ощутив облегчение в голове, решил: "Генерал, видимо, рад, что остался жив. Но он - пленный! Или думает, что теперь уж свободен и ему нет причин печалиться".
Потянулся рукой к пистолету, - он был на месте. Снова подумалось, - и теперь уже не вяло, не лениво, а с едва осознанной досадой и недоумением: "Он - пленный, у него нет причин радоваться!"
Неожиданно пришла мысль, что немец от страха спрыгнул с ума, малость тронулся. Где–то слышал, что в иных жарких переделках слабые духом не выдерживают: у них либо лопается сердце, либо помрачается разум. Немец такой, он - слабый.
Сделал усилие и вылез из кабины. Пошёл вокруг самолёта, осматривал крылья, хвост, мотор. А когда подошёл к генералу, тот проговорил:
- Самолёт цел, я смотрел и даже вращайт винт. Это удивительно, но целы и шасси. Вы искусный пилот, умель хорошо сажайт. А мой лётчик, который нас стрелял, пьяный швайн. Это командир третьего полка Ганс Фриш. Он всегда пьян и не умейт делать атака. Я буду его наказайт.
"Смешной он… - этот немецкий вояка, он, верно, думает, что я отвезу его к нему в штаб".
Мысль эта словно электрической искрой высекла другую: "А почему немец, когда я был без сознания, не взлетел и не привез меня в один из его полков? Тогда бы мы поменялись ролями…"
Владимиру стало жарко, он сейчас пожалел, что не дал солдатам связать генерала, подверг себя такому риску.
- Когда вы встретитесь с Фришем, передайте ему от меня привет. Скажите, чтобы он больше тренировался в воздушной стрельбе.
- Да, да, - я буду имейт такой шанс. Я буду летайт Москва, потом Берлин, буду обнимайт фюрер, а потом дивизия.
Владимир стоял у крыла, держался за бортик кабины и согласно качал головой. Он теперь только понял, по какой такой причине немец воодушевлен: генералу весело, он уверен, что его отпустят, что он вернётся к своим и снова будет командовать дивизией. Он надеется на заступничество своей родственницы королевы Англии.
Мысли у Владимира путались, как в лёгком бреду. Он теперь не упрекал себя за то, что не связал немца и дал ему свой реглан, не терзала его тревога и за то, что немец вдруг метнётся в лес и навсегда исчезнет под покровом ночи. В случае такого исхода он может сказать, что делал петлю или крутой вираж, или штопор, и немец, сорвавшись с лямок, выпал из кабины. Может придумать и другую версию… - но страха ответственности у него не было. И не било намерения, - даже не являлось оно на миг, - ударить немца рукояткой пистолета по голове, оглушить, связать и снова завалить в кабину…
Нет, он так поступить не может. Генерал ведёт себя как рыцарь и заслужил симпатии русского лётчика. В его жилах течет кровь и английских королей, - не может такой человек поступать как уголовник.
Голова продолжала гудеть, место удара на лбу болело.
Владимир слышал о мистическом поклонении немцев всему, что кроется за словами "порядок", "правило". Для них будто бы нет ничего превыше дисциплины. Потому–то они, попав в плен, покорно сдают оружие и бредут к месту сбора. И если их целый полк, а сопровождают колонну всего два охранника, они и тогда идут за ними покорно. Так, может, и тут сказалось это самое свойство их характера.
"А-a… И чёрт с ним! Бежать он не собирается, а для меня, в конце концов, это главное!" - подытожил свои размышления Пряхин.
Оставалась лишь досада на то, что не смог он вовремя и в точности выполнить важное боевое задание, - может быть, самое важное за все восемь месяцев службы в полку.
Сделал несколько шагов от самолёта, и затем в кустах стал собирать сушняк. Зажёг костер и оба они протянули руки над огнем, грелись. Генерал набросил на плечи реглан, был спокоен, разговоров больше не затевал. Видимо, волнения улеглись, и он, согревшись у костра, хотел спать.
Но вдруг оживился, заговорил:
- Ваш самолёт имейт номер три. Вы к нам летайт и делал много неприятный шум. Скажите, что у вас шумит как резаный швайн и ещё делайт звук, как большая - большая птица сорока? А ещё вы бросайт бревно или труба и она горит. Это действует на наш нервы, и мы плохо понимайт русский Иван.
