- Нет, нет, ага, мне не нужны деньги… Умоляю вас, увезите меня, ага…
- Увезти тебя? Куда? - поразился молодой.
- Все равно куда… Я погибаю здесь, случай занес меня сюда… Родина моя далеко, я нищий здесь и чужой…
Молодой посмеялся моим словам, а пожилой заметил поучающе:
- В этом мире все случайно, и все мы чужие… И все погибнем… А родина моя - тоже далеко… Подумай, на что жалуешься, незнакомец! Но скажи, странный человек, кто же ты, почему знаешь мой язык? Ты турок?
Я сбивчиво и торопливо стал рассказывать - как совершали мы с господином хадж, как напали на нас разбойники и я один волей аллаха остался в живых.
Турки переглянулись.
Что-то, наверное, было в моих словах такое, от чего молодой не улыбался больше, а пожилой качал головой и вздыхал сочувственно. Я понял, что мне поверили.
- Ага, пусть буду рабом вашим - только спасите, увезите меня отсюда! - молил я, схватив руку старшего турка. Он что-то тихо сказал спутнику, видно было - распорядился, и тот склонил перед ним голову. Потом старший обратился ко мне:
- Твои слова коснулись моего сердца, человек. Утром приходи в порт, найди контору Искандербея, - он посмотрел на молодого, и тот снова склонил голову.
В счастливом тумане я смотрел вслед коляске, увозившей богатых турок, а может быть, это не туман, а слезы радости застилали мне глаза.
Назавтра я отыскал в порту нужную мне контору: пожилой турок оказался богатым коммерсантом, свои товары он отправлял на пароходах в дальние страны. Меня посадили на корабль - и так началась вторая полоса моих скитаний. Через день мы благополучно прибыли в Стамбул. И там, в Стамбуле, я прожил двадцать один год.
Какими только работами я не занимался, чего не насмотрелся… Наверное, единственное, чего я не видел в Стамбуле, - так это денег, с которыми можно было бы пуститься в дальнюю дорогу к родному кишлаку, зная, что не помрешь в пути с голоду или не застрянешь в самом начале в поисках заработка и куска лепешки…
Я снял угол за Кок-мечетью, жил там, у меня появились друзья - такие же бедняки, как и я: арбакеш, разносчик писем, продавец газет… С ними я отдыхал душой, мы делились друг с другом куском хлеба, и от них же, от товарищей моих по нищете, я узнавал, что творится в городе и в мире… Когда Алибей, торговавший газетами, видел в них известия из России, а тем более из Туркестана, он спешил ко мне и читал мне вслух. Тоска по родине иссушала меня, я с волнением ловил любую новость оттуда - хорошую ли, плохую… Когда вернусь в мой кишлак, мечтал я, возьму горсть теплой и желтой, как золото, родной земли и прижмусь к ней лицом, а потом и умереть не страшно… Но придет ли он, этот счастливый день?
И вот… Помню, в то время я был извозчиком - хозяин отдавал мне четвертую часть выручки, этого едва хватало на хлеб и горячее… Так вот, рано утром я ожидал нанявшего меня человека у мечети Айя-София, а мимо пробежали мальчишки - продавцы газет, они кричали, перебивая друг друга:
- Революция в России!
- Царь Николай отрекся от престола!
- Образовалась временная власть!
Я еще не понимал всего смысла услышанного, но почувствовал: раз нет царя - это хорошо! Впервые в жизни я купил газету и сам прочитал ее: о том, что свергнут царь и у власти - Временное правительство, заголовки газеты кричали еще голосистее, чем мальчишки-продавцы.
Вечером ко мне пришли друзья, и мы до полуночи говорили о новостях из Петрограда. Все были радостны, поздравляли меня, и мы даже выпили немножко, потому что друзья мои надеялись: жизнь моя изменится теперь к лучшему.
- Джура-ака, понимаешь ли ты, что несет России революция? - спрашивал у меня Алибей, самый образованный из нас. - Ведь это - равенство, это справедливость, это конец голодной жизни!
В этот вечер я сказал друзьям, что решил во что бы то ни стало вернуться домой.
