Не прошло и четверти часа, как Джордж Малькольм, охваченный страстью, вернулся к незнакомцу, не забыв взять с собой ключи от веранды и калитки сада.
- Вот и я, - сказал он человеку в белом.
- Следуйте за мной…
- Вы хотели завязать мне глаза?
- Сию минуту.
- Как вам угодно.
И оба быстро зашагали рядом друг с другом, не говоря ни слова.
Когда они достигли конца дороги, послышалось ржание лошадей.
Проводник остановился.
- Вы, конечно, ездите верхом? - спросил он.
- Как и всякий англичанин! - ответил Джордж. - Но почему вы задали этот вопрос?
- Вы слышали ржание лошадей?
- А! Мы поедем!
- Да.
- Далеко?
Незнакомец не ответил.
- Скажите мне, по крайней мере, успею ли я к утру вернуться домой?
- Успеете.
- Вот все, что мне хотелось узнать.
Они подошли к лошадям, и проводник сказал:
- Вы находитесь возле лошади, быстрота которой сравнима с ветром.
- Я уже в седле, - ответил Джордж, наощупь с ловкостью хорошего наездника вспрыгивая на лошадь.
Проводник сделал то же самое и, схватив поводья из рук Джорджа, издал гортанный звук.
Обе лошади быстро помчались.
"Чрезвычайно пикантное приключение! - думал между тем Джордж. - Восток всегда останется Востоком! Волшебство сохраняет здесь свои права. Воскрешается старое доброе время очаровательных легенд, когда султанши, покрытые вуалью, похищали на один час тех кавалеров, которых желали сделать соперниками султанов".
Погруженный в мечты, Джордж Малькольм не заметил, как они приехали на место. Он не мог определить, какое расстояние пробежала его лошадь и сколько времени они находились в пути.
- Сойдите! - приказал ему проводник. - Дайте руку, я провожу вас.
Ноги Джорджа опустились на песок, мягкий как персидский ковер. Он почувствовал свежий запах цветов. Вдали слышалось журчание фонтана. Англичанин, не без основания, заключил, что он проходит через сады, примыкающие к какому–то дворцу. Они поднялись по лестнице. Дверь отворилась, опьяняющее благоухание Востока охватило нашего героя…
Джордж и проводник молча прошли несколько комнат, затем незнакомец отпустил руку англичанина, сказав ему:
- Когда досчитаете до двадцати, снимите повязку.
Джордж честно выполнил приказание; потом развязал шелковый платок, осмотрелся с легкопонятным любопытством.
Комната, в которой он находился, напоминала по форме и обстановке уже описанную нами в одной из первых глав. Лампы, спускающиеся с потолка, разливали по комнате сладострастный полумрак. Широкие портьеры из китайского атласа, украшенные изображениями птиц и несуществующих цветов, закрывали все двери.
Джордж Малькольм сел или скорее упал на широкий диван; его голова была охвачена огнем, сердце учащенно билось, он с лихорадочным нетерпением ждал появления незнакомки, каждая проходившая минута казалась ему вечностью.
Однако его ожидание продолжалось недолго. Одна из портьер медленно поднялась, и перед глазами молодого человека предстала таинственная, уже знакомая нам женщина.
Кисейная туника, вышитая серебром и почти прозрачная, едва скрывала секреты ее красоты. Густые роскошные волосы, спадавшие с плеч, спускались до самых пят. Большие глаза сверкали через отверстия в маске.
Джордж бросился к ней и, преклонившись, безумно прошептал:
- Значит, это не сон! Вы существуете, сударыня! И сегодня покажетесь полностью вашему поклоннику.
- Да, я покажусь тебе, - отвечала незнакомка; ты увидишь меня, потому что я, как и ты, жажду наслаждения любви.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …
Несколько часов спустя наш герой остался один; проводник, в котором наши читатели, конечно, узнали Согора, вывел его на улицу, не забыв предварительно надеть повязку на глаза. Они вскочили на лошадей и помчались по темной аллее, ведущей в неизвестность.
День начал заниматься в тот момент, когда Джордж Малькольм соскочил с коня в нескольких шагах от дома отца.
Глава 12. Роковой день
Джордж Малькольм условился со своим таинственным проводником, что каждый вечер около десяти часов будет прогуливаться по саду около дома и что, услышав троекратный крик совы, извещавший о желании незнакомки в маске видеть его, поспешит к Согору, ожидающему в конце дороги.
В течение двух недель сигнал раздавался восемь раз, и восемь раз Джордж Малькольм спешил на свидание с лихорадочным нетерпением.
Мы будем не правы, если скажем, что наш герой влюбился в незнакомку. Джон Малькольм совершенно справедливо выразился, что нельзя полюбить женщину, лица которой никогда не видел. Но это странное создание непреодолимо влекло к себе молодого человека. Его мысли были сосредоточены только на ней. Сладострастная дрожь пробегала по его жилам при воспоминании о благоухании, распространявшемся от ее волос. И каждый раз, думая о том, что придет время, когда он больше не услышит сигнала, он становился грустным.
Иногда вспоминал рассказ отца о Марии Бюртель, и тогда его честная, благородная натура восставала против самого себя, проклиная увлечение, которому он не мог противиться.
"Поступок мой скверен! - шептал рассудок молодому человеку, - скоро наступит минута, когда отец представит меня кроткому и целомудренному ребенку, который станет моей невестой! Вместо того, чтобы предложить ей сердце, достойное принять и сохранить ее образ, я стал рабом неизвестной женщины, по странному капризу судьбы овладевшей мной и постоянно призывающей меня для удовлетворения своей страсти! Разве это не подлость? Разве я не обманываю заранее ту, которая станет носить мое имя?"
Так думал Джордж, всякий раз намереваясь сопротивляться искушению. Но лишь наступала темнота и с колокольни звучал последний удар часов - он снова спешил в сад с бьющимся от сладострастного волнения сердцем. Крик совