Не удивительно, что вече на борту тем вечером выдалось оживленным.
Брат Иоанн полагал, что мы должны выяснить, сколько среди данов обращенных и окрестить тех, кто еще не принял Христа, чтобы нас объединила вера. Сигват возразил, что не имеет особого значения, в каких богов ты веришь, - важно, в каких людей.
Финн твердил, что пусть они побратаются с нами, и мое сердце упало. Эта клятва Одином ненарушима - более того, она становится все сильнее с каждым воином, который ее приносит.
Квасир, конечно, ухватил суть - для человека с одним глазом он видел куда острее, чем большинство двуглазых. Я тоже понимал, к чему все идет, но попросту не хотел с этим мириться.
- У этих данов уже есть вожак, будь то ярл, с которым они плыли, или тот, которого они слушаются, ежели ярл погиб, - сказал Квасир и покосился на меня. - Орму придется сразиться с ним и победить, иначе все они будут для нас затаившимися врагами, а не кровными братьями, которым можно доверить свою спину.
Пала тишина - смолк даже треск ночных насекомых, - и мой вздох прозвучал громче рокота прибоя.
- Ты почти прав, Квасир, - ответил я. - Думаю, победить будет мало - придется убить. - Потребовалось изрядное усилие, чтобы эти слова прозвучали так, словно я просил передать кусок баранины, но я справился.
- Точно, - Квасир мрачно кивнул.
- А что, если он убьет тебя? - спросил Амунд.
Я пожал плечами.
- Тогда сами решите, как быть.
Я постарался принять безучастный вид, но слова встали комом в горле, а кишки в утробе словно растеклись.
Сигват приподнялся, испортил воздух - получилось звучно, будто простонал в тумане рог. Это всех повеселило, послышались смешки.
- И все же, - заключил брат Иоанн, - пять лет в каменоломне - тут любой разучится сражаться.
За это обстоятельство я ухватился как утопающий за соломинку.
Квасир хмыкнул, потом задумчиво изрек:
- Не соглашайся биться на молотах.
На следующий день, с Квасиром, братом Иоанном и Финном, подпиравшими меня с трех сторон, я стоял перед угрюмыми данами, такими же потрепанными, как любой из рабов в порту Дюффлина. Годы тяжелого труда и недостатка в еде превратили их в жилистых призраков с мышцами тугими, как узлы.
Опаленная солнцем до черноты кожа, волосы выбелены каменной пылью и солнечными лучами, рванье вместо рубах и штанов, одинаково серое от ветхости, словно слившееся цветом с камнем, который эти люди упорно дробили… Они молча глядели на нас. Каменные люди с каменными сердцами.
И все же что-то в них всколыхнулось, когда я заговорил и поведал, что им предстоит, посулил добычу, которую они смогут забрать с собой, - последнее было моим собственным изобретением. В конце концов, я хорошо знал своих сородичей.
- А с чего нам верить, что греки сдержат свои обещания? - спросил один.
Вот он. Выше прочих, кости крупнее на локтях и коленях - доказательство того, что, будь кормежка пощедрее, он нарастил бы подлинно каменные мышцы. Проблески исходной огненной рыжины пробивались из-под слоя серой пыли на его волосах и бороде, а голубые глаза были настолько бледными, что, казалось, вообще лишены цвета.
- Потому что я так сказал. Я, Орм сын Рерика, из Братства Одина, даю вам свое слово.
Он повел плечами, покосился на меня, многозначительно сплюнул.
- Ты, юнец? Говоришь, ты ярл? Коли мы понадобились, выходит, тебе не хватает людей, кольцедаритель.
- А ты кто?
- Я Траин и велю тебе проваливать отсюда, парень. Возвращайся, когда подрастешь.
- Дело твое, - проворчал кто-то из-за его спины, поддержанный хором голосов, - а вот я хочу послушать. Пять лет - долгий срок, меня тошнит от камней.
Траин обернулся, и пыль полетела во все стороны.
- Заткни пасть, Хальфред. Мы договорились, что я главный. Я говорю, не вы.