- Конечно, тебе надо ехать, как можно в такое время стоять в стороне! - поддержал меня Алибей. - Мы подумаем об этом…
Что означали его последние слова, я понял лишь впоследствии: оказывается, мои друзья ходили по знакомым и собирали для меня деньги на дорогу в революционную Россию. Они хотели хоть как-то прикоснуться к революции и, думаю, верили, что, помогая мне, помогают и ей.
Увидев деньги и поняв, что могу ехать домой, я заплакал… Никогда не забуду этих людей, думаю о них как о братьях.
В день моего отъезда друзья пришли в порт проводить меня, я видел - они завидуют мне, словно там, на родине, ожидали меня великие и славные дела.
Маленький грузовой пароходик, зайдя по пути в несколько портов, на пятый день пришел в Одессу. Оттуда через Тифлис, Баку и Ашхабад я добрался наконец до Ташкента.
Уйдя в хадж на год, я вернулся на родную землю через двадцать три года.
На улицах Ташкента, как и в Баку, и в Тифлисе, часто встречались люди с красной повязкой на рукаве, проходили отряды солдат, все двигалось и стремилось куда-то, прежнее медленное течение жизни сменилось бурным водоворотом. Я остановил молодого парня с красной повязкой - он погонял ишака, тащившего арбу с сеном.
- Слушай, брат, что творится в этом городе, куда бегут люди?
- Вы с неба, что ли, упали, ака? - изумился парень. - Как не знаете - Куропатка в клетке сидит, свобода пришла! Сейчас вот отвезу сено домой и тоже побегу…
Я слушал разинув рот. Куда он побежит? Вслед за остальными? А те - куда? И если куропатка сидит в клетке - почему это означает свободу? Но расспросить парня подробнее я не успел: еще не приспособился к быстроте новой жизни. Пока я закрыл рот, он уже исчез за углом. И только позднее я узнал, что куропатка в клетке была важной птицей: парень говорил о генерале Куропаткине, царском военном начальнике края.
На следующий день я добрался до Тойтюбе - и увидел то же, что и в Ташкенте: все спешат, кто бегом, кто на коне, - сплошная суматоха. Во дворе Аппанбая полно народу, но никто из собравшихся не был мне знаком. И двор и дом сильно постарели: дом чуть покосился, а дувал местами развален.
Я назвал себя собравшимся, и нашлись старики, что помнили обо мне.
- Говорили, бай взял с собой в хадж слугу, - сказал один из стариков, - так это, значит, ты?
- Мы думали, ты Давно умер, - Добавил Другой. - Сын Аппанбая лет двадцать назад устраивал поминки по отцу. Так я говорю?
- Да, так, - подтвердили и остальные аксакалы, - лет двадцать уже прошло.
- У бая был конюх, Аваз-курносый, может, он жив? - спросил я.
Когда-то мы дружили с Авазом.
- Нет, он тоже умер… - отвечал первый старец. - Что же, родственником тебе приходился?
- Нет, хотел у него о жене своей узнать.
- Кто твоя жена?
- Ортикбуш, дочь Каплана-ата. Жила в Шагози.
Старик задумался.
- Нет, не знаю, - ответил он наконец. - Намаз-вор спалил кишлак Шагози, говорят, никто не спасся.
- А давно спалил?
- Да как бай уехал, так скоро и спалил. Тоже, считай, лет двадцать минуло… Давние все это дела, сынок, кого найдешь теперь?
Душа моя, теплая и живая, сжалась от горя, и в груди стало пусто и холодно. Один я на этом свете, не дождалась меня Ортик… Куда пойду теперь?..
- Не печалься, сынок, - успокаивали меня старики, - благодари аллаха, что жизнь тебе сохранил, - ведь сколько бед над головой прошло. Да и кто знает - может, и жива еще твоя жена, может, найдется где-нибудь.
Я ответил, что пойду искать ее в Шагози.
- Если не найдешь жену, возвращайся, сынок, будешь жить в этом доме. Земли бая теперь наши, и дом тоже… А сын бая давно умер, сестра его неизвестно где.
Но я не думал о жилье, искорка надежды, подогретой словами доброго старика, гнала меня в Шагози. Прошел я с версту по дороге - слышу сзади топот, и нагоняет меня верховой, а с собой ведет еще коня.
