3
Когда броневик подъезжал к комендатуре, Хельман заметил на улице группу людей. Он долго всматривался и узнал городского голову Муркина. Рядом с ним был начальник полиции. Они держали кого-то за руки.
- Кого-то поймали. Может, Огнева? - осторожно начал Хельман, радуясь своему предположению.
Мизель от Лесного до Шелонска не проронил ни слова. Взглянув на Хельмана, он небрежно ответил:
- Они держат русского попа, ты разве не видишь длинные седые волосы?
- Поп, действительно поп! В чем дело? Мы его освободили из лагеря, открыли церковь. Позавчера он был у меня, докладывал, просил немного пшеничной муки на просвиры и кагора для причастия. Кагора я дал ему литровую бутылку…
Мизель промолчал. Шофер резко затормозил, и Хельман стукнулся грудью о ящик с патронами. Мизель вышел из броневика первым, Хельман за ним. Муркин и начальник полиции вытянулись, не выпуская попа из рук, который, вероятно, и не собирался вырываться.
- Что такое? - спросил Мизель строго.
- Он должен был молить, ваше высокоблагородие, за победу фюрера Адольфа Гитлера и его христолюбивого воинства, - осмелел Муркин, - над супостатами-большевиками. Так вчера я ему и втолковывал. А он отказался молиться.
Из специальной машины пытались выскочить репортеры и оператор, увидевшие любопытную сцену, но Мизель сердито махнул рукой, и шофер увез репортеров на другую улицу, чтобы они ничего не увидели.
- Ты сознательно это сделал? - спросил Мизель у попа.
Священник молчал.
- Я обычно дважды не повторяю свой вопрос! - повысил голос Мизель.
- Я согласился нести службу просто, без политики. А мне приказали молить бога за…
- Вот как! - оборвал попа Мизель и весело подмигнул Хельману. - Повесить его на площади! И надпись крупными буквами: "Большевик".
- Плоть моя в вашей власти, а за душу свою я не боюсь, ибо уповаю на милость божью. Но на земле я имею одну просьбу: напишите на вашей доске, что я православный христианин. Со словом "большевик" мне умирать не хочется.
- Не пишите "большевик", - сказал Мизель. - Напишите: "Активный агент партизан".
- Вам не понять человека, - сказал поп. Он возвысил голос: - Ироды вы, ироды и есть!
Мизель махнул рукой. Два дюжих полицая схватили попа, завернули ему руки за спину и поволокли к скрипящим от ветра виселицам.
- А это еще что такое? - удивился Мизель, посматривая на соседнюю улицу, по которой медленно катилась телега, запряженная парой тощих лошадей; над телегой, подобно шатру, вздымалась серая парусина.
Не менее Мизеля был удивлен и Хельман.
- Цыгане! Откуда они взялись?.. А-а, понятно! Их доставил полицай.
- Пошли кого-нибудь из солдат, пусть притащат сюда цыганенка, - распорядился Мизель. - Люблю смотреть на их пляску!
Цыганенку было лет десять - двенадцать. Маленький, озябший, в порванном пальто и дырявых валенках, он был беспомощен и жалок. Увидев в руках Мизеля взведенный пистолет, он залился слезами, размазывая их вместе с грязью по чумазому лицу.
- Дяденька, не стреляйте в меня! - взмолился он. - Я вам сплясать могу! Я хорошо пляшу, дяденька!..
- Пляши! - сказал Мизель, не опуская пистолета.
Цыганенок плясал лихо, словно понимал, что от этой пляски зависит его жизнь. Он усердно притопывал подшитыми валенками и даже бодрил себя какими-то восклицаниями, которые он произносил по-цыгански. А Мизель, точно его возбуждали эти восклицания, неистово торопил пляшущего:
- Быстрее! А ну, быстрее!.. Еще быстрее!
Цыганенок уже задыхался. Он как открыл рот, так и не закрывал его. В глазах не было ни задора, ни блеска, а слезы и мольба о пощаде. И восклицания теперь больше походили на стон, чем на бодрящие выкрики. Когда цыганенок повернулся к Мизелю спиной, он прицелился и выпустил две пули. Цыганенок закачался и упал…
- В будущем году на освобожденной территории не останется ни цыган, ни евреев, - сказал Мизель, засовывая пистолет в кобуру. - Да и русских сильно поубавится…
4
Мизель долго смотрел в окно из кабинета Хельмана, пока на площади шли приготовления к казни. Когда стул был выбит из-под ног попа и тот повис в петле, Мизель закурил сигарету и процедил сквозь зубы:
- Так нужно всех! Взрослых на виселицы и ко рву. Детей в колодцы! Всех!
Хельман понял его состояние и предложил:
- Может, Гельмут, по рюмке коньяку?
