- А почему бы, кхе!.. нам не переправиться на остров? Что вы скажете на это, капитан? Мне сдается, что там место поудобнее для переговоров… кхе!.. Впрочем, это простое замечание с моей стороны.
- Я в отчаянии, майор, - повторил Митчелл, - но эта переправа потребовала бы значительной потери времени; впрочем, если вы позволите, то я прикажу приготовить в моем шалаше закуску и буду счастлив, если вы согласитесь оказать мне эту честь.
- С величайшим удовольствием, капитан, отчего же нет! Кхе! кхе! - ответил майор, совсем заходясь от кашля. - Впрочем, я должен предупредить вас, любезный капитан, что у каждого из этих господ свое особенное дело, о котором каждый желает переговорить с вами отдельно.
- Что же за беда, майор? Сначала позавтракаем, а потом порассудим.
- Да, я и сам думаю, что так будет лучше, а там увидим.
- Вот и отлично!
По приглашению капитана гости вошли в шалаш.
Заботами Камота и, вероятно, по прежде отданному приказанию атамана стол был накрыт и уставлен роскошным завтраком, состоявшим, правда, большей частью из дичи; но значительное количество бутылок с длинными горлышками, обозначавшими их бордоское или бургундское происхождение, не говоря уже о шампанском, столь любезном всем американцам - как севера, так и юга, - придавало завтраку самый отрадный вид для голодных желудков, возбужденных продолжительным переездом под покровом густого тумана Миссури.
Майор пришел в такое восторженное состояние, что тщательно откашлялся и, дружески пожимая капитану руку, сказал с умилением:
- Капитан Том Митчелл, пускай о вас говорят что хотят, но я всегда буду считать вас самым замечательным человеком.
- Благодарю, - ответил тот, смеясь, и, обратившись к гостям, продолжал с изящной вежливостью: - Господа, милости прошу откушать хлеба-соли.
До настоящей минуты все гости сохраняли строгое молчание, за исключением немногих слов, произнесенных арматором из Бостона. После же приглашения, сделанного капитаном, старший француз улыбнулся и с вежливым поклоном сказал:
- Прежде всего позвольте вам заметить, что вы предлагаете нам хлеб-соль, как это делается у арабов.
- Вы мои гости, господа, - ответил капитан серьезно, - а нигде не почитается так искренно святыня гостеприимства, как в прериях. Вы находитесь в безопасности под охраной моей чести. Кажется, этого довольно.
- Совершенно вам верим; но майор Арденуорд передавал уже вам, что каждый из нас желает переговорить с вами наедине о делах, касающихся лично одного.
- Что же это значит?
- А то, что эти переговоры будут очень продолжительны, и лично я желаю переговорить с вами в таком месте, где не будет никого, кроме нас двоих.
- Прошу вас садиться и как следует поесть; после этой скромной закуски вы и ваши спутники переправитесь со мной на остров. Я уже сказал вам, что вы находитесь под защитой моей чести. Если вам этого не довольно, то прошу высказаться.
- Вы оскорбляете нас, капитан, - прервал его майор с живостью, - за недостатком лучшей поруки я предлагаю себя в заложники. Чего вы еще желаете?
- Ничего, благодарю вас, майор. Милости прошу, господа, после закуски мы все немедленно переправимся на остров.
- Кроме меня, - возразил майор. - Я хочу, чтобы вы поняли, насколько я вам доверяю. Я возвращусь в крепость и буду ожидать этих господ, там или здесь, как вам и им будет угодно.
- Мы не сомневаемся в слове нашего хозяина, - заметил француз, улыбаясь.
Он сел за стол, спутники последовали его примеру, и все принялись за еду.
Глава XVII
КАКИМ ОБРАЗОМ ТОМ МИТЧЕЛЛ
СТАЛ ЗАСТУПНИКОМ ОБИЖЕННЫХ
Натянутость в обращении скоро рассеялась благодаря бургундскому, бордоскому и шампанскому; угощение было радушным, беседа веселой и почти дружеской.
