- И не забудьте, что я вам сказал, - напомнил он. - На Санкт-Паале нельзя терять из виду один столбик, пока не увидите следующий. А на самом верху есть хижина. Ее построила там ассоциация владельцев отелей для удобства лыжников. Она может спасти вам жизнь. Мою уже когда-то спасла. - Его дружелюбное сморщенное личико расплылось в улыбке. - И если вас будут спрашивать о том парне с "Хвал Ти", мы его не видели. Мы вообще никого не видели. В общем, удачи, - повторил он. - Увидимся в Аурланде.
- Хорошо, - кивнул я. - Если вы не сможете спуститься, не переживайте. Если я вернусь в Аурланд и вас еще не будет на "Дивайнере", я сразу пришлю за вами спасателей.
- Хорошо, - кивнул он.
Он проводил меня до двери и остановился, глядя на луну и холодное сияние гор. Я уже встал на лыжи, когда ветер хлестнул меня по лицу колким снегом.
- Поднимается ветер, - отметил Санде. - Похоже, погода портится.
Я выпрямился и натянул перчатки.
Водолаз сжал мой локоть.
- Мистер Гансерт, - очень серьезно произнес он. - Если вы хотите помочь Ольсену, вам надо спешить. Мы отставали от них весь вечер.
- Я пойду так быстро, как только смогу, - ответил я.
Он кивнул и улыбнулся. Я наклонился вперед и оттолкнулся палками. Мои лыжи заскользили вперед по гладкому снегу, и мгновение спустя я уже несся вниз по следам других лыжников. Ледяной ветер свистел в ушах, обдувая мое лицо. Откуда-то из-за спины донесся еле слышный крик Санде:
- Удачи!
В следующее мгновение я остался совершенно один. Меня сопровождало только пение лыж и тихий шепот ветра, который гнал снег по долине, как если бы это был песок.
Местами следы лыж, служившие мне путеводной звездой, уже почти полностью исчезли. В других местах они были такими отчетливыми и глубокими, как будто Фарнелл и Ловаас прошли здесь несколько минут назад. Спуск в долину показался мне слишком коротким. Вскоре тропа начала неуклонно взбираться вверх. Постепенно становясь все круче, она гигантскими зигзагами петляла по склону горы. Этот подъем показался мне бесконечным. Я взбирался, пока от напряжения мои ноги не начало сводить судорогой. Со всех сторон меня окружали огромные валуны.
Наконец я добрался до места, которое Санде называл Дрифтаскар. Я остановился на перевале. Отсюда были видны горные вершины на многие мили вокруг. Их гладкие ледяные шапки блестели в лунном свете - холодные и отстраненные, как снимки Южного полюса. Теперь луна стояла у меня прямо над головой. Поднялся ветер, и сухой верхний слой снега беспрестанно двигался, переползая через скалы и камни, как песок во время песчаной бури. Окружающий мир был безлюдным и белым, как поверхность луны в объективе телескопа. Я надел ветровку и начал спускаться. Ровных участков тут не было, потому что склон был усеян камнями. Но все равно спуск был значительно легче подъема.
Вскоре после этого я перешел через ручей, за которым начался новый подъем. Я плохо помню остаток пути до Гьейтериггена. Я только знаю, что местность, по которой я шел, была дикой и безлюдной, по мере приближения рассвета мороз крепчал, а я с трудом переставлял ноги, борясь со смертельной усталостью. Заставляя себя идти вперед, я твердил слова Санде: "Вам надо спешить. Мы отставали от них весь вечер".
Мне часто казалось, что я уже заблудился. Следы лыж исчезали, занесенные снегом. Я в панике хватался за карту и компас. Но всегда я рано или поздно находил следы в каком-нибудь укромном и защищенном от ветра месте. Луна постепенно клонилась к западу, и вскоре ее свет начал тускнеть, уступая место блеклому серому свечению, расползающемуся по горам. Рассвет подобно смерти вползал в этот укрытый снегом мир. Но я этого почти не замечал. Мне было уже все равно. Опустив голову, я каким-то чудом продолжал идти. Но увлекала меня вперед лишь сила воли, а вовсе не сила моих ног. И все это время я думал об одном - те, другие, не могут двигаться вот так, как я, без остановок и отдыха. Но передо мной по-прежнему убегали вдаль следы их лыж в доказательство того, что они действительно продолжают свое движение.