- Ата велел отдать коня вам, - сказал верховой, - вернете на обратном пути. - И протянул мне поводья.
Да, брат, много на свете хороших людей. Не будь их, не сидел бы сейчас с тобой…
Приехал я в Шагози - вижу, тридцать - сорок дворов всего, бедный очень кишлак, и ни жены моей, ни знакомого лица. Из прежних жителей, людей Аппанбая, не осталось никого. Часть Намаз перебил, часть разбежалась…
- Сказывали, будто увез Намаз-вор с собой женщину одну, и будто имя ей было - Ортик, а с ней ребенок малый… - вспомнила седая старуха, и больше никто ничего не знал. Моя ли это Ортик? Мой ли ребенок? - гадал я, но точно узнать не мог, и следа никакого не оставалось. Искать больше было негде.
Я заехал в Тойтюбе, вернул аксакалу лошадь, поклонился старикам - и отправился в Ташкент.
Ну вот, а там уже познакомился с Костей Зубовым - он в милиции работал и меня к себе взял: подружились мы. Потом вместе гонялись в Фергане за Мадаминбеком и Холходжой, известные басмачи были, слыхал, наверное? А в прошлом году нас снова направили в милицию, уже сюда. Я стал большевиком, Костя меня и рекомендовал. И вот год минул, как работаю в Алмалыке. Но если слышу что-то об Аппанбае или людях его, волнуюсь и думаю о пропавшей жене моей, Ортик. Жива ли? Если умерла, то где могила? О ней ли говорила старуха в Шагози? И если так, то что с ребенком, с моим ребенком?
VI
В дверь постучали. Я поднялся с кровати и, еще под впечатлением рассказа Джуры-ака, пошел открывать. Теперь-то я понимал, почему он так долго расспрашивал Ураза!
На пороге стоял Натан, бледный и насмерть перепуганный. Я впустил его в комнату, он молча подошел к Джуре, опустился на колени и низко склонился:
- Товарищ начальник, простите меня, бедного. Я - приезжий человек, родина моя Бухара, в поисках хлеба насущного пришел в этот город…
- Встань, Натан, - спокойно попросил Джура и сам стал помогать сапожнику подняться. - Ну что опять стряслось?
- Ничего, товарищ начальник, ровно ничего… - Натан поднялся с колен и сел на стул. - Вы, оказывается, схватили этого нечестивца Ураза. Большое дело сделали, товарищ начальник! - Он приложил руки к груди. - Я - рад! До каких пор эти басмачи будут нас мучить?
- Разве тебя тоже мучили, а, Натан?
- А как же! Просят деньги, золото. Откуда возьму? Беден я, пятеро детей у меня, с женой вместе - шесть, все кушать просят. Революция нам счастье дала…
- Зачем пришел, Натан? - прервал его Джура.
- Товарищ начальник! Не говорите обо мне разбойнику, зарежет ведь, зарежет, а я тоже человек!
- В тюрьме он - как зарежет?
- Не знаете его, товарищ начальник. Сущий шайтан. Убежит.
- Это от меня-то, Натан? - удивился Джура.
- Простите, товарищ начальник, вы - великий человек!.. Сбежит, да. От вас.
- Ураз сам сдался, мы не ловили, - сказал я.
- Ураз - сам? Басмач сам сдался? - не поверил Натан. - Не смейтесь надо мной, товарищ начальник.
- Правда, Натан, - подтвердил Джура. - Не веришь - спроси у него самого.
Щеки Натана порозовели.
- Ах, товарищ начальник! Вы - великий человек, я - маленький человек, Ураз - тоже человек, наверное, кушать хочет. Разрешите, обед принесу, товарищ начальник, Ураз хворый, он плов любит.
Джура рассмеялся:
- Ладно, неси.
Натан поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.
- И ты предлагал его арестовать, а? - насмешливо упрекнул меня Джура. - Таких, как он, много, надо привлечь их, постепенно перетянуть к нам, на нашу сторону. Тогда тоже, как Ураз, плов есть будешь, поэт…
Вошел солдат-конвоир:
- Товарищ Саидов, тот вас спрашивает…
- Кто - тот?