- А что ж ты молчал, когда Хрольв схватился за рулевое весло по пьяни? - немедленно ему возразили. - Чего помалкивал, когда Барди приказал ему править между отмелей, а у него в зенках двоилось? Помню только, как ты булькал заодно с нами, когда мы тонули.
Мне понравился этот Хальфред. Траин нахмурился, но теперь будет проще, раз появились несогласные.
- Вот какой расклад, - сказал я. - Вы получаете свободу, оружие и корабль, но признаете меня своим ярлом и приносите нашу клятву.
Мы клянемся быть братьями друг другу на кости, крови и железе. Гунгниром, копьем Одина, мы клянемся, - да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если мы нарушим свою клятву.
Даны переглянулись, и я их понимал: непросто принести такую клятву, да еще именем Сотрясателя, копья Одина, - клятву, которую нельзя нарушить. Она длится до конца твоих дней, если только ты не нашел, кому ее передать, - или не погиб, храня ей верность, в поединке с тем, кто хотел занять твое место (этого не случалось, покуда я состоял в Братстве). Это потому, вдруг понял я, что многие погибали, и всегда были свободные места.
При всем том эти каменные даны готовы были согласиться, точно как измученный жаждой готов опорожнить целый чан. Они предвкушали свободу, уже ощущали вкус морской соли на губах и водяные брызги на лице.
- Кто не желает стать нашими побратимами, может и дальше ломать камни, - продолжил я. - Выберете себе нового вожака, и, раз уж вас больше, чем моих людей, думаю, этим вожаком будет Траин. Так что я избавлю его от хлопот по созыванию тинга и болтовни до упаду, ведь все равно итог будет один. - Я посмотрел на дана. - Мы сразимся, - сказал я небрежно, будто обратился с просьбой передать хлеб.
Настала такая тишина, что было слышно, как лучи солнца ударяются оземь.
- Принимаешь вызов? Или струсил? - давил я. Траин опять нахмурился, явно не поспевая за событиями.
- Я не трус, - наконец прорычал он и оскалился по-волчьи.
- Поглядим, - сказал я ему, и его ухмылка исчезла. Он облизал сухие губы и стал выспрашивать, кто я таков, наглый, дерзкий, самоуверенный мальчишка. Догадайся он, какие усилия мне потребовались, чтобы просто дышать, не подпускать в голос петуха и не рухнуть на подломившихся коленях, он бы не мешкал так долго, прежде чем принять вызов.
Я никогда не сражался в хольмганге, хотя мне и довелось его увидеть, единожды, - двое побратимов, давно уже ушедших в Вальгаллу, ступили с мечами на огороженный участок земли. Хринг протянул не дольше, чем у Хромоногого выступила пена изо рта, и он понял, что ввязался в бой с берсерком. Ему едва хватило времени широко раскрыть глаза от ужаса, а Хромоногий напал - и порубил его в кровавые ошметки.
Хромоногого в последний раз мы видели в окружении врагов на балтийском берегу, он спасал нас, покуда мы уплывали прочь.
Мы нашли ровное, укрытое от любопытных глаз место, пока с данов сбивали оковы. Побратимы, в особенности Финн, не скупились на добрые советы, ибо все знали, что я никогда не сражался в хольмганге. Да и другие тоже, впрочем, - это случалось редко, большинство поединков проходило втайне, без всяких правил и нечасто завершалось смертью.
Я вспомнил слова своего отца, Гуннара Рыжего: смотри, какое оружие у противника, а таковых может быть несколько, если допускается правилами. Себе непременно возьми вторым добрый короткий сакс, в щитовую руку, и, коли выдастся случай, брось щит и удиви соперника, - если сможешь, конечно, уронить щит и удержать в руке сакс, это непросто.
Не стой на месте, не выставляй ноги слишком далеко вперед и старайся поразить ноги и ступни, - так заведено у морских разбойников, ведь раненный в ногу уже не в состоянии биться, его можно не брать в расчет.
Но самый лучший совет я дал себе сам, повторял снова и снова в уме, как молитву Тюру, богу сражений.
