- Там одно из Христовых мест с куполом, Торговец, - сказал Косоглазый, обращаясь ко мне так, как обращались Финн и другие; это был хороший признак. - Все разрушено, как и говорил Козленок.
- Это место называется церковь, - вздохнул брат Иоанн. - Сколько раз тебе повторять?
Двое других разведчиков, Гарди и Хедин Шкуродер, сморкаясь сквозь пальцы, рассказали, что не видели ничего, кроме дождя, скал и холмов вдалеке.
- Ни единой живой души, - мрачно проворчал Шкуродер, - правда, мне попался козий помет, значит, что-то все-таки живет в этой Богом проклятой глуши. - И, как подобает служителю Христа, которым он назвался, он повинился перед мокрым братом Иоанном и осенил себя крестным знамением, одновременно сотворив знак против зла во славу Одина.
Мы осторожно подобрались к купольной церкви, так тихо, как только способны двигаться почти пять дюжин северян с боевым снаряжением, - то бишь довольно громко.
Миновали холм с лысой макушкой, спустились по поросшему кустарником склону, пересекли разлившийся ручей и взобрались на следующий холм, где стояла церковь - три почерневших стены и купол, частью обрушившийся. Белый шарик солнца проступал сквозь тучи, едва-едва, и, кроме запаха сырой земли, ощущался слабый привкус обугленной древесины - и чего-то еще, сладковатый, как легкий мед.
- Хейя! - проворчал Арнор, почесывая свой расщепленный нос. - Мертвяки.
Так и было, и, выглядывая их, я словно заметил пятнистого оленя в гуще листвы - вдруг все бросилось в глаза.
Мертвые лежали повсюду, скрюченные, скукоженные, точно пустые мехи из-под воды, и стебли трав проросли через тела. Я видел лохмотья одежд, желтоватые кости; Гарди потянул за бурую палку, как ему помнилось, а вытащил кость с ошметками плоти, в которой кишели личинки. В воздухе разлилась жгучая вонь, глаза заслезились.
Мы осторожно бродили среди углей и тел. Я на всякий случай расставил дозоры, хотя мертвецы явно погибли несколько месяцев назад. Брат Иоанн опустился на колени и стал молился, а остальные шарили по развалинам. Дождь пошел снова, несильно, будто и небо заплакало.
- Странное место, - пробормотал Сигват, - даже для Христова дома. Я повидал немало - как и ты, Торговец, - но тут… Зачем им все эти колеса?
Когда он упомянул об этом, я и сам обратил внимание. Землю усеивали обугленные деревяшки и осколки камня вперемешку с кусками железа, а еще - почерневшие ободья, ступицы и спицы. Сигват прав - это было странно даже для греков, приверженных Христу.
- Может, Козленок знает, - сказал я, но Сигват меня не слушал. Он смотрел в небо, и, проследив его взгляд, я заметил крошечные черные точки. - Вороны? - Его зрение было острым, как игла, сам я почти ничего не различал.
Сигват покачал головой.
- Коршуны. Птицы Локи, коварные, как он сам. Они расскажут нашим врагам, что мы здесь. Учуяли мертвецов, падальщики, и уповают на свежую пищу.
Он передернул плечами, и меня пробрала дрожь, ибо Сигват никогда не ошибался насчет зверей и птиц. Когда я сказал это вслух, он угрюмо повернулся ко мне и пожал плечами.
- Мы с матерью узнали мой жребий, когда коршун заговорил со мной. Ей так сказала вельва из соседней долины.
- Разве коршуны говорят? - спросил я. - По-моему, только вороны на такое способны.
- Не голосом, - пояснил Сигват и снова пожал плечами. - Иначе.
- Смеркается, Убийца Медведя, - сообщил Косоглазый. - Надо идти.
Убийца Медведя. Он прислушивался к разговорам у костра, и ему явно понравилась история о том, как меня нашли рядом с телом громадного белого медведя, и мое копье торчало в пасти зверюги. Я не убивал его, хотя этого никто не знал, кроме меня самого, и это имя было мне не по душе. Услышав такое имя, свирепые воины с лицами в шрамах, жадные до славы, хмурились, будто я бросал им вызов.
