"Ни в коем случае", – заорала толстая тетка. "Закройте дверь!", – приказал водитель раздраженным голосом с кавказским акцентом и включил передачу. Такси рванулось у них из-под носа.
"Говорила я тебе, надо было помыться! – проворчала Соня. – Вечно ты торопишься!"
"Конечно, женщины всегда считают, что виноваты мужчины, – обиженно фыркнул Данила. – Это наоборот ты меня торопила".
Волей неволей пришлось идти пешком. Они потащились по Обводному каналу. Путь до дома теперь, когда они так устали, казался им бесконечным. Еле-еле они дотопали до Красного треугольника, прошли мимо белой глухой стены. Наконец, они остановились.
Данила опять попытался поймать машину.
Наконец, один фургон притормозил. "Ну чего вам?" – обратился к ним водитель, мужчина средних лет в рубашке с коротким рукавом.
"Нам до Московского проспекта, довезите, мы заплатим пятьдесят евро!", – сказала Соня, помахивая бумажкой.
"Что это от вас так пахнет?", – спросил шофер.
"Ну, пожалуйста!" – попросил Данила, сделав лицо послушного ребенка.
Водитель заколебался. "Ладно, давайте, деньги вперед!"
"Московский 149"
"По Митрофаньевскому, потом по Благодатной, там на Московский свернем".
Соня и Данила втиснулись в просторную кабину. Ничего не говоря, шофер рванул с места, машина помчалась.
Они миновали Балтийский вокзал, свернули на Митрофаньевское шоссе, и проехали еще примерно километр. Вдруг водитель притормозил, и закричал: "Все, вылезай! Не могу больше! Провоняли всю кабину!"
"Но вы взяли деньги!", – возмутилась Соня.
"Вылезай, убью!" – и шофер выхватил из бардачка монтировку.
Дети выскочили из кабины, фургон умчался.
"Уже не так далеко", – утешил Данила.
"Какие все гады! – сказала Соня. – Ну, пойдем".
Они прошли метров триста. Тут со стороны кладбища послышался какой-то крик, выбежали трое парней и одна девчонка, они были чуть постарше Дани. Незнакомые дети быстро пересекли шоссе, промчались мимо Сони и Данилы. Один остановился на минуту, взглянул на Софию, подмигнул ей, показал рукой пошлый знак и бросился бежать.
Потом все незнакомцы шмыгнули в дыру в заборе.
Вдруг послышался шум мотора и слева из-за поворота выскочил милицейский "уазик". Он резко затормозил рядом с Соней и Данилой. Из кабины выскочил милиционер, молодой человек лет двадцати пяти низкого роста и плотного телосложения, угрюмо смотревший исподлобья. Он был в звании сержанта. Из второго отсека машины вышел высокий ухмыляющийся блондин в лейтенантских погоах. И еще один сотрудник, тоже лейтенант, только постарше, лет сорока, лысоватый полный, с усталым и озабоченным выражением лица. Они быстро подбежали к брату и сестре. "Стоять!" крикнул блондин, но ребята и так остановились, удивленные таким неожиданным появлением.
Сержант схватил их за руки, а молодой лейтенант быстро и ловко обыскал сначала Данилу, потом Соню. Она даже не успела возмутиться. Милиционер без жалости выбросил на шоссе губную помаду, тушь для ресниц, а три Сонины десятиевровые банкноты сунул в карман. Старший милиционер посмотрел на них, прищурился и сказал: "Это не те".
"Да, – присмотрелся лейтенант помоложе, – действительно, вроде не те, – и добавил после небольшой паузы. – Да, это точно не те". "И запах от них специфический" – поморщился пожилой и сделал сержанту какой-то знак. Последний нахмурился, взял их грубо за шиворот, и втолкнул в одну из двух камер темного холодного отсека для задержанных. Там были мрачные стены, окрашенные серой эмалью, и металлическая скамья с облицованным деревом сиденьем.
Железная перегородка с зарешеченным окном отделяла его от второго отсека машины. А на улице сотрудники продолжали обсуждать судьбу задержанных.