- По рюмке сегодня пить не будем. Не та норма! - Мизель сел в кресло, взглянул на карту, утыканную маленькими флажками со свастикой. - Я увидел сегодня Лесное и впервые подумал, Ганс: если бы они победили, они бы всех нас, как Коха… Он и его отец, старый Иоахим, были первыми моими консультантами по России. Воспоминания о детстве самые светлые и святые воспоминания. И их сегодня омрачили. Мерзавцы!.. Огнев и этот поп!.. Пошли солдата в мой броневик, пусть притащит чемодан. Там есть валерьянка нашего боевого двадцатого века - коньяк.
Когда чемодан доставили в кабинет, Мизель раскрыл бутылку и протянул ее Хельману. Тот отпил несколько глотков и вернул бутылку Мизелю. Гельмут пил медленно, маленькими глотками.
- Мы мало вешаем, Ганс. Очень мало и очень плохо! Этого попа я повесил бы на языке колокола, головой вниз. Пусть бы эта голова дубасила по металлу и вызванивала, вымаливала прощение грехов!
- Могу я сказать пару слов, Гельмут?
- Как всегда и сколько угодно, Ганс!
- Гельмут, верь мне, как самому испытанному товарищу, - начал Хельман. При этих словах Мизель насторожился и долго смотрел на приятеля. - Русские - народ религиозный, и это надо учитывать. Мы открыли церковь в Шелонске и освободили из лагеря попа. Это уже большое дело. Молить за нашу армию можно было начинать не с освящения храма, а двумя месяцами позже. За это время поп помог бы нам сколотить вокруг церкви, а следовательно, и направить против большевиков немалое число людей в Шелонске и в окрестностях. А что подумают религиозные фанатики, увидев повешенным своего пастыря, как они его здесь называют? Не совершаем ли мы очень большую ошибку?
- У вас, у адвокатов, - сказал Мизель, ставя бутылку на стол, - глубоко засели в головах ложные логические предпосылки. Попы нам больше не помогут! Нам надо внушить русским только одно - страх. Бояться нас должны все, от старика до младенца. В этом смысле правильно поступал Адольф Кох. Для России у нас не будет ни программы, ни обещаний. Плетка, пуля, веревка и газовая камера - вот все, что русские заслужили; иным путем нельзя истребить их любовь к коммунизму.
- Я говорю о ближайшем времени. Их надо обманывать, хотя бы до тех пор, пока мы победим окончательно, - неуверенно проговорил Хельман.
- А мы уже почти победили!
Мизель вернулся к окну, посмотрел, сел в кресло, потянулся к бутылке.
- Не расстраивайся, приверженец веры христовой! Мы подберем попа для Шелонска. Будет молить за кого угодно, хоть за самого сатану!
Хельман выпил, взял плитку шоколада, разломил ее, половину протянул Мизелю, другую засунул себе в рот.
- Не подумай обо мне превратно, - сказал, проглотив шоколад, Хельман. - Ты отлично знаешь, сколько людей я казнил в Шелонске, и мое сердце не дрогнуло, Гельмут! Но мне казалось, что всюду, где мы находимся, нужны и плетка, и пряник. Конечно, я могу и ошибаться.
- Я это признаю как ошибку. Человеку свойственны заблуждения. Передо мной ты можешь быть откровенным: пусть лишнее не лежит на сердце. Через два месяца ты будешь хохотать над предложениями, которые ты сегодня выдвинул.
- Видимо, так и будет, Гельмут. Может быть, и не через два месяца - это большой срок, - а намного раньше.
- В сроках я могу ошибиться, в существе вопроса - нет!
- Да, я давно хотел у тебя спросить, Гельмут, не удалось тебе напасть на след советских агентов в Низовой?
- Мне думается, что это провокация красных, я так и доложил. Никаких признаков. Нашего резидента они ввели в заблуждение: готовили высадку агентов в Низовой, в этом направлении послали и свой самолет. А сбросили, вероятно, в другом месте. Могу заверить тебя, мой друг: на Низовой и воробей не приземлится без нашего разрешения, не только большевистский лазутчик! Еще выпьем?
- Конечно, до нормы, до нормы, - пролепетал захмелевший Хельман.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Больше недели живет Никита Поленов в Низовой. Дом словно прилип к небольшому бугорку, но обзор по сторонам широкий: посмотришь в окна справа - и видишь поблескивающие рельсы; прямой стрелой уходящие через Шелонск в Прибалтику; взглянешь в окно слева - другая железнодорожная линия, в Германию, через Белоруссию и Польшу.