Наконец луна свалилась за горы. Снег на вершинах гор уже не сверкал подобно сахарной глазури на рождественских сладостях. Наступал серый и холодный день, мгновенно лишивший горы всей их волшебной красоты. Окружающий мир стал тусклым и унылым. И только тут я ощутил абсолютное одиночество этих мест. Летом на этой тропе наверняка можно было встретить пешеходов. Но сейчас среди окутанных последним зимним снегом гор не было никого, отчего они казались пустыми. Я вспомнил доброе морщинистое лицо Санде и в который уже раз пожалел, что его со мной нет. С другими людьми меня теперь связывала только наполовину заметенная снегом лыжня, видневшаяся в тех местах, где скалы защищали ее от пронизывающего ветра.
Теперь я спускался к длинному, покрытому коркой льда озеру. Ниже в долине виднелись незамерзшие ручьи. Стремительные черные потоки казались трещинами в белом снежном покрывале. Спустившись в самый низ, я остановился у высокой скалы, чтобы немного отдохнуть. Я поставил рюкзак на снег и съел немного коричневого сыра с лепешкой. У меня кружилась голова, а все мое тело утратило чувствительность. Окружающий мир казался мне нереальным. Когда я двинулся дальше, мои движения были автоматическими, как будто я спал на ходу.
Тонкие облака, затянувшие светлеющее небо, вспыхнули розоватым свечением. Сияние разгоралось, и наконец все небо запылало ярко-красным заревом. Это был пугающе прекрасный рассвет. Взошло солнце. Гневно-красный диск залил кровью снежные вершины, накинув оранжевую пелену на все остальное. Небо разгоралось все ярче, пока не стало багровым, после чего начало бледнеть. Багрянец потускнел и превратился в водянисто-холодный солнечный свет, в котором не было ни малейшего намека на тепло. Лишь верхушки высоких кучевых облаков, громоздившихся где-то над побережьем, еще некоторое время сохраняли теплый розовый отсвет.
И вот он наконец Гьейтеригген. Я остановился на склоне холма, устало опершись на палки и разглядывая эту уродливую, выкрашенную в грязновато-красный цвет и больше похожую на барак хижину, вполне соответствующую жутковатого вида пейзажу. С одной стороны ее окружали покрытые льдом и заваленные снегом озера. Между озерами виднелись черные пятна незамерзшей воды. Холмы вокруг озер были совершенно гладкими. Усеивавшие долину валуны тоже были гладкими. Лишь местами вершины скал были зазубрены и расколоты, как будто кто-то пытался разбить их гигантской кувалдой. Долина была изранена и измучена льдом. Это было ужасное и тоскливое место.
Но тут была хижина, и я возблагодарил за это Господа. В этот момент я не думал ни о Фарнелле, ни о Ловаасе и его помощнике. Я думал только о том, что смогу разжечь камин, упасть на стул и отдохнуть. Бог ты мой, как же я устал и замерз! И я чувствовал себя абсолютно несчастным! Все утратило смысл. Все без исключения. В этот момент мне могли предложить копи царя Соломона, сокровища инков, все богатства Индии, и я бы равнодушно отвернулся от подношений. Чего стоят минералы всего мира, когда ты изнурен до потери сознания и полумертв от усталости?
Я начал спускаться к хижине. И вдруг остановился. Что-то привлекло мое внимание. Какое-то движение. Я прищурился, пытаясь навести резкость, потому что от бесконечной белизны у меня уже все расплывалось перед глазами. Что-то двигалось вдали, справа от хижины, на противоположном берегу самого большого из замерзших озер. Какая-то точка перемещалась в направлении мрачной громады Санкт-Паала. "Может, это северный олень? - подумал я. - Или медведь?" Но, пожалуй, я знал, что это такое, даже рассматривая все возможные альтернативы. Я ощутил, как оживает мое измученное тело, наполняясь силой азарта погони. "Ловаас или Фарнелл?" - спрашивал я себя. Неужели ему удалось от них ускользнуть? Но нет. Точка разделилась. Их было двое. Это был Ловаас.