"И что делать с ними? – спросил младший милиционер. – В отделение везти?".
Старший снисходительно фыркнул: "Зачем? Еще не хватало нам разбираться с этими бомжами". Он задумался. "Давай-ка отвезем их в порт к Анвару, хоть день зря не пропадет".
"Точно! – обрадовался молодой. – Конечно, они подойдут – вроде не сильно больные, хоть заработаем немного".
"Поехали!" – сказал старший. И машина тронулась. Соня и Данила не слышали разговора стражей порядка.
Но, тем не менее, все произошедшее подействовало на них как неожиданно вылитый на голову ушат холодной воды. Данила от растерянности не смог вымолвить ни слова. Соня быстрее пришла в себя: "Вы не имеете право, мы не совершили никакого преступления! Отпустите нас. Отвезите нас к родителям, вам заплатят – наши родители богатые люди. Мы живем на Московском проспекте, дом 149", – закричала она через решетку.
Во втором отсеке машины сидели два лейтенанта.
"Тихо!", – негромко сказал лейтенант помоложе, но в выражении его лица было что-то такое тяжелое и жестокое, что Соня неожиданно для себя замолчала.
"Тихо сидите, вонючки! – добавил он, злобно скривившись. – А то плохо будет".
Соня уныло уставилась в одну точку и думала о превратностях судьбы, о бессилии человека перед государственной машиной. А потом ее мысли незаметно перескочили на прерванную беременность. "Если бы я не сделала аборт, ему было бы сейчас уже два годика, какие дети в этом возрасте? Смешные такие, уже ходят на ножках и переваливаются. Я не беременею от Элая, может, у меня больше уже никогда не будет ребенка?" В тот момент ей почему-то показалось, что жизнь без детей не имеет смысла.
Она заполнена развлечениями и работой, которые надоедают все больше и больше, и остается пустота. Когда Соня стала жалеть о том, что сделала аборт, ей часто в красках представлялось, сколько радости приносят дети. Эти мысли как навязчивая идея преследовали ее. "Какое счастье, когда твой ребенок говорит первые слова, делает первые шаги, идет в школу". Маленькие дети и коляски очень расстраивали Соню и она, увидев их, сразу переходила на другую сторону улицы.
И вот сейчас она разрыдалась. "Если бы у меня был ребенок, я бы сейчас гуляла с ним в парке, и ничего бы этого не произошло".
Соне вспомнилось, как она лечилась у психотерапевта. "Не надо возвращаться назад и думать о том, что было бы, если бы обстоятельства сложились по-другому, – говорила ей врач, – надо думать о будущем". Но у Софии это совершенно не получалось. Мысли о том, "как все хорошо могло бы быть", приводили ее в отчаяние. Эта была какая-то мысленная жвачка. "Надо научиться переключаться, мыслить абстрактно, есть выход из любой ситуации, что бы не произошло, все можно изменить", – говорила врач. "Это не укладывается у меня в голове, ведь есть вещи непоправимые", – отвечала Соня. "Нет непоправимых ошибок, это иллюзия, ты не можешь понять этого сейчас, но понимание придет позже, когда ты оглянешься на свою жизнь". Печаль, которая все время была с Софией в глубине души, вдруг усилилась. У нее часто такое бывало. Мысли мучили, беспокоили и как-то незаметно переходили в агрессию, которая казалась спасением от отчаяния.
Соня неожиданно заорала, стала ругаться матом и барабанить кулаками в окно машины. "Выпустите нас, поганые мрази! Я вам выцарапаю глаза!" – кричала она не своим голосом. Милиционер рявкнул: "Заткнись!"
Уазик быстро миновал контрольно пропускной пункт ворот порта и поехал дальше, лавируя между строительными вагончиками, контейнерами, различными зданиями. Машина остановилась, послышались голоса. Молодой милиционер с кем-то здоровался. В ответ послышался гортанный голос с восточным акцентом.