За это время Никита Иванович уже поднаторел в кузнечном деле. Лейтенант Эггерт разрешил ему занять кузницу на окраине Низовой. Мехи, горн, наковальня сохранились, нашелся небольшой запас угля, на земляном полу валялись куски железа. А с собой Никита Иванович Поленов привез металлические прутья и подковные гвозди; гвозди на оккупированной территории приравнивались если не к золоту, то наверняка к серебру. Как и ожидал Поленов, больше всего было заказов на ковку лошадей: начались заморозки, лужи на дорогах покрылись льдом. Заезжал и лейтенант Эггерт - подправить у лошади подковы или перековать ее заново. Но, конечно, это был предлог. Он все время интересовался двумя парнями, "начальниками из советского концлагеря", как он в целях обмана называл хвастливых и незадачливых разведчиков, которые все еще не были пойманы. Как теперь догадывался Никита Иванович, Эггерт не случайно отдал ему кузницу: она стояла у развилки шоссейных дорог, многое мог заметить настороженный взгляд!
Никита Иванович Поленов уже знал, что "майор на броневике" был не кто иной, как Гельмут Мизель, что лейтенант Эггерт - представитель немецкой службы безопасности на Низовой. Как-то после остановки в Низовой Поленов с Таней наведались в лес якобы для заготовки дров, связались по радио с полковником, доложили обстановку. Тот заметил, что подобная ситуация имеет свои плюсы: кулак Поленов может жить легально. Полковник предложил связаться с ним по радио через неделю: пусть отпадут подозрения, если они есть у Мизеля и Эггерта.
2
А подозрения, конечно, были. Документы кулака Никиты Ивановича Поленова лейтенант Эггерт забрал и до сих пор не вернул. Проверяет. Надо быть настороже все время, каждую минуту. Вот хотя бы взять этого человека, который сейчас вбежал в комнату с испуганным лицом, в порванном полушубке, с запекшейся кровью на щеке. "Едва удрал от немцев, - пояснил он, с трудом переводя дыхание. - Вы уж не выдавайте!" Кто он? Честный человек или провокатор, подосланный Эггертом, чтобы проверить Поленова, как он поведет себя по отношению к русским, не забушует ли у него славянская кровь? Доложить Эггерту? А если этот человек и взаправду бежал от немцев?
- Где же вы были? - холодно спросил Поленов.
- У самого Эггерта. Донесли, что я коммунист, вот и схватили.
- А вы коммунист?
Гость опасливо оглянулся и ответил шепотом:
- Коммунист.
- Адреском ошиблись! - сказал Поленов. - Нет, нет, хорошо, правильно, что ко мне прибежали, - проговорил он, будто опомнившись. - Оставайтесь, а я посмотрю, нет ли посторонних людей у дома.
Он быстро оделся, моргнул Тане и вышел в коридор. Дверь плотно не прикрыл.
- Дочка, я пошел до лейтенанта Эггерта, - сказал он громко, чтобы услышал пришелец.
- А ты скоро вернешься?
- Скоро. Возьму кого-нибудь на помощь.
Таня поняла хитрый ход батьки и сказала тоже громко:
- Я боюсь, а вдруг он меня убьет!
- Займи его разговорами. Только бы не удрал.
- Ладно уж! - неохотно согласилась Таня.
А у парадной двери Никита Иванович прошептал Тане на ухо:
- Если он честен, то сбежит, не станет дожидаться, пока на пороге появится первый палач Низовой!
Эггерта Поленов застал в служебном кабинете. Лейтенант делал какие-то записи в черной тетради.
- Ваше благородие, - торопливо начал Поленов, открывая дверь, - от вас коммунист сбежал. Он сейчас у меня, попросил, чтобы я его спрятал.
- Его примет, Поленофф?
- Порванная шуба, на правой щеке кровь. Брюнет, глаза или голубые или серые, никак не разобрал!
- Сейшас я отдавайт команд, его хватайт мой солдатен.
Эггерт не спешил: он закончил в тетради свою запись и только после этого вышел за дверь. И эта деталь успокоила Поленова: не торопится гестаповец, следовательно, тот человек наверняка провокатор.
- Вы, Поленофф, правильно делайт, што доложил, - сказал Эггерт, возвратившись в кабинет. - О всех подозрительных надо докладайт! Поленофф, а ваш документ фальшивый!
- Быть не может, ваше благородие! - горячо возразил Никита Иванович.
- Фальшивый, Поленофф!
- Тут какое-то недоразумение, ваше благородие. Немцам я верю. Они люди точные. Документы я от них получил. Они обмануть не могли!
- Я пошутил, Поленофф. Документ правилен… А пошему, Поленофф, вы так долго ехал? Синявин болот не так далек?
- И не близко, ваше благородие. А тут еще Соколик ногу зашиб. Думал, что и с лошадью распрощаюсь. А конь у меня очень хороший. Вот две недели и ждал в одной деревне. И после слишком не гнал. Лошадь-то потерять жалко!
- А по какой дороге вы ехал?