- Да этот… Басмач. Я говорю, спит, нельзя будить, ночь не спал, тебя, головореза, ловил, а он все свое талдычит, и ругается еще: мол, важное сообщить хочу, зови скорее…
Джура вышел с конвойным, скоро вернулся, бросил мне с порога:
- Вставай, браток, найди Зубова скорее, а я еще с Уразом побеседую…
Начальника милиции я нашел у амбара - провожал в Тангатапды последнюю арбу с пшеницей. Джура уже ждал нас в кабинете Зубова.
- Басмачи готовят нападение на продотряд, идущий в Чадак, - встретил он нас новостью.
- Откуда сведения?
- Ураз сказал. В пятницу обоз должен выйти из Коканда. У Чадака - засада Худайберды.
- Османов! - позвал Зубов.
Вошел конвоир.
- Приведи Ураза… А не врет он, Джура?
- Верю ему.
- Уж очень многим ты веришь… Как бы не вышло нам боком!
- Послушай лучше, что он предлагает. Отпустите меня, говорит, и приведу вам тех, что в засаде. Старший - уйгур, Абдуллой зовут. Не ладит с Худайберды.
Конвоир ввел Ураза. Теперь он не прятал, как утром, взгляд, держался смелее. "Решился", - подумал я.
- Не обманываешь, Ураз? - встретил его Зубов.
- Не люблю обманывать.
- Сколько ж их будет в засаде?
- У Абдуллы двадцать человек. Пойдет он - пойдут все.
- Как узнал, что продотряд выйдет в пятницу?
- Худайберды сказал. В Коканде его человек есть. Большой человек. Я раз видел, угощал его Худайберды. Но имени и кто такой - не знаю.
- Бежать хочешь, а, Ураз?
- Жить хочу! - глухо молвил Ураз и опустил голову. Потом добавил: - Отпустите - всех их приведу сюда. Только есть условие.
- Какое?
- Не сажайте их. Ведь вышел такой приказ, слыхал я.
- Османов! - распорядился Зубов. - Уведи.
Конвойный вывел Ураза.
- Ну, Джура, что делать будем?
- Разреши, Костя.
- Сбежит, нам волосы по одному рвать будут - знаешь?
- И все-таки разреши. Я с группой пойду в Чадак: если Ураз не приведет людей Абдуллы, тронемся в Коканд, навстречу продотряду.
- Хорошо, - подумав, согласился наконец Зубов. - Только с Кокандом связаться надо будет, пусть отряд укрепят.
* * *
Конвоир привел Ураза.
- Отпускаем тебя, - сказал Зубов. - Но если обманешь, найду и пристрелю, помни.
Ураз улыбнулся, оскалил зубы.
Когда он в конюшне седлал мою хромоногую клячу, мне стало жаль его. Отпускаем на волю, а коня - что ж, отобрали? Я кивком показал Уразу: можешь взять своего вороного… Ураз обрадовался:
- Брат, если будет все хорошо, сам найду для тебя коня. А этого жеребца я и Худайберды не уступил. Тоскует он без меня… - И, выехав уже на улицу, обернулся и крикнул еще: - Эй, милиция! Большое дело сделал! Не забуду твою доброту. Ураз еще покажет себя, да!
И погнал коня.
Но не получилось так, как хотел Ураз, как хотел Джура. То, что произошло в Чадаке, свинцовой тяжестью легло на мою душу.
Когда мы с Джурой и с нами отряд милиционеров вошли в Чадак, мы увидели у крайних домов двадцать один труп… Двадцать басмачей, посланных в засаду, и с ними Ураз.
Случилось это так. Узнав от Зубова о предполагавшейся засаде, член Кокандского ревкома Саидхан Мухтаров лично возглавил продотряд. Когда они подошли к Чадаку, навстречу вышел Ураз. "Двадцать джигитов Худайберды готовы сдаться красным. Зубов знает. А Джура-милиция уже выехал сюда с отрядом - принять пленных", - сказал Ураз Мухтарову. Мухтаров распорядился, чтобы басмачи вышли и сдали ему оружие и коней. Басмачи согласились. Как Ураз уговорил их сдаться - никто уже не расскажет… Когда басмачи остались без оружия, Мухтаров приказал связать их, связали и Ураза.