Я еще раз взглянул на небо, жемчужно-серое и пустынное, не считая далеких коршунов. Тут есть вода и где укрыться, но соседство с мертвецами в темноте казалось не слишком привлекательным.
Обернувшись, я знаком велел двигаться дальше и показал разведчикам идти вперед. Потом я увидел брата Иоанна, который обнимал Козленка и что-то негромко приговаривал. Козленок всхлипнул, повернулся ко мне заплаканным лицом; горе его было столь велико, что он уже не рыдал, а просто давился слезами.
- Его друзья, - сказал брат Иоанн и повел рукой в сторону.
Я пригляделся. Крохотные тельца, горки плоти и драного тряпья. Дети. Десятки детей.
- Тут работали с шелком, - пояснил брат Иоанн. - Иоанн Асанес сам крутил эти колеса, извлекая шелк из коконов - это занятие для мальчиков, - но убежал, потому что его руки сильно пострадали от кипятка, который здесь использовали. Он не вернулся, но слышал, что на монастырь напал тот самый Фарук. Вот почему он напросился с нами. - Монах ласково погладил мальчика по плечу. - Думал, что придет с воинами и спасет всех, как герой. Он не ждал такого, да и я тоже. Все мертвы. Что же, паренек, - consumpsit vires fortuna nocendo.
Лично я сомневался, что Норны исчерпали свою способность уязвлять. Эти три сестры, как я выяснил, бесконечно изобретательны в умении причинять боль людям. Козленок, конечно, не поверил монаху, - рыдая, он упал на колени, потом повалился навзничь и распростерся на земле.
- Qui facet in terra, non habet unde cadat, - промолвил брат Иоанн.
Если упал наземь, ниже уже не упадешь. Справедливо, но пареньку не поможет.
- Поднимай его, мы выступаем, - сказал я, суровее, чем собирался, ибо зловоние от мертвых тел заставляло спешить. Брат Иоанн нагнулся, приобнял вздрагивающие плечи, побуждая Козленка встать и вполголоса утешая. С тем мы и ушли из этого мертвого места.
Час спустя Гарди прибежал обратно и поведал о хуторе впереди, с ручьем поблизости, - как раз когда ветер сделался холоднее и мрак растекся вокруг, подобно черной воде. "Там тоже мертвяки", - сказал Гарди, отчего у меня на сердце стало еще тяжелее, потому что дальше идти сегодня не стоило - но какой смысл менять одно поле трупов на другое?
Хутор оказался скоплением развалин, сильнее всего пострадали хозяйственные постройки, почти целиком из древесины местных чахлых сосенок. Дом лишился крыши, но толстые стены уцелели, хоть и обуглились. Хутор окружали сжатые поля и рощицы деревьев, которые я с первого взгляда принял за оливы, но это была другая порода, и ветви в сумерках торчали голыми костями. Во дворе валялись ошметки расколотой и сожженной деревянной рамы вроде козлов, на которых вялят селедку, вот только без решетки.
Финн перевернул ногой труп, и послышался такой звук, будто зашипела змея, а потом треснули, сломавшись, два полусгнивших древка стрел.
- От силы двое мертвых, не больше. Другие, верно, бежали в церковь, хотели спастись, - проворчал он и сделал знак против бродячих призраков. Я попросил брата Иоанна помолиться Христу за убитых - на всякий случай, ведь мы собирались тут заночевать.
Мы разожгли костер, хоть я и считал, что это неразумно, - но потом представил, как мои люди сидят плотными кучками и настороженно всматриваются во тьму, ожидая, что на них вот-вот накинутся злобные призраки неупокоенных мертвецов.
Огонь изгнал темноту и страх. Горячая еда помогла, а час спустя уже раздались смешки.
Я сел в сторонке и, глядя на деревья, пытался сообразить, что это за порода, но безуспешно. Хотел было спросить у Козленка, однако тот уснул, измученный горем, и я еще не настолько зачерствел сердцем, чтобы его будить.
Финн присел рядом, ковырял в зубах. Он мотнул головой в сторону костра и усмехнулся.
- Мы теперь почти заодно, Торговец, а добрый бой законопатит все швы.