Я всмотрелся в даль, изучая дальние склоны долины. В самом деле, по заснеженному подъему карабкалась еще одна черная точка. Она уже была почти наверху и продолжала неуклонно стремиться к леднику.
Я не задумываясь с силой оттолкнулся палками и понесся к плоской поверхности озера. По крайней мере, я мог срезать здесь изрядный угол и тем самым сократить себе путь. Фарнелл, а за ним и Ловаас, спускались к хижине, после чего им пришлось повернуть направо под практически прямым углом. Срезая дорогу через озеро, я выигрывал милю, если не две.
Вот теперь началась настоящая погоня. Прежде дичь казалась вымышленной. Я знал, что впереди что-то есть, но единственным подтверждением этого были следы лыж на снегу. Но теперь я их видел. Они стали реальны. Мне и в голову не пришло задать себе вопрос, что я стану делать, когда догоню свою добычу. Все мои усилия теперь были устремлены на то, чтобы развить максимально возможную скорость и сократить расстояние между мной и Ловаасом.
Я едва не кубарем скатился по крутому склону, и лыжи заскрежетали, вылетев на более жесткий снег на льду озера. Лед выдержал, и я легко заскользил по ровной поверхности. Когда я начал взбираться на длинный склон, ведущий к Санкт-Паалу, меня уже отделяло от Ловааса и его помощника не больше мили. Время от времени на очередном подъеме мне даже удавалось разглядеть их фигуры, черневшие на белом снегу. Я даже видел, которая из этих фигур принадлежит Ловаасу, который был значительно ниже и толще своего спутника. Один раз я заметил Фарнелла - одинокую точку высоко на склоне горы.
И этот склон становился все круче. Каждое движение стоило мне огромных усилий, и теперь меня толкала вперед исключительно сила воли. Я сосредоточился на этом, но все равно заметил, что Ловаас уже дважды оглянулся через плечо. Не заметить меня он не мог. И тем не менее я не задумывался над тем, что буду делать и как мне удастся пройти мимо этой парочки к Фарнеллу. Мне было довольно и того, что я постоянно держу их в поле зрения. И я не мог позволить себе размениваться на что-то, кроме необходимости поддерживать этот темп.
Теперь следы лыж передо мной были глубокими и отчетливыми. Мне незачем было их искать. Все, что я должен был делать, это идти за ними. Но бог ты мой, как же у меня болели ноги! Дыхание хриплыми всхлипами вырывалось сквозь стиснутые зубы. Скоро мне пришлось взбираться на склон боком, иначе у меня уже не получалось. Судя по всему, то же самое были вынуждены делать и все остальные. Понимание того, что они изнурены не меньше моего, утешало и придавало мне сил.
На особенно крутом участке я остановился. Ветер прохватывал меня насквозь, и от его прикосновений пот ледяными каплями замерзал у меня на лбу. Солнце полностью скрылось за тучами, и в этом зимнем ненастном дне не чувствовалось ни малейших признаков весны. Справа от меня со стороны моря наползала новая гряда туч, стремительно скрывая из виду вершины гор. Ввиду того, что меня ожидал переход через ледник, это был очень зловещий признак. Если он предвещал туман, то мне могла представиться возможность пройти к Фарнеллу, миновав Ловааса. Но если это был снег… От одной мысли о метели на высоте в пять тысяч футов я похолодел. Снег неизбежно замел бы все следы от лыж, а впридачу мог скрыть и мерные столбики.