Майор Арденуорд, единственный из всех не задавшийся задней мыслью и от природы созданный добрым малым, явно старался развеселить и перезнакомить ближе все общество, составленное, как видно, из разнородных элементов; в этом ему усердно помогал сам капитан, который был одарен качествами истого амфитриона и обращался со своими гостями с такой подкупающей любезностью, которая всех очаровала, как ни велико было всеобщее предубеждение против него.
Разумеется, никто ни словом не намекнул на причины, собравшие это общество, и оживленный разговор постоянно обращался на посторонние предметы. Майор первый встал из-за стола.
- Нет таких милых друзей, с которыми не пришлось бы когда-нибудь расстаться, - сказал он весело. - Мое присутствие необходимо в форте, и потому я прощаюсь с вами, господа.
При самом начале завтрака все следы его кашля исчезли.
- А я думал, что вы здесь будете ожидать этих господ, - заметил капитан.
- О нет! - возразил майор, смеясь. - Не желаю ни быть помехой, ни иметь помехи. Мне лучше вернуться на место, а им лучше приехать ко мне.
- Я сам их доставлю, - сказал капитан решительно.
- Вот видите, все к лучшему… Господа, честь имею откланяться вам. Капитан, вы самый очаровательный хозяин, и - клянусь честью! - у вас отличное бургундское и бордоское.
- Тем лучше. Вы позволите мне удовольствие доставить вам несколько ящиков с этими винами.
- Неужели вы это сделаете? - воскликнул майор, обрадованный. - Впрочем, и сомнения быть не может. Я всегда говорил, что вы самый прямодушный человек.
Он пожал руку капитану, простился с гостями и вышел в сопровождении Камота, который проводил его до конца ущелья, где ждал его конвой. Майор сел на лошадь и уехал.
- Господа, - сказал капитан, - все готово; мы переправимся на остров когда вам будет угодно.
Приезжие вежливо поклонились.
- Пешком, верхом или вплавь? - спросил молодой француз шутливым тоном.
- А вот увидите, - отвечал капитан, незаметно переглянувшись с ним.
Они вышли из шалаша.
Пирога ожидала их; по приглашению капитана все сели.
- Теперь, господа, нам осталось исполнить последнюю формальность, - сказал Том Митчелл с улыбкой. - Никто из посторонних не может попасть на остров, если глаза у него не завязаны.
Приезжие переглянулись в недоумении, почти с ужасом.
- Повторяю, господа, вам нечего бояться, - повторил капитан, - это простая формальность, от которой, однако, вы можете отказаться.
- И что же будет в таком случае? - спросил старый француз.
- Тогда я, к сожалению, должен оставить вас здесь, - ответил капитан холодно.
Гости молчали.
Капитан подал знак, и глаза неизвестных гостей были тотчас завязаны мокрыми платками.
Пирога быстро скользила по реке. Через четверть часа приезжие по скрипу киля почувствовали, что пирога причалила к песчаному берегу.
- Господа, - опять возвысился голос капитана, - не касайтесь ваших платков, пока не получите на то позволения. Вас перенесут на берег.
В тот же миг несколько сильных рук с осторожностью подхватили пассажиров и через несколько минут поставили их на землю; в ту же минуту платки были с них сняты.
Первым, невольным движением они огляделись по сторонам.
Они очутились в обширной гостиной, роскошно и изящно меблированной.
Капитан стоял перед ними и улыбался, позади его толпились несколько человек, вероятно из тех, кто нес их на руках. По знаку своего предводителя они тотчас вышли.
- Добро пожаловать, - произнес капитан вежливо. - Надеюсь, что радушное гостеприимство, которое вы найдете в нашем доме, заставит вас забыть те мелочные предосторожности, которые принимаются мной по крайней необходимости.
Приезжие молча поклонились.