- Долго ждать не придется, - отозвался я, и мы замолчали и сидели в тишине, покуда Арнор не затеял состязание в загадках, начав с той, что про мед, известной даже младенцам.
- Я знал ответ, еще когда не родился! - прогремел Финн, подходя к огню. - Экий ты олух, приятель! Да как ты смеешь сидеть тут, с носом как задница, и загадывать нам детские загадки?
Арнор потупился и промолчал, зато дан по имени Вагн - все называли его Слепнем за язвительность - не замедлил с ответом.
- Что режет, но не убивает? - спросил он, и все принялись переглядываться и чесаться. - Язык Финна! - воскликнул сам Слепень, и северяне дружно громыхнули хохотом.
- Уже лучше, - дружелюбно признал Финн, отпихивая кого-то, чтобы подсесть к костру. - А еще что-нибудь, ты, малявка кусачая?
Я слушал их и вспоминал, как Эйнар тоже сидел в молчании, вроде со всеми и сам по себе. Чувствовал ли он то же самое, что и я сейчас? Я соскользнул вниз по стене и откинул голову, ощущая тепло пламени, слушая голоса и смех. Меч опалил мои веки, едва я их смежил. Рунный Змей, мерцавший вне досягаемости…
Ветер коснулся моей щеки, в нем был соленый вкус моря; и я будто очутился на кочковатой траве Бьорнсхавена, где кружат над головами чайки, а волдыри на руках сохнут под летним солнцем, где песок и галька… Заржал конь, и я словно увидел его воочию, серого, с искусанным оводами крупом, задирающего верхнюю губу, ловя запах кобылы…
В темноте слышится лязг, сверкают искры, каждая вспыхивает на краткий миг, принимая очертания огненной человеческой фигуры, голой до пояса, торс блестит от пота, могучая рука вздымается и опускается, ударяя молотом по раскаленной полосе железа на наковальне.
Выглядит как Тор, подумалось мне, но лицо скуластое и миндалевидные глаза словно щели. Финн. Был ли Громовержец финном? Нет, не финн. Вельсунг, один из детей Одина, его потомок, способный поэтому менять облик. Я забыл об этом.
Кто-то шевельнулся рядом во тьме, слишком темный, чтобы разглядеть, но я откуда-то знал, что это Эйнар, и почти видел, как он стоит подле меня, и обвислые крыльях его волос черным дымом облекают голову…
- Я убил тебя, - говорю я и прибавляю: - Ты это заслужил.
- Думал, ты моя погибель, - отвечает он, - и так и вышло.
- Ты убил моего отца, - говорю я.
Тишина.
- Правда ли, что в Вальгалле стены из щитов, а крыша из копий? - спрашиваю я.
- Откуда мне знать? Я не могу перейти Биврест - ведь я нарушил клятву Одина на Гунгнире, - отвечает он и становится вполоборота, так что из тени проступает блеск глаза. - Покуда зло не исправлено, я остаюсь тут, - его голос едва слышен.
Я молчу, ибо понимаю: он хочет, чтобы я все исправил; но я понятия не имею, как это сделать.
Молот все лязгает, без передышки. Эйнар поднимает руку - твердую и крепкую, как при жизни. Я даже различаю шрамы на костяшках пальцев, следы всех ударов, полученных в схватках.
- Он кует не для Старкада, - говорит Эйнар, указывая на кузнеца. Во тьме рунный змей крадется вдоль лезвия меча, алый в бликах рдяного пламени.
- Для Атли, - соглашаюсь я, смущенный тем, что он этого не знает, хотя восседает на черном троне.
- Он умер, - говорит Эйнар. - Твоя рука держит меч. Ты должен его вернуть.
Я ощутил, как он уходит, а лязг молота все громче и громче.
- На что похожа смерть? - кричу я, почти без надежны на ответ.
- Долгое-долгое ожидание, - отвечает он и исчезает.
Громовой грохот вернул меня обратно, к развалинам монастыря и прогоревшему костру. Люди выскакивали из постройки, в которой Косоглазый, кому выпало нести последний дозор в эту ночь, колотил копьем по ржавому железному ободу. Те, кто спал в колпаках, поспешно их стягивали.