Я повернулся и, сцепив зубы, продолжил свое мучительное восхождение. Теперь меня гнал вперед страх перед этими громоздящимися на западе облаками. Я понимал, что должен преодолеть ледник, прежде чем они меня настигнут. Но они не оставили мне ни малейшего шанса. Через пять минут видимость упала и в воздухе заметно похолодало. Я остановился и быстро сориентировался на местности, выбрав направление на пик Санкт-Паала. Затем я снова побрел вперед, продолжая свое бесконечное восхождение. Тучи уже утратили первоначальную форму и серой пеленой стремительно затягивали долину, простирая серые ледяные пальцы, обвивая ими черные каменные осыпи, пока вокруг вообще ничего не осталось. Мой мир сузился до размеров крохотного пятачка снега у меня под ногами, который во внезапно наступивших сумерках казался грязным и серым. Все остальное превратилось в мутную бездну. Теперь меня связывали с миром только четко вырезанные в снегу следы лыж. Они скрывались где-то за завесой тумана и, сколько бы я по ним ни шел, уводили меня все дальше.
Ветер стал заметно холоднее, и в его ледяных порывах ощущалась сырость. Я с таким же успехом мог находиться где-то в Канаде, на склонах Скалистых гор. Но там я был бы хорошо оснащен и тепло одет и обут в мокасины, меховую шапку и шерстяные свитера. А здесь ветер пронизывал меня насквозь, до самых костей, которые уже онемели от усталости.
Из тумана возник высокий тонкий шест. Он торчал из снега возле черной гранитной осыпи. Первая веха. Я наконец-то взобрался на ледник. Следы лыж вонзались в непроницаемую мглу. Прежде чем столбик у меня за спиной скрылся из виду, я уже заметил следующий. Лыжные следы вплотную прижимались к вехам. Я миновал еще один столбик, а затем следующий. Но вскоре мне пришлось снова карабкаться наверх. Я повернулся боком и осторожно переставлял лыжи все выше, стараясь не думать об острой боли во всем теле. Начинала сказываться разреженная атмосфера и мороз. Мне казалось, что я никогда не попаду на самый верх. Всякий раз, когда я говорил себе, что я уже на вершине Санкт-Паала, всегда оказывалось, что главный хребет еще впереди.
Внезапно, наверху этого третьего хребта, возле одной из вех, лыжные следы повернули влево и ушли вниз. Я автоматически повернул вслед за ними. Лыжи плавно и легко заскользили вниз. Ветер продувал мою куртку, превращая мой пот в ледяную липкую массу. Мне казалось, что на мне вообще нет никакой одежды. По лицу меня хлестали завихрения сорванного ветром снега. К счастью, я спускался не слишком быстро. Следы поворачивали, уходя в сторону, и я плавно повернул за ними. Слева завиднелся обрыв, крутой склон которого тоже был окутан снегом. Снизу белыми спиралями восходящего воздуха поднимался туман. У меня екнуло сердце. Я оказался на самом краю, а дна пропасти не было видно. Ее глубина могла быть любой, от ста до тысячи футов. Вдруг я осознал, что за последние пятьсот футов не увидел ни одной вехи, и это заставило меня резко затормозить. Я стоял, глядя в обманчиво клубящийся пар, и напряженно размышлял. Внезапно мне стало ясно, какую игру затеял Фарнелл. Он знал эти горы. Он преднамеренно увел своих преследователей от обозначенного вехами пути, предложив им поиграть в прятки на лыжах. Но в этой игре все силы природы, включая туман и опасности горного пейзажа, были на его стороне.
Я колебался. А туман тем временем темнел на глазах. Мимо меня уже неслись тучи темных хлопьев. Начинался снег. Я поднял голову и посмотрел вперед. Там отчетливо виднелись следы лыж. Но они прямо у меня на глазах стремительно сливались с окружающим пейзажем, исчезая под сыплющимся сверху снегом.
Я развернулся и, внезапно испугавшись затеряться в этой снежной пустыне, заспешил обратно по собственным следам. Снег усиливался. Ветер дул прямо мне в лицо, слепя своим ледяным дыханием и пригоршнями снега. Спустя несколько мгновений моя куртка побелела, и мне пришлось смахивать липкие ледяные частицы со своего лица.
Боже мой! От страха мои руки и ноги заработали с утроенной силой! К тому времени, когда я вернулся на место, где был вынужден резко затормозить у края пропасти, след моего поворота уже почти скрылся под снегом. Я начал взбираться по длинному склону, с которого скатился с такой легкостью. Но не успел я преодолеть половину этого пути, как проложенная мной лыжня исчезла, как будто ее смахнула огромная рука. Я остановился и извлек из кармана компас. Смысла руководствоваться направлением ветра не было, потому что он дул одновременно со всех сторон.