- Помню, мимо Тосно и Вырицы проезжать приходилось. Потом влево повернул. Батецкую проезжал. Недалеко от Низовой господина Мизеля встретил. Спасибо ему, что надоумил в Низовую податься!
- Испугался, Поленофф, когда первый раз майор Мизель увидайт?
- А чего же мне пугаться, ваше благородие? - удивился Никита Иванович. - Это пусть большевики его пугаются! А я немцам ничего плохого не сделал!
- Правильно, Поленофф. Вот ваш документ. Живит спокойно.
- Премного благодарен, ваше благородие. Домой пойти можно? Наверное, того уже взяли?
- Идит. Мой солдатен делал засад. Он его хватайт. Выйдет из дома, его сразу хватайт.
Дома Таня не без удовольствия рассказала батьке:
- Давно ушел. Сначала попросил, чтобы я его спрятала. Чтобы и ты не знал. Я отказалась. Он ругаться стал. Называл нас последними словами!
- Может, он и взаправду честный человек?
- Что ты, батька?! "Честный"! Да его солдат на улице встретил!
- Не забрал?
- Нет! Отошли от дома, закурили и - в разные стороны.
- Ну, тогда слава богу! Хорошо, что я доложил "господину лейтенанту".
Подозрения, если они и были, теперь наверняка отпали. От имени Мизеля лейтенант Эггерт вручил Поленову четыреста марок - аванс за будущую службу осведомителя, рассказал, как вести наблюдение и сообщать о подозрительных людях. Никита чуть не прослезился от умиления, с дрожью в голосе благодарил за заботу: он хорошо играл свою роль!
И вот первое боевое задание от полковника: доложить о движении поездов через Низовую.
Жил Никита Иванович в большой комнате. Хозяин дома - мужчина со сморщенным болезненным лицом - не проявил никакого интереса ни к своему постояльцу, ни к его дочери. Документы у них были в надлежащей форме. Условия оплаты квартиры устраивали обе стороны: пуд хлеба и две меры картошки за месяц. Хозяин даже принес с чердака старую кровать, Никита Иванович подремонтировал ее и поставил к стенке: кровать для дочки обеспечена. Для себя устроил постель в углу, бросив на топчан полушубок и несколько овчин, подаренных лесником.
Ночь была темной. Лишь мутные глаза фонарей путевых, обходчиков блеклыми пятнами освещали небольшие куски железнодорожных линий. Обходчики встречали каждый поезд, встречали поезда и двое советских разведчиков: Никита Иванович следил за "немецкой" линией, как он называл путь, идущий через Белоруссию, а Таня - за "прибалтийской".
Первым прошел по"немецкой" линии тяжеловесный состав, в котором Никита Иванович насчитал восемьдесят вагонов. Под брезентом угадывались очертания танков и артиллерийских систем.
В натопленной комнате было жарко. Поленова клонило ко сну. Несколько раз он засыпал: то ему снился небольшой домик у речки, напротив мельничной запруды, он шел с длинным удилищем ловить рыбу; то прыжок с самолета, падение в бездну - он вздрагивал и просыпался; то снилась жена: она потеряла гребенку и никак не могла отыскать ее на полу.
Борьба со сном заняла около часу. А потом он отряхнулся от дремоты и спать уже не хотел. Таня, чтобы отогнать сон, тихо что-то мурлыкала себе под нос. Когда проходил железнодорожный состав, Поленов брал листок бумаги - грязный и помятый - и писал очередную цифру. На листке бумаги написано:
С кого получить долги:
Васильев
Пономарев
Архипов
Тимофеев
Жидков
Самарин
Если бы кто заглянул в комнату кузнеца часов в семь утра, то обнаружил бы, что у жадного кулака Никиты Поленова феноменальная память: прошло много лет после высылки из деревни, а он все припомнил и записал:
Васильев 6+32+28+40+24+18
Пономарев 52+30+4+28+56
Архипов 12+18+2+22+14
Тимофеев 40+22+30+28
Жидков 6+12+15+22+13
Самарин 30+12+14+12+16+11
Правда, неясно было, какой должок имел в виду кулак Поленов - деньгами или натурой, но это уже было дело кредитора, и он мог всегда ответить, что к чему. (Скорее всего, он успел бы уничтожить листок с этими цифрами.) Что же касается разведчика Поленова, то он добросовестно подсчитал, что в ночь с тридцатого на тридцать первое октября 1941 года к линии фронта проследовало: вагонов запломбированных с неизвестными грузами - 148, платформ - 170, артиллерийских систем - 68, танков - 120, живой силы - 68 вагонов, а от фронта в тыл - 95 санитарных летучек. Судя по всему, противник готовился к серьезной операции, подбрасывал на фронт средства прорыва - тяжелые артиллерийские системы и танки - и разгружал фронтовые госпитали от раненых.