Финн и Коротышка Элдгрим отмерили пять локтей укрытия в каждом углу и принялись вбивать колья. Правильных кольев, что зовутся тиоснур, у нас не было. Финн раздобыл у греков четыре римских колышка, около восьми дюймов длиной и с квадратной головкой. Их он и вбил в землю, соблюдя положенный обряд - то есть убедился, что видит небо, взялся за мочку уха и произнес заветные слова.
Брат Иоанн хмуро глядел на языческое непотребство; клинья его заинтересовали, ибо именно такими, он сказал, Иисус Христос был пригвожден к кресту.
Каждый выбрал два оружия и три щита, и бросивший вызов - я - наносил первый удар. Надо постараться, чтобы это получилось как можно убедительнее.
Если одной ногой выскочил за огороженный участок - ступил на пятку, как мы это называли, - поединок продолжится. Если обеими ногами или если пролилась кровь, все кончено.
Траин тоже никогда не дрался в хольмганге, вообще не держал в руках оружия последние пять лет и потому беспокоился. Он улыбался, как собака виляет хвостом, - не потому, что добродушная, а потому, что боится. Верхняя губа словно прилипла к его зубам, и он подбадривал себя, похваляясь перед своими данами, что прикончить мальчишку не займет много времени.
Он выбрал щит, меч и кожаный шлем, как и я сам, но было видно, как неуютно с мечом его ладони, привыкшей за пять лет к молоту и кайлу; он это чувствовал, и страх боролся в нем с необходимостью утвердить себя в глазах остальных.
- Бой! - крикнул Квасир.
Траин полуобернулся к своим людям, как бы ища поддержки, прежде чем замахнуться, - а я последовал совету Гуннара, звучавшему у меня в голове.
Бей быстро. Бей первым.
Я уже преодолел расстояние между нами, и мой замечательный волнистый клинок пел, как птица, в полете.
Пожалуй, удара лучше мне еще наносить не доводилось: прямо по кромке шлема, кусок долой, сквозь мягкую плоть под подбородком, глубже, глубже, даже раздробив кости шеи…
Я чуть не снес ему голову одним этим ударом. В последний миг он, должно быть, заметил блеск лезвия, попытался уклониться, отступить, но слишком медленно, и клинок пронзил его насквозь, а потом выдернулся, когда он все же попятился.
Затем его тело рухнуло вперед, а голова упала за спину, держась на клочке кожи. Кровь забила струей из шеи, залила все вокруг, превратила пыль в кровавую грязь, и он судорожно дернулся на земле, забрызгав кровью мои сапоги.
Мгновение стояла ошеломленная тишина, которую нарушило краткое "Хейя!". Финн.
Один удар. Мои люди радостно загалдели, а я ничего не чувствовал и не слышал ничего, кроме стука Траиновых пяток по земле, кроме бульканья утекавшей из него жизни и грохота собственного дыхания, такого громкого под шлемом.
- Меньше надо было болтать, - отметил Квасир, пихая меня под ребро. - Самое время клясться. Смерть на хольмганге - лучшая наша жертва Одину в этом году.
Так что, будучи ярлом и годи одновременно, все еще с окровавленным клинком в руке, я велел данам принести клятву, и они повиновались, пребывая в растерянности. Потом я распорядился похоронить Траина в могиле-лодке и, поскольку он был человеком Тора, как мне сказали, произнес над ним молитву Громовержцу и положил в могилу серебряный наруч - мой последний; все это заметили. Брат Иоанн мудро помалкивал.
- Хороший удар, - одобрил Финн позже, подойдя с едой ко мне, сидевшему в отдалении от других. Сунул мне кусок мяса, но вкуса я не ощущал и никак не мог справиться с холодным ознобом, хоть и кутался в плащ. - Даны тревожатся, но только из-за того, что Траин уступил так легко. Все они согласны, что ты ударил славно.
- И?
Финн пожал плечами.
- Никто не спорит, что ты наш ярл. Когда порвем этих козопасов, мы все будем заодно, уже не сядем по разные стороны от костра.
Я подошел к огню позднее, под тихий разговор о доме, о краях, где выпало побывать данам, под похвальбу нашими походами. Никто не вспоминал Траина вслух, но я чувствовал, что он лежит недвижно под камнями, с оружием на груди. Пять лет ломать камни - и погибнуть вот так…
Я не мог согреться всю ночь.