Наконец я поднялся наверх и начал спускаться. Потом я повернул назад в полной уверенности, что пересек линию вех. Я избороздил обширную территорию. Но там ничего не было. Только снег, из-под которого местами торчали зазубренные осколки скал. Не сводя взгляда с компаса, я ездил взад и вперед, но ни одна веха так и не вынырнула из тумана мне навстречу. Возможно, склон, по которому я спустился, уходил в сторону. Я проклинал себя за то, что не обратил на это внимания. Я просто слепо и бездумно помчался по следу, оставленному лыжами Фарнелла и Ловааса. Меня охватила паника, и я бросился вправо, в очередной раз взбираясь на холм. Наверху ветер хлестнул меня по лицу. Он темными тучами гнал мне навстречу снег. Мое сердце бешено колотилось в груди, и я метался по холму, ощущая жуткую пустоту в животе. Я начал спускаться, затем в ужасе повернул назад. Я бросился налево и через несколько минут пересек едва заметный след, оставленный здесь моими собственными лыжами. Я взобрался на соседний кряж и остановился. Я заблудился. Заблудился окончательно и бесповоротно.
Я знавал людей, которым случалось заблудиться в буше Африки, и всегда с ужасом думал о том, что им пришлось пережить. Но то, с чем пришлось столкнуться мне, было гораздо хуже. Там, по крайней мере, были деревья, тепло и солнце. Здесь не было ничего. Только жуткая и безысходная снежная пустыня.
Я едва не рыдал от страха, хотя всегда считал, что испугать меня непросто. Я никогда не боялся того, с чем сталкивался. Но я замерз, нечеловечески устал и был бесконечно одинок. О чем там говорилось в одном рассказе Джека Лондона? Что-то о волке. Возможно, Лондону тоже пришлось пережить подобное отчаяние и растерянность, прежде чем он написал этот рассказ? Чем там все закончилось? Что случилось с тем человеком? В конце рассказа он полз вперед на четвереньках. Убил ли он того волка, который был измучен так же, как и он? Или волк его убил? Вспомнить это мне не удавалось. Но это было невероятно важно. Я был убежден в том, что это чрезвычайно важно. Я понимал, что начинаю бредить, но ничего не мог с этим поделать. Этот рассказ продолжал стучаться в мой усталый мозг. Я больше ни о чем не мог думать. Я совершенно отчетливо видел человека, который стоял на четвереньках, и волка. Каждый ожидал смерти противника, но ни у одного из них не осталось сил, чтобы ускорить эту смерть. У меня кружилась голова. Мне хотелось опуститься в снег. Это означало смерть. Но мне было все равно. Для меня это означало благословенное забытье. Какая, в самом деле, разница, что со мной будет? Но я не имел права сдаваться. Я спрашивал себя, что станет с Фарнеллом? Что станет с Джилл? Почему я вспомнил о Джилл? О Фарнелле и Джилл? Почему это было для меня так важно? Я не знал. Но знал, что должен бороться. Я должен, должен, должен…
Я мало что помню из того, что происходило со мной потом. От холода и усталости все казалось нереальным. У меня кружилась голова и все вокруг погрузилось в туман. Все, что я знаю, это то, что я снова двинулся вперед. Я взбирался наверх. Я упорно взбирался наверх. Мне в голову пришла безумная идея, что если я буду все время подниматься, я поднимусь над снегом и окажусь под солнечными лучами. И вдруг передо мной возник столб. Точнее, длинный тонкий шест, который торчал прямо из снега. Веха. Я разглядывал ее с любопытством, но отстраненно. Затем мой мозг внезапно снова включился и заработал. По моим заледеневшим нервам заструилась надежда. Я начал кругами ходить вокруг шеста, пока не увидел следующий шест. Сцепив зубы, я пошел от вехи к вехе, и какая-то скрытая внутренняя сила неуклонно толкала мое сопротивляющееся тело вперед.