- Не думаю, что надо повторять, что вы у меня дорогие гости и я прошу вас чувствовать себя как дома. Но чтобы не задержать вас и лишней минуты на месте, которое, по всей вероятности, вам желательно как можно скорее оставить, я сию же минуту предлагаю вам свои услуги. Не угодно ли вам начать? - спросил он, обращаясь к молодому французу.
Подняв при этих словах портьеру, он отворил дверь, пропустил своего гостя вперед, и сам последовал за ним. Дверь затворилась, занавесь опустилась.
Двое приезжих, оставшись наедине, угрюмо посмотрели друг на друга; потом француз стал расхаживать взад и вперед по гостиной и погрузился в глубокое раздумье, а американец тяжело опустился на диван и отдувался, тяжело дыша. Оба в нетерпении ожидали, когда настанет их очередь.
Том Митчелл затворил за собой дверь, опустил двойную портьеру, остановился и, смотря прямо в глаза молодому французу, сказал:
- Извините, но прежде всего я прошу вас разрешить мое недоумение, которое мучает меня с первой минуты вашего появления.
- Ну, мне очень приятно видеть, - сказал француз, смеясь, - что у вас действительно хорошая память, как вы уверяли. А между тем мы давненько не виделись с вами.
- Так я не ошибся, это вы!
- Да, мсье Мальяр, это я, капитан Пьер Дюран, тот самый, который…
- Который спас жизнь мне и моему отцу, - перебил атаман разбойников, подавая правую руку, которую капитан дружески пожал. - В то время как все было нам враждебно, вы один, не раздумывая о страшной опасности, грозившей вам, поскольку знали…
- Да, я знал, что ваш отец председательствовал за час перед тем в роковом трибунале, собравшемся в аббатстве; я знал, какая ненависть против вас скрывается во мраке, и когда на вас двоих напали врасплох несколько человек, имевших, может быть, право мстить вам за смерть своих близких, я не задумываясь нырнул в мрачные и зловещие волны Сены, чтобы вынести вас умирающих на берег.
- Вы сделали еще больше: вы укрыли нас, вылечили и окончательно перевезли в Америку.
- Правда, все это было сделано мною, - ответил Пьер Дюран добродушно, - но ваш отец спас моего отца во время революционной бури, а я только уплатил долг.
- С лихвой, как человек с благородным сердцем. Позвольте же мне повторить сегодня то, что я сказал вам в ту минуту, когда мы расставались с вами на нью-йоркской пристани. Тогда я был очень молод - мне только что минуло шестнадцать лет, - но я ничего не забыл; я сказал вам тогда: что бы ни случилось, моя жизнь, состояние и честь принадлежат вам; сказать короче, по одному вашему знаку я с радостью пожертвую всем. Говорите же теперь, мой друг и спаситель, я готов!
- Благодарю и принимаю, - звучно отчеканил капитан Дюран, - я знал, что вы так поступите, и потому прямо явился к вам.
- Говорите, я вас слушаю.
- Прежде всего, где ваш отец?
- Он живет среди индейцев, которые дали ему гражданство в своем племени. Он порвал всякие отношения с цивилизованным миром, до него не доходит никаких слухов.
- Счастлив ли он?
- Кажется; мой отец - человек с убеждениями. Его недостатки или преступления - или как бы ни были названы его действия в эпоху общего хаоса, когда все страсти были в брожении, когда всякая вражда и ненависть были доведены до крайности - не возбуждают в нем ни сожаления, ни раскаяния. Он убежден, что выполнил свой долг без страха и упрека.
- Я не могу да и не желаю быть его судьей; я, как и все люди, также подвержен слабостям и недостаткам. Одному Богу принадлежит суд в назначенный для каждого час. Он воздаст каждому по делам его, и тогда произнесется суд над вашим отцом, как и над другими низвергнутыми титанами той эпохи. Но мне надо видеть его. Как вы думаете, примет ли он меня?
- Вне всякого сомнения… Однако я поспешу предупредить его.
- Большего мне не надо.
- Через час к отцу будет отправлен нарочный, а завтра вечером или послезавтра утром, не позже, мы получим ответ.