Владимир повеселел.
- А зачем вам понимать нас? Вы пришли убивать, а не искать с нами дружбы.
- Да, это так, но война имеет правил. Хороший солдат должен выполняйт устав, а вы кидайт труба, много шумел, - зачем? Ночью солдат спит, а вы его путайт. Он потом не может бежайт атака. Он сонный, как осенний муха. Я из Берлина получайт приказ: уничтожить этот ваш маленький самолёт.
Подкладывая хвороста в костер, Владимир заметил:
- Мы тоже имеем приказ уничтожить ваши самолёты и заодно вытряхнуть из вас душу.
- Вытряхнуть?.. Что есть вытряхнуть?
И, не дождавшись ответа, генерал продолжал:
- Я хотел, чтобы вы немного пугайт мой приятель Фриш. Вы знайт село Малиновка? Знайт? Там живет Фриш. Дом возле мельницы. О-о!.. Это будет большой сюрприз. Фриш бежайт одна рубашка, а вы его труба на голова.
Немец от души захохотал. Видимо, он крепко не любил своего командира полка, если желал для него такого "сюрприза".
- Я знаю Малиновку, - сказал Владимир, - и видел дом у мельницы. Так и быть - слетаю к нему в гости, передам от вас привет.
Владимира клонило ко сну. И он, усевшись поудобнее, прислонившись спиной к трём стволам совсем ещё юных берёзок, уснул. И спал крепко. И долго - до рассвета, а проснувшись, испугался: с рассветом мог прилететь охотившийся за ними вчера истребитель.
Растолкал генерала.
- Ганс Фриш прилетел.
Генерал вздрогнул, вскочил и по привычке лётчика оглядел серое осеннее небо.
- Фриш?.. Нет, он спит, этот пьяный осёл. Он не умейт летайт так рано.
Пряхин показал на крыло и предложил разворачивать самолёт в сторону полянки, на которую они садились. Самолёт был послушен и скоро принял нужное направление. Немец подошёл к винту и с силой крутанул его. Владимир нажал стартёр. Мотор затарахтел, и самолёт начал кашлять и вздрагивать, как дряхлый старик, слезающий с тёплой печки. Немец залез в заднюю кабину.
Взлетели. И пошли своим курсом на Ленинград. Скоро показались главные ориентиры: лесопарк Сосновский и парк Удельный, а там, чуть выше к северу свинцовой гладью засветились три озера - Верхнее, Нижнее, среднее. Взору открывалась площадка Комендантского аэродрома.
Здесь их ждала группа старших чинов из штаба фронта.
Высокий сутуловатый полковник взял генерала за локоть, предложил сесть в машину. Но генерал не торопился: он набросил на плечи Владимира реглан и долго и крепко жал ему руку. И потом, уже сидя в машине, кивал на прощание.
Наверное, многим поведение немца показалось странным: человек в плену, а бодр, весел и дружески настроен к лётчику, который доставил его в штаб армии.
Загадку эту не мог разгадать и Владимир. Чуть–чуть приоткроется ему сия тайна много позже, через месяц, когда к ним на аэродром в сопровождении двух наших офицеров вновь заявится немецкий лётчик–генерал и со словами "Вольдемар! Мой карош геноссе!" заключит его в объятия.
Пряхину предложат забросить старого знакомца в тыл к немцам, - примерно в тот район, где его взяли партизаны.
"Неисповедимы пути господни!" - скажет тогда Пряхин.
А пока… Владимир возвращался на свой аэродром.
Здесь его ждала приятная новость. В штаб эскадрильи пришли два приказа: один - о награждении его орденом Отечественной Войны и второй - о присвоении ему звания старшего лейтенанта. Этот приказ блуждал восемь месяцев и наконец нашёл Пряхина.
Теперь на груди лётчика рядом со Звездой Героя выстроился целый ряд орденов и медалей.
Комэск, вручая орден, сказал:
- А за генерала будешь награжден особо.
Полёты на задания продолжались с прежней частотой. Владимир уставал, едва отсыпался за день, но и в этой суматохе успевал час–другой посвятить подготовке ночных спектаклей. Особый "сюжет" он готовил для Ганса Фриша, "Этого–то я уж угощу", - думал Владимир, подбирая букет гостинцев для командира полка немецких истребителей. Механику сказал:
- Надо подвесить трубу - и так, чтоб долго висела и ярко горела.