5
Дождь стучал по колпаку моего плаща, налетая с гор, которые Козленок назвал Троодосом. Мы взобрались высоко, море скрылось из вида, вместе с оливами и рожковыми деревцами, их сменили известняковые скалы и редкие сосны, приземистые дубки и стройные деревья, о которых Сигват сказал, что это кедры. Тут было прохладно, чисто и мокро, и мы дожидались возвращения разведчиков.
- Монастырь падать, - сказал Козленок, гордый тем, что составил заодно несколько северных слов, и ткнул пальцем вперед. Он весь дрожал в своей рваной рубахе, хотя Финн выделил ему плащ из наших запасов, и мальчишка укутался в этот плащ с головой. Нам самим, однако, день казался привычно свежим, Финн прогудел: "Почти как дома" - и взъерошил Козленку копну черных волос.
Это Финн привел Козленка и его брата, похожих друг на друга, как два весла, - оба темноволосые, с оливкового оттенка кожей и черными глазами. Один постарше, с гордостью поведал Финн, ему девять, а брату восемь.
Их мать, толстуха в черном, обычно прикрывавшая рот ладонью, пряча отсутствие зубов, все пять лет носила данам воду и пищу; нынче она, с другими горожанами, отстирывала и чинила нашу одежду. Даны по одному и по двое сходили в бани, возвращались чистые и причесанные. Затем им подстригали волосы и бороды, изрядно спутавшиеся за эти пять лет, - среди северян даны самые охочие покрасоваться.
Финн с чего-то проникся к Козлятам, которые бегали за ним, белозубо улыбаясь, точно две собачки, с тех пор, как пришли к нам и вызвались нас обстирывать, - их отец умер от лихорадки несколько лет назад.
- В них видна арабская кровь, - сказал я брату Иоанну, когда тот поведал мне, что эти мальчишки болтают по-восточному.
- Насчет крови не знаю, а в матери арабы всяко побывали, - усмехнулся Финн и закрутил ус; думаю, у него был свой интерес - отсутствие зубов не помеха для мужчины, долго болтавшегося в море.
Хавскип привели в бухту под суровым взглядом Валанта и надлежащим образом передали нам - впрочем, я заметил два греческих дромона, легкие галеры с катапультами на палубах, в створе гавани, явно на случай, если мы сглупим и попытаемся удрать.
Гизур поднялся на борт вместе с даном по имени Хрольв, который имел навык кораблевождения, а прочие даны сгрудились на берегу, вдыхая смолистый запах сосен.
Один из них, Свартар, сказал мне, что хавскип зовется "Айвур", "Свирепый", а я спросил, будут ли даны против, если мы назовем корабль "Сохатым фьордов", как заведено у Братства для всех челнов - пускай служат нам эти "Сохатые", увы, недолго.
Свартар ответил, что потолкует со своими, а я прибавил, что созову тинг и мы примем решение сообща. Свартар мне понравился, он очень быстро приспособился к новым порядкам и часто смеялся, даже над собственными невзгодами.
В юности он помогал монетному мастеру в Йорвике, лет десять назад или около того был учеником мастера по имени Фротрик, который чеканил монету для юного конунга Эадвига.
- Но я так и не освоил это дело, - признался он, когда мы стали его расспрашивать. - А потом вдруг сделал добрый чекан, уж поверьте, справный и ладный, с одной стороны надпись "Eadwig Rex" и крест, с другой имя и клеймо Фротрика. Имя конунга вышло на загляденье, а вот Фротриково я вырезал вверх ногами и наизнанку, так что прочесть его можно было только в отражении.
Все захохотали и принялись хлопать себя по коленям, когда Свартар добавил, что Фротрик на пробу поставил оттиск на чекане - а затем в ярости вышвырнул чекан на улицу, и Свартара вместе с ним.
- Так что я решил, что ремесло не для меня, и тем же летом присоединился к викингам. И до сих пор с ними.
Нового "Сохатого" объявили годным к выходу в море, пусть даже его парус, пять лет пролежавший сложенным на дворе, требовал починки, да и оснастку почти всю надо было заменить.