- Благодарю. Получали ли вы письма за подписью: Друг несчастных дней!
- Получал; и этот неизвестный друг…
- Я.
- Почему вы в первую же минуту не дали о себе знать?
- Не мог.
- И все это истина, о чем говорилось в письмах?
- К несчастью.
- Недостойное, гнусное дело!
- Увы! Надеюсь на вас и на вашего отца, чтобы правосудие свершилось.
- Положитесь на меня; я видел вашего друга и полюбил его, хотя он, может быть, и не питает ко мне такого чувства, - ответил капитан с натянутой улыбкой.
- Весной замерзает, а на летнем солнышке тает.
- Но что может сделать мой отец в этом деле?
- Все и ничего; это зависит от него.
- В таком случае успокойтесь, все будет сделано.
- Надеюсь.
- Не надо ли вам еще чего передать мне?
- Да. Вы понимаете, любезный друг, что потребовались очень важные причины для того, чтобы я оставил в Нью-Йорке свой корабль на своего помощника, чтобы я, закаленный моряк, ненавидящий прежде всего сушу, совершил такое продолжительное путешествие по дремучим дебрям Америки?
- Понятно. И каковы эти причины?
- Вот они: самый неумолимый и свирепый враг моего друга находится здесь.
- Здесь?
- Да, здесь, на вашем острове, в вашей гостиной, рядом с нами.
- Вы уверены в истинности ваших слов?
- Вот уже пять лет как я преследую его шаг за шагом, наблюдая за всеми его действиями и попытками, хотя он и не подозревает об этом.
- Так он никогда вас не видел?
- Напротив, очень часто, - ответил Дюран, смеясь, - только никогда не видел в настоящем виде.
- Ага! Понимаю.
- Я сам перевез его в Америку; мы с ним лучшие друзья в мире. Он даже пробовал подкупить меня.
- Вот как!
- Клянусь честью! Да, я сдался ему, так что теперь я его преданнейший слуга, и он рассчитывают на мое содействие, чтобы покончить с известным человеком.
- Нечего сказать, он мастер выбирать себе соумышленников.
- Не правда ли? Молодые люди расхохотались.
- Так вы вместе из Нью-Йорка пожаловали ко мне?
- Как можно! Мы встретились с ним в форте два дня назад, а так как я теперь нахожусь в своем настоящем виде, то он и не узнал меня, несмотря на все лукавство - надо отдать ему справедливость, это демон хитрости.
- Какая же тут беда? Дело очень просто: этот человек находится у нас на острове, и не надо, чтобы он уходил отсюда; он улетучится - вот и вся штука.
- Нет! Напротив, мы ни в коем случае не должны браться за эту роль: он как угорь проскользнет между пальцами.
- Ну, я этого не думаю, - возразил атаман со зловещей улыбкой, которую капитан Дюран тотчас понял.
- На это всегда будет время, - сказал он, - сначала надо выведать все его планы, обличить его. Это будет тем удобнее сделать, что все преимущества в этом деле на нашей стороне: мы знаем его, а он нас нет.
- Я-то давненько его знаю и готовлю ему сюрприз; только не мешайте мне.
- Но будьте осторожны, одно слово может погубить нас.
- Вся моя жизнь не есть ли борьба с хитростью, окружающей меня?
- Правда. В таком случае я даю вам все полномочия.
- Кстати, вы должны знать, что в моих владениях вы можете быть свободны, как воздух и самовластный хозяин, - заметил Митчелл с улыбкой, потом взял цветок из вазы и прибавил: - Заткните его в петлицу. Это талисман, который откроет вам все двери… Теперь надо заняться вашими спутниками. Прошу за мной.
Он отворил двери с противоположной стороны и, пройдя через несколько комнат, впустил Дюрана в прекрасную залу, выходившую в обширный сад.