- Будет сделано, - отвечал Трофимов, теперь уже старший сержант. - Наладим два парашюта.
Трубу обертывали тряпьём и паклей, которые пропитывали бензином и смолой, а по концам прилаживали два маленьких самодельных парашюта. К ним прикреплялся тонкий и крепкий шнур. Парашюты, раскрываясь, тянули тоненький шнур, а он в свою очередь освобождал пружины зажигательных патронов. Они срабатывали, и труба с обеих концов зажигалась.
Все было продумано, срабатывало наверняка и не таило опасности для самолёта.
Но вот снаряжение готово: подвешены сильнейшие трещотки, труба, две бомбы и три ракеты, заготовлено несколько мешочков стерженьков–стрел. Они много тяжелее обыкновенного большого гвоздя, - летят, набирая скорость, острием вниз и если попадают в человека, прошивают насквозь, - оружие, взятое из времён Первой мировой войны. Стальной дождь этот уж не однажды сыпал Пряхин на позиции врага и можно себе представить ужас попавших под него людей.
Задание было обычным: наши войска готовили наступление в районе Ладоги, и лётчики полка лёгких бомбардировщиков - "пьяные Густавы" - по ночам бомбили, стреляли, глушили трещотками - изматывали врага, "вытряхивали" из него душу.
Пряхин выбрал маршрут с расчётом завернуть в Малиновку, передать привет Фришу от его генерала.
Для взлёта Владимир выбрал тот час вечера, когда "мессеры" уже не появлялись, а в момент подлёта к Малиновке будет ещё достаточно светло, чтобы с воздуха различать силуэты немецких солдат и офицеров.
И точно: прибыли в самый подходящий момент. Улица села пустынна, жители укрылись в домах, а возле мельницы толпились группы людей. Пролетели над ними низко и немного стороной - так, чтобы не достали автоматные очереди.
- Смотри в бинокль! - скомандовал Владимир штурману.
- Да, да… Вижу офицеров, - кричал Черный, - со всего полка собрались!
Владимир зашёл на дом и выпустил две ракеты. Дом загорелся, люди, как тараканы, бросились врассыпную, и тогда Владимир подлетел близко, сыпанул по ним стерженьки–стрелы. Они как мухи заполнили воздух, удаляясь к земле. Штурман включил трещотки и сбросил трубу. Она вспыхнула, осветив небо и землю. Самолёт чертом пронесся над головами ошалевших немцев, ушёл в сгущавшиеся над юсом сумерки. Владимир вспомнил о записке, которую он приготовил Фришу и забыл её сбросить. Но у него были ещё две бомбы и ракета. "Зайду–ка на аэродром, там все и сброшу".
Аэродром полка Фриша находился в северной стороне от Малиновки, на большом поле, в окружении леса. О дерзких двукрылых забияках немецкие истребители знали, но до сих пор ни один "Густав" к ним ещё не прилетал - боялись зениток. И потому свалившийся словно из преисподней ПО‑2 их огорошил. У стены леса черными птичками выстроились "мессеры", - по ним Владимир выпустил ракету, а затем сбросил и обе бомбы… Истошно заверещали трещотки, что–то засвистело, заголосило…
Владимир бросил сверток с запиской:
"Мазила Фриш! Как можешь ты командовать полком, если сам не умеешь ни летать, ни стрелять. Ты гонялся за мной на прошлой неделе, палил изо всех стволов и ни разу не попал. Я бы на месте твоего генерала Линца списал тебя в каптёрку.
Генерал фон Линц у меня в гостях, он тебя называл пьяной швайн и просил угостить по башке трубой.
Пилот "тройки" - Пряхин".
Самое интересное - оскорбительная цидулька была написана на чистейшем немецком языке: Владимир в детстве четыре года жил в семье немцев Поволжья - так сложилась ею судьба - и немецкий знал, как заправский абориген Шварцвальда - юго–западной стороны Германии. Впрочем, этот маленький штрих биографии был, по понятным причинам, его щекотливой тайной.