Я велел Радославу, Квасиру, Гизуру, Коротышке Элдгриму и шестерым данам остаться в Ларнаке, стеречь и чинить оба корабля, а затем показал Козлятам две серебряных монеты, чеканки Великого Города, и сказал, что это их доля. Один будет нашим проводником, а другой - гонцом: если на берегу что-нибудь стрясется, он известит нас об этом - Коротышка умел резать руны на дереве, и малец принесет деревяшку с письменами, которые способны прочесть лишь северяне.
- Я пойду, - воскликнул старший, стукнув себя по груди рукой в бесчисленных ссадинах. - Только мне нужны меч и щит. И еще шлем.
Финн усмехнулся, выдал ему все из своих личных запасов и хмыкнул, когда мальчишка сгорбился под тяжестью оружия.
- Как насчет доброй кольчуги, храбрый Бальдр? - Он постучал с улыбкой по верхней части шлема, в котором голова мальчишки словно утонула, и спросил, есть ли кто-нибудь дома. Потом снял шлем, взъерошил мальчику волосы и прибавил: - Думаю, обойдешься своей пращой.
Козленок засмеялся и вернул оружие, явно довольный, что избавился от такого груза. Я же сообразил, что не могу и впредь именовать его просто Козленком, и спросил, как его зовут.
Финн застонал.
- Ну чего привязался, Торговец? - он покачал головой в притворном горе. - Какая тебе разница?
Мальчик глубоко вдохнул и гордо выпятил челюсть.
- Иоанн Дука Ангел Палеолог Рауль Ласкарис Торник Филантропен Асанес, - выпалил он и широко улыбнулся. Финн ухмыльнулся в ответ.
- Имя длиннее, чем он сам, - пробормотал я. - Пожалуй, предпочту Козленка. А твой брат? Я не стану повторять ошибку и спрашивать у него.
- Его зовут Власий, - ответил мальчик и недоуменно, даже сердито уставился на нас, когда все покатились со смеху.
Затем, с копьями, круглыми щитами и в кожаных шлемах, которые прислал Тагардис, остальные даны заодно с моими людьми отправились, нагруженные мехами с водой, вяленым мясом и хлебом, в глубь острова. Едва мы двинулись в путь, начался дождь.
Три дня спустя ни дождь, ни студеный ветер, принесший сырость, и не думали униматься. Мы тем временем поднялись в холмы, постепенно забирая к востоку. Мы были уже довольно близко от Като Лефкары и городка Лефкара, по слухам, оплота Фарука, а дождь все лил, оседая пеленой влаги на лицах и ресницах. Правда, для северян было достаточно тепло, чтобы мы как следует пропотели под броней.
Те, чья очередь была нести тяжелые мешки, которые я распорядился взять с собой, ворчали вдвое больше остальных, и никому не нравилось постоянно ходить мокрым.
Разведчики вернулись с трех разных направлений. Все они были данами, ибо никто из дюжины моих побратимов не был особенно силен в охоте или следопытстве. У данов нашлось трое, и лучшим из них был Хальфред, тот, что выступил против Траина. Его называли Косоглазым - левый глаз у него словно прилип к носу; но, косоглазый или нет, он читал следы с той же легкостью, с какой монахи разбирают латынь.
Он был сухощавым и сноровистым и раньше трудился на Кнуда, обитавшего в Лимфьорде. Кнуд славился по всей Дании как скряга, обретший богатство работорговлей - он похищал эстов и ливов по всему побережью Балтики и продавал их купцам из Дюффлина и Йорвика.
От него требовалось, сказал Хальфред Косоглазый, находить беглецов, а поскольку Кнуд не тратился на стражу, работы было много, но в конце концов ему это занятие стало надоедать. Мало-помалу он отдалился от родни - никому не хотелось водиться с охотником на людей, пусть даже рабов.
Я порадовался скупости Кнуда - как выяснилось, Хальфред читал следы на земле, как мой отец когда-то читал ветра и течения, - ни в чем не уступал прежним нашим разведчикам, Носу Мешком и Стейнтору, которых Один забрал в Вальгаллу.