- Вот ваши покои; гуляйте, распоряжайтесь здесь как хотите. В конце сада вы увидите калитку, которая выведет вас в открытое поле. Мы обедаем в шесть часов. Если вы отправитесь погулять, то постарайтесь к этому времени вернуться. Стол будет накрыт в ваших покоях, и я буду ждать вас. До свидания!
С этими словами он еще раз пожал капитану Дюрану руку и ушел, предоставив ему полную свободу пораздумать.
Вернувшись в кабинет, Том Митчелл, или Мальяр, если так приятнее будет называть его читателю, сел за стол, написал несколько строк, торопливо запечатал печатью на большом перстне, который всегда носил на мизинце правой руки, и ударил в гонг.
В ту же минуту явился Камот. Атаман отдал ему письмо.
- Пошли с нарочным к моему отцу. Да пускай не жалеет лошади; падет - не беда, дело спешное, я срочно жду ответа.
- Через пять минут будет отправлено, - ответил Камот.
- Кстати, мимоходом впусти ко мне толстяка-американца, который ждет в гостиной.
Камот кивнул головой, вышел, и почти в ту же минуту в дверях появился американец, пыхтя и отдуваясь, как кашалот, и красный, как рак; двери за ним тотчас затворились.
Капитан молча указал ему на стул.
Толстяк, садясь, проворчал:
- Странное дело, что такого человека, как я…
- Извините меня, - перебил его капитан холодно, - не я, а вы нуждаетесь в моих услугах; вы желали видеть меня и потому пожаловали с другими товарищами. У каждого из вас были, вероятно, важные причины для совершения такого действия, которое, по правде сказать, совсем не лестно для моей чести. По вашей же просьбе я должен каждого выслушать отдельно; теперь настала ваша очередь. Не угодно ли вам объясниться?
Резко и холодно отчеканенная речь с оттенком насмешки усмирила, как бы по волшебству, лютый гнев толстяка - или, может быть, он сумел ловко притвориться. Несколько секунд он отирал платком капли пота, струившиеся по его лицу, и откашливался, чтобы прочистить горло.
- Виноват, сознаюсь, виноват, - пробормотал он наконец.
- Прошу вас приступить скорее к делу, чтобы не заставить ждать другого господина.
- Вы знаете меня, конечно? - начал американец.
- Давно знаю.
- У меня есть племянник, сын брата моей жены - уж на что, кажется, близкое родство…
- Продолжайте.
- Мой племянник прелестный юноша во всех отношениях, но, к несчастью, сошел с ума, совсем обезумел.
- Я не понимаю, чем я-то могу помочь в его болезни? - заметил капитан с улыбкой.
- Позвольте, я, может быть, преувеличил, назвав племянника сумасшедшим; это не помешательство, а просто какая-то мания. Этот очаровательный, как я имел честь докладывать вам, юноша влюблен…
- Это очень даже прилично в его лета, и я, право, не понимаю, что тут такого…
- Извините, извините, - перебил его толстяк, - он влюблен в молодую девочку, совсем ему не подходящую ни в каких отношениях.
- Это его личное мнение?
- Нет, не его, а мое; мнение человека положительного, принимающего в нем искреннее участие и который по смерти его отца был бы его опекуном, если бы он не достиг уже совершеннолетия. Представьте же себе, что мы с женой устроили для него самую лучшую партию с молодой девушкой… да что уж скрывать! - с моей родной племянницей.
- А он не захотел?
- Нет. Теперь вы меня понимаете?
- Абсолютно. Но одного я в толк не возьму: я-то тут при чем?
- А вот я вам растолкую.
- Поторопитесь сделать мне это одолжение.
- Слушайте же. Отказавшись наотрез от партии, заключавшей в себе все условия счастья - богатство, молодость и общественное положение, - как вы думаете, что закрутил мой негодяй?.. Извините, что я так называю своего любимого племянника… В одно прекрасное утро, не сказав никому ни слова, он бросил все дела на попечение компаньона и отправился по следам этой ничтожной девчонки, у которой ни копейки за душой; ее родители поселились по соседству с индейцами.