- Какого хера? - гаркнул Финн, и его поддержал хор голосов. Мутноглазые спросонья, все тем не менее собрались с оружием в руках.
Косоглазый молча ткнул пальцем. На склоне холма, почти сливаясь с серо-зеленым кустарником, выстроился десяток всадников. Они разглядывали нас.
- Только появились, - доложил Косоглазый. - На рассвете.
- Строиться, - велел я, и мои люди послушно встали в боевой порядок, кольчужные в первом ряду, щиты подняты. Всадники тронули коней, словно заструились в полумраке, легко преодолели мокрый склон. Их возглавлял человек в черной чалме, он правил лошадью без рук, опустив их вдоль тела и показывая, что безоружен и хочет поговорить.
Всадники явно умели воевать, и по моей спине пополз холодок, когда они приблизились настолько, что Черная Чалма очутился от меня всего в нескольких шагах.
Конь крупный и сильный, а седок - умелый наездник. При себе у него был причудливо изогнутый лук, на левом бедре висел колчан с глубоким вырезом, из которого виднелись древки стрел - и вытащить эти стрелки, как я понял, при надобности было очень просто.
Еще у него был меч, на другом боку, - не кривая сабля, но почти прямой. К седлу крепились топор и булава с головой диковинного животного на рукояти, а со стремени свисал заостренный шлем с кольчужной подложкой.
Всадник носил кольчугу, под которую оделся соответственно, но вот ноги его защищали разве что просторные штаны из какого-то черного полотна - называется руби, кто желает. Щит, маленький и круглый, с металлической набойкой снаружи, у коня на спине попона из кожи, разрисованная листьями, с пышными кистями цветной шерсти и золочеными медальонами. Черный плащ прикрывал всаднику спину и ниспадал на конский круп.
Все другие походили на него, правда, вооружены были еще длинными копьями.
Мы молча разглядывали друг друга. У него была смуглая кожа Синих людей из южных пустынь, коротко остриженные волосы, маленькая бородка и глаза черные, как гагат. Я позвал Козленка переводить с арабского на греческий, ведь брат Иоанн признавался, что знает лишь пару-тройку слов, - а хвастовства сколько было!
Козленок под моей ладонью трясся, точно побитый пес. Араб заговорил.
- Я Фейсал ибн Садик, - объявил он. - Кто посмел ступить на земли эмира Фарука?
- Я Орм сын Рерика, - ответил я, надеясь, что мой голос не дрожит и не даст петуха. - Мне сказали, эти земли принадлежат императору Великого Города.
Козленок перевел, и Фейсал прищурился.
- У тебя еще борода не выросла.
Я потер подбородок, нащупал редкую щетину, потом склонил голову, признавая его правоту, и вежливо улыбнулся. Подумаешь…
Фейсал пренебрежительно махнул рукой.
- Мы были тут задолго до греков, - высокомерно проронил он. - И никто нами не повелевает. Зачем вы здесь?
- Мы ищем церковь Архангела Михаила в Като Лефкара, - сказал я. - Чтобы поклониться иконам и побеседовать со святыми отцами.
Он оглядел мое войско, затем что-то сказал, и Козленок замешкался. Я толкнул его, и мальчик тоскливо уставился на меня.
- Он говорит, что слыхал о людях из северных краев, будто они не верят в Христа, а суть мерзкие язычники, - пролепетал Козленок. - И что… - Он замолчал, облизнул губы. Я снова его пихнул, ощущая, как внутри словно все замерзает. - Он говорит, что ты и твои собаки могут проваливать в свои гребаные конуры и не осквернять более земли великого эмира, защитника правоверных… Прости, господин Орм, но именно так он говорит…
Я сжал его плечо, заставляя умолкнуть, затем взглянул в черные глаза Фейсала. За моей спиной негромко ворчали подслушивавшие даны, неплохо изучившие греческий за пять лет в каменоломне.
- Скажи ему, - процедил я, - что мы - Братство Одина и принесли ему смерть от меча, топора и огня. Скажи, что мы пойдем туда, куда собирались, а если он встанет на нашем пути, я убью всех его людей, а его самого пущу вокруг палки и наматывать на нее кишки, покуда не подохнет.