Уходил от цели с набором высоты и вдруг - удар! Самолёт опрокинулся, и Владимир, а вслед за ним и штурман, вывалились из кабины. Не сразу, ни в один миг осознал Пряхин своё положение: удар зенитного снаряда выбил искры из глаз, помрачил сознание, но рука инстинктивно потянулась к скобе парашюта. И Владимир дернул её и слышал, как над головой шелестели стропы, зашумел и хлопнул шёлковый купол. Лётчик на мгновение завис над землей, и даже как будто бы подался вверх, но затем почувствовал, как его потянуло в сторону над лесом. И тут пришла мысль, от которой стало жарко: относит к немцам!
Оглядывал лес, поляны, пятнистые клочки болот, тонкие змейки речушек внизу. Наткнулся взглядом на луну, вспомнил, что после взлёта и на пути к цели она светила в затылок. "Значит, теперь устремляйся к ней". И тянул за стропы, - так, чтобы скользить к луне, и как можно круче. В ушах засвистело, струи воздуха резали лицо. "Приземляюсь быстро, разобьюсь!" Отпускал стропы, скорость падения замедлялась.
Рухнул всем телом - как мешок с зерном. Раза два перевернулся, отлетел в сторону. И когда купол парашюта погас и его перестало тащить, почувствовал боль в ноге. Боль резкая, жгучая, будто палило огнем. "Сломал ногу, - подумал Владимир. - Но это ещё полбеды. Совсем худо, если рядом фрицы".
И словно в ответ на его мысли, за деревьями послышались крики: "Эй, кто ты? Русский, немец?" - то были свои, родные голоса.
И Владимир в припадке радости закричал: "Я русский, русский!.."
Когда к нему подбежали и помогли освободиться от строп, он спросил:
- А штурман где?
- Какой штурман?
- Мой. Мы летели вдвоем.
- Мы никого не видели. Один ты вот…
Поднимаясь, Владимир вскрикнул от боли, - правая нога
не сгибалась. Солдаты подхватили лётчика, понесли в штаб дивизии. Здесь Пряхин узнал, что штурман его жив–здоров и находится в штабе полка - в пяти километрах от штаба дивизии.
В тот же день утром за ними приехали и отвезли в эскадрилью. У Владимира распухло колено, - удар при падении не прошёл даром.
В медпункте Настя долго и тщательно промывала спиртом колено, дергала, давила ногу…
- Счастье твоё… нет перелома.
И, помолчав, добавила:
- А немцы надолго тебя запомнят - слышал, что вы там натворили?
- Нет, не слышал.
- Командир полка убит, и половины лётчиков полк не досчитается. Кто теперь будет летать на "мессершмиттах"?
- Хорошо… если так. А ты откуда узнала?
- Из дивизии звонили, а туда партизаны по рации передали. Готовь место для нового ордена.
Настя - она тоже мечтала о наградах - втайне гордилась Пряхиным. Он всё больше нравился ей, в последнее время она стала бояться за него, по ночам не могла заснуть, и лишь заслышав рокот возвратившейся из полёте "тройки", успокаивалась. А сейчас, глядя на забинтованное колено Пряхина, вдруг подумала: "Уж не влюбилась ли ты в него, дурёха!"
…Запасных самолётов в эскадрилье не было, и Владимира Пряхина перевели в другой полк. Тут были большие двухмоторные бомбардировщики. Полк из–под Ленинграда перелетел на подмосковный аэродром, в Кубинку, а отсюда - в район Воронежа, на второй Украинский фронт.
Теперь уже старший лейтенант Пряхин открывал новую страницу своей фронтовой жизни.
На дворе осень, моросит дождь, темно. Вход в землянку завешен брезентом. Ребята заснули сразу, едва нырнув под одеяло. Спят не раздеваясь. Сыро, зябко. Край палатки треплет ветер, и в лицо летит холодная, противная морось. Владимир втягивает голову под одеяло и жмётся в угол. Сон не идёт. И не потому, что холодно. Он представляет, как командир эскадрильи раскроет его личное дело, - оно вчера пришло из штаба Ленинградского фронта, - и станет внимательно читать все листы. Там обнаружит и прибавку в возрасте, и липовую справку об образовании. И не посмотрит на боевые награды, на то, что он - Герой, а поднимет шум и добьётся увольнения его из авиации. Конечно, у него боевые вылеты - сбитые самолёты, но одно дело летать на ПО‑2 и даже на истребителях, и другое дело - здесь. Большие корабли, несущие три тонны бомб, пушки, пулемёты, боекомплект…