"Выходи!", – гаркнул страж порядка, сидевший с ними. Они оказались в самой грязной части порта, где среди мусора возвышались строительные вагончики. Соню вытащил из кузова ухмыляющийся лейтенант. Когда он взял ее за плечи, она стала ругаться матом, милиционер дал Соне две затрещины, и ловко вырубил ее ударом ладони по шее. Данила закричал: "Вы не имеете права", сотрудник милиции ударил его по затылку и крикнул "Заткнись".
Какой-то морщинистый мужчина неопределенного возраста в потертых тренировочных штанах и футболке прошел мимо с телегой мусора, не обращая на них никакого внимания. А к машине подошел толстый человек, видимо, выходец с Кавказа – не то армянин, не то азербайджанец, в дорогих джинсах и в шлепанцах на босу ногу. Нависающее над джинсами большое пузо прикрыто светло серой футболкой, на голове бейсболка.
Несмотря на полноту, у этого человека было совсем не оплывшее лицо, орлиный нос, глубоко посаженные умные, зоркие глаза, полные губы, высокий лоб, прямой подбородок, скрытая бейсболкой объемистая лысина.
Позади него стояли два молодых парня тоже южной внешности, но более молодые, здоровенные и с лицами, не выражавшими особенного интеллекта. Они, ухмыляясь, смотрели на пленных, впрочем, не выказывая удивления, видимо, работорговля была здесь делом обычным.
Полный человек кивнул им, и молодые люди вылили на Соню ведро ледяной воды. Она застонала, начала открывать глаза, и ее грубо поставили на ноги. София удивленно огляделась, но ничего не сказала.
"Видишь, Анвар, – сказал молодой лейтенант. – В самом что ни на есть товарном виде. Здоровые, целые, молодые. Надо надбавить процентов тридцать", – он ухмыльнулся.
"Да, – сказал тот, которого звали Анваром, пристально вглядываясь в детей, – так уж и целые? Вон девка без сознания была". "Так бузила, пришлось ее вырубить", – неохотно буркнул пожилой милиционер. Анвар понимающе кивнул и по-хозяйски протянул руку к Соне. Она скривилась и попыталась отскочить. Но один из молодых кавказцев схватил ее за обе руки повыше локтя и удержал. Анвар усмехнулся: "Ну-ну, строптивая девочка. Веди себя правильно, и ты будешь в шоколаде. У меня всем хорошо, кто слушается, и ведет себя прилично". Он не спеша приблизился к ней, но тут же втянул носом воздух и поморщился. "Э, ну и запах же, придется сначала отмыть тебя и сделать анализы". Он еще раз оценивающе окинул их взглядом с головы до ног, потом повернулся к милиционерам.
"Николай, дорогой. Такие здоровыми быть не могут, так что давай по прежней цене".
"Обижаешь, Анвар! – сказал милиционер. – Мы стараемся привозить тебе самых лучших, а ты жмешься".
Тем временем парень, который держал Соню, начал нашептывать ей на ухо непристойности, но вольностей себе никаких не позволял, видимо, право первой ночи здесь строго оговаривалось.
Но, когда он ощутил неприятный запах от Сони, выпустил ее руки, слегка оттолкнул, поморщился и сказал: "Стой здесь, дура!"
А тем временем Данила, на которого обращали меньше внимания, немножко пришел в себя огляделся кругом, увидел проход между вагончиками в более цивилизованную часть порта и странно смотревшийся кусок пространства, покрытый белым туманом. "Там наш корабль", – понял он.
В это время Анвар сказал одному из своих подчиненных: "Что мы так на сухую разговариваем, принеси-ка большой кувшин и закусить".
Один из здоровенных конвоиров ушел куда-то за строительный вагончик, а второй говорил по мобильному телефону. Анвар был занят беседой с милиционерами. От пленников они ненадолго отвлеклись, видимо, полагая, что бежать ребятам некуда. Данила дернул Соню за руку и шепнул "Бежим!". Они рванули с места и бросились со всех ног.
"Эй, стой!", – сзади послышались крики, ругательства и топот ног, но, надо сказать, довольно вялый. Действительно, видимо, Анвар был одним из хозяев порта и считал, что юным бесправным бомжам от него скрыться некуда.