Козленок перевел, с запинками, широко раскрыв глаза, а я отчаянно пытался устоять на подгибающихся ногах мысленно благодарил Старкада за столь приятную встречу.
Черные глаза блеснули, Фейсал на миг замер в седле. Затем он обрушил на Козленка целый поток слов. Мальчик повернулся ко мне, но, прежде чем он начал говорить, я поднял руку, веля молчать.
- Скажи этому наглому козопасу, пусть уматывает. Мне некогда с ним возиться. Либо он сражается, либо садится на корточки, как женщина. Ему выбирать.
Я подождал, пока Козленок переведет, потом схватил его за плечо и повел обратно, к мрачной стене щитов. Мои люди одобрительно заворчали и принялись стучать оружием о щиты.
- Ну? Что он сказал? Что ты сказал? - Финн, казалось, готов сгрызть край своего щита.
Стоявший рядом Сигват усмехнулся:
- Учил бы греческий как следует, не только как будет "трахаться" и "пить".
Я велел приготовиться, догадываясь, что этот десяток - далеко не все арабы. И оказался прав. Едва мы отошли от развалин и приблизились к рощице кривых деревьев, на холме показались новые всадники. Их было много.
Я проклял нашу удачу и греков. Сотня или около того, сказал Валант. Он забыл упомянуть, что арабы верхом и отлично вооружены, а у меня ватага данов в обносках с копьями и щитами.
Мы встали в роще, а всадники собрались вместе и пронзительно завопили что-то вроде "илля-ла-лаакба".
- Торговец, - проворчал Финн, - здесь слишком просторно, деревья растут рядами, и они проскачут вдоль рядов, не задержавшись. Надо было оставаться в развалинах. Шиш бы они нас тогда взяли.
Но я хотел, чтобы они напали. Хотел разъярить их, заставить наброситься на юнца, по глупости избравшего такое неподходящее место. Хотел, чтобы Фейсал прискакал к нам сам, а не вздумал из осторожности пострелять из луков.
Так я и объяснил Финну, одновременно приказав разложить те самые тяжелые мешки, которые мы тащили на себе.
Финн помотал головой, когда услышал о моем замысле.
- Хейя! Далеко глядишь. Если выживем, это тебя прославит.
- Уже, - ответил я достаточно громко, чтобы слышали все. - Я Убийца Медведя.
Такова цена за гривну ярла - хвастаться и стоять в первом ряду побратимов. Но оно того стоило. Мои люди снова застучали в щиты, зарычали, и этот громовый рык на мгновение даже вынудил замолчать всадников. Затем они снова завопили и пришли в движение - словно оползень по склону.
- Стройся! - крикнул я, бросаясь в первый ряд. - Щиты сомкнуть!
Щиты, потрепанные, но крепкие, гулко ударились друг о друга; залязгало оружие. Краем глаза я углядел сверкнувший сбоку наконечник копья. В последний миг эти копья выдвинутся вперед, так что мы окажемся как бы за частоколом, а те, кто в кольчугах, будут защищать лишенных брони копейщиков.
Земля затряслась. Камни подпрыгивали, будто горох на сковороде, пронзительные крики становились все громче. Мне захотелось отлить, ноги подкашивались, но я уверял себя, что это от дрожи земли.
- Держись! - взревел Финн. - Стоим стеной!..
Они влетели в рощицу кривых деревьев, разделились на отряды, чтобы проскакать между рядов. Белый тутовник, вот что это такое, как я узнал позже; на нем разводили шелковичных червей для мастерской в монастыре.
Всадники стремительно накатывались, строем в два-три человека, держа обеими руками свои тяжелые копья - над головой или на уровне бедра. Я увидел Фейсала, теперь в шлеме и броне, и понял, что он высматривает меня, но нас разделяли два ряда деревьев; значит, ему придется проломиться через ветви и собственных конников.
Еще мгновение… Побратимы дружно заревели, шире расставили ноги, готовясь принять удар, выдвинули копья… И первые всадники напоролись на заблаговременно рассыпанные "вороньи когти", открыв кровавую жатву.