- Что ты делаешь? - возмутился Ураз. - Мы лее Добровольно перешли к вам… В ответ Мухтаров хлестнул его нагайкой по лицу.
И тут только узнал в нем Ураз человека, которого угощал Худайберды. Но было поздно…
Обо всем этом услышал я шесть лет спустя, когда Мухтарова разоблачили и арестовали.
А мы - мы опоздали на час. Мухтаров расстрелял всех пленных.
Это была настоящая беда. И те басмачи, что колебались, могли бы уйти от Худайберды, теперь становились нашими заклятыми врагами.
- Ты предатель! - кричал Джура в лицо Мухтарову. - Судить тебя будут, я добьюсь!
- Попробуй! - равнодушно отвечал Мухтаров. - Попробуй, но что это даст? Правильно я сделал! Они хитростью хотели взять нас, но мы опередили их. А кто поверит тебе, полумулле, - двадцать лет жил где-то в чужой земле, неизвестно чем занимался, а потом втерся в ряды большевиков!
Джура побелел от гнева.
- Возвращайтесь и передайте Зубову, что Кокандский ревком выражает вам благодарность за своевременную помощь… - распорядился Мухтаров.
Жители кишлака помогли нам похоронить убитых. Потом мы молча двинулись к Алмалыку, но, едва отъехали, Джура заставил меня вернуться.
- Стой, надо забрать у них коня Ураза! Догони их!
Мухтаров не стал спорить, отдал вороного.
Когда я вернулся к своим, Джура глянул на осиротевшего жеребца, сказал только:
- Хороший человек был Ураз. Те джигиты тоже стали бы хорошими людьми… - И больше до самого Алмалыка не проронил ни слова.
На следующий день я увидел - Джура собирается в дорогу. Еще прежде Зубов составил и отослал в Ташкент рапорт, где обвинял Мухтарова в убийстве басмачей, согласных сдаться властям.
Пришел Натан. В лице, в глазах - печаль.
- Товарищ начальник, возьмите, Ураз оставил у меня… - и протянул Джуре маленький мешочек. По щекам Натана скатились две слезинки. - Как умер, а? Пусть земля ему будет пухом!
В мешочке было несколько серебряных колечек, серьги, два золотых браслета.
- Это все… - горько вздохнул Натан. - Все, что осталось от него. Я не успел продать…
Джура передал мешочек мне, сам оседлал коня. Натан все это время тихо стоял рядом с опущенной головой. Потом не выдержал:
- Товарищ начальник, что со мной будет?
Джура не понял вопроса, пожал плечами.
- Всей душой умоляю, товарищ начальник, не отправляйте в Сибирь! У меня даже ватника нет дома, был, да жена ребятишкам безрукавки сшила!
- Какая Сибирь, Натан, что за ватник?
Я тоже ничего не понимал.
- А разве вы меня не посадите?
- А за что, Натан?
- Ну все же… Продавал ворованные вещи… Помогал внутреннему врагу… Вы же понимаете, товарищ начальник, жить-то надо!
- Иди, работай спокойно. Никто не собирается сажать тебя, - ответил Джура.
- Ах, долгой жизни я вам желаю, товарищ начальник, очень долгой… - Натан снова заплакал. - Если не от меня, то от аллаха… - он запнулся, - хочу сказать, от государства воздастся вам за благодеяние.
- Сабир, - сказал Джура, - составь опись, и пусть Натан распишется.
- Спасибо, спасибо, ах, товарищ начальник… Не успел продать…
Я повел Натана к себе, составил акт о передаче в милицию награбленных вещей. Золотые браслеты были из тех, о которых говорила певица Уктам. Прав оказался Зубов: вернули-таки золото…
Джуры не было три дня. Зубов сказал мне, что он отправился в Бештерак. На четвертый день я ехал с милиционерами на стрельбище и увидел далеко на дороге двух конных. Одного сразу узнал по посадке: Джура. А когда приблизились, узнал и второго: это была жена Ураза. Ребенка Джура держал на руках.