Но ребята успели убежать достаточно далеко, проскочили к берегу, нырнули в туман и протопали по трапу до корабля, который сейчас стал для них спасительным убежищем.
На Летучем Голландце было пустынно, только два матроса валялись прямо на палубе и громко храпели.
И все же Соня и Данила почувствовали себя несколько увереннее, ведь это была уже отчасти их территория, и им казалось, что на паруснике они были защищены от всех воздействий извне. Но, тем не менее, им стало страшно, когда в тумане послышались голоса их невидимых преследователей. Один сказал по-русски: "Куда они делись? Только что здесь были. Утопились что ль?" "Плеска-то мы не слышали", – ответил другой.
"Слушай, что это за облако?" – вдруг озадаченно вскрикнул первый, присовокупив ругательство.
"Наверняка химию какую-то разгружали. Пойдем отсюда, а то отравимся".
"А как же эти?"
"Э, куда они денутся? Пошлем сейчас Семыча и Кузю, пусть прошерстят весь порт. А, Семыч-то их из-под земли достанет!"
Преследователи удалились, продолжая дальше разговор.
Соня облегченно вздохнула. В носовой части корабля показался Элай. Он был в той же одежде, как и когда ребята поспешно уходили. Цыган увидел Соню, его глаза радостно блеснули.
"А я чувствовал, что вы сейчас придете, – он подошел к возлюбленной, обнял ее за талию. – Что с тобой, тебя кто-то обидел?"
"Элай, это ужасно. Никогда не знала, что у нас в Петербурге есть работорговцы. Эти гады милиционеры им поставляют товар, нас продали в рабство, мы едва убежали".
"Это где?", – спросил цыган, впрочем, не выказав особенного удивления.
"Здесь в порту есть такой мерзкий тип, его зовут Анвар, он покупает рабов и издевается над ними".
"Скорее всего, они работают на погрузке-разгрузке судов. Дешевая рабочая сила. Видимо, он покупает бездомных и бродяг и заставляет их работать за еду, а судовладельцы платят деньги этому купцу. Вот и все. Такое часто бывает".
"И ты считаешь, что это нормально? – возмутилась Соня. – Это же издевательство над людьми! В наше время!".
"Ты еще такая наивная и неиспорченная, девочку моя, – сказал Элай, погладив ее по плечу. Она сбросила его руку. – Рабовладение и работорговля всегда были, – продолжал он, – во все времена. И сейчас они есть во всех уголках земли. Особенно там, где нет твердой власти. Но если тебе так хочется – я пойду и прикончу этого негодяя".
Соня была очень возмущена и травмирована произошедшим, и она не заметила с какой легкостью и спокойствием были произнесены слова "Пойду и прикончу его".
Но Данилу фраза Элая сильно покоробила и озадачила.
"Кого это ты хочешь убить?", – послышался раздраженный голос Филиппа. Иногда Соне казалось, что он относится к ее возлюбленному с некоторой неприязнью. "Почему вы убежали, не дождавшись меня? – сказал капитан и укоризненно посмотрел на детей. – Я рад, что вы вернулись невредимыми. Что у вас случилось?"
"Нас поймали милиционеры и продали в рабство. В порту есть один мерзавец, который покупает людей", – ответила Соня, и рассказала капитану, что произошло. "Да, – горестно вздохнул капитан, – все обстоятельства казалось бы, случайны, но так сплетаются, что вы возвращаетесь обратно к нам на корабль. Все не просто, свою судьбу не обманешь. Случилось то, чего я боялся больше всего. А убивать не надо, новым убийством мы не искореним зло, а навлечем на себя гнев небес. Хотя мне кажется, что Господь и без того всегда ненавидел меня, за что мне это, ведь вы ни в чем не виноваты". Далее последовало длинное голландское ругательство.
"Я пойду, дам распоряжение повару принести обед в каюту, он приготовил сегодня какое-то очень вкусное русское блюдо", – взял себя в руки Филипп. Он изобразил улыбку и ушел.
Элай сказал: "Капитан прав. Этот мир невозможно исправить, тем более убийствами. Но, если ты хочешь, пока он не видит, я убью твоего обидчика".
Но Соня уже немного отошла от шока. "Нет, не надо, – сказала она. – На место этого работорговца придет его сын или брат и все пойдет по-прежнему. Если даже милиция, которая должна следить за порядком, поддерживает это издевательство над людьми, то, что мы можем сделать? Ой, мне плохо, я падаю".
Она пошатнулась, прислонилась к мачте и стала медленно оседать, но Данила и Элай поддержали ее с двух сторон. Они взяли Соню под руки и повели в каюту, где на столе уже дымился прекрасный обед с легким вином, восхитительным жареным поросенком и закусками.
Но София не смогла есть, она выпила немного вина, откусила бутерброд и сразу же захотела лечь. Данила укрыл ее пледом, Элай удалился.
Даня отдал должное обеду, а потом тоже улегся спать.
София сначала дрожала, но, укрывшись еще одним одеялом, постепенно согрелась. Она думала: "Нет, нам уже не удастся попасть в Питер, и это приводит в ужас и отчаяние. Когда из нормальной девчонки я стала такой истеричкой? Не могу себя контролировать и вляпываюсь в мерзкие истории. И вот сейчас опять так гадко на душе. Ведь во всем, что происходит, в конечном итоге, виновата я сама". София никак не могла успокоиться и пошла искать Элая. Она нашла его на палубе. И молодые люди пошли в Сонину каюту, где они обычно встречались. Они легли рядом на парусину, он обнял ее, и ей постепенно стало легче на душе.
– Знаешь, Элай, дорогой, прости, мне иногда кажется, что я стала меньше тебя любить. Меня это волнует.
– Ерунда, тебе только кажется, не обращай внимания, – он с нежностью провел рукой по ее волосам. Соня улыбнулась.
– Тебя не раздражает то, что я такая нервная?
– Нет, когда любишь, всегда приходится очень многое прощать, – он вздохнул.
Они долго занимались любовью. Для Сони это была попытка забыться, уйти от реальности. Она отдавалась страсти с какой-то яростью и, наконец, когда все закончилось, успокоилась и уснула.
София проснулась часа через три, немножко поела и села, откинувшись на спинку стула. Чувствовала она себя плохо – колени слегка дрожали, была сильная слабость. Соня опять очень остро ощущала опустошенность и безысходность своего положения. Когда у нее было такое плохое настроение, ей вспоминались все несчастья, и не верилось ни во что хорошее. Элая не было рядом, и София ушла в каюту капитана. Данила пытался развеселить ее, но безуспешно.
Она сидела, глядя перед собой, временами произносила: "Все кончено, мы пропали. Что мы будем делать?". Потом опять надолго замолкала, уставившись перед собой. Данила не слишком сильно расстроился от того, что они остались на Летучем Голландце, но беспокоился за свою сестру. Пришел Филипп, хотел поговорить с молодыми людьми, но Соня не хотела ни с кем общаться, и, в конце концов, он ушел.
Капитан был в отчаянии. "Понятно, что моим потомкам не покинуть корабль, думал он. – Тогда, в Амстердаме и на Канарах, это еще можно было принять за случайность, хотя и с трудом, но сейчас уже все кончено. Я самый несчастный из людей, другие хотя бы могут умереть. Теперь, когда мне придется все время видеть перед собой страдающих любимых детей, счастье которых было для меня важнее всего на свете, это будет невыносимо. Есть же какой-то предел человеческому горю. Даже в аду Господь, наверно, посылает такие страдания, которые может пережить душа. Хотя никто этого не знает и, может быть, они просто невыносимы, и Он, милосердный и святой, наслаждается этой справедливостью, зная, что эти души уже не уничтожить и они будут мучиться во веки веков. Но я не могу так больше жить!" Он заорал, сжимая кулаки, с искаженным лицом, и его крик потонул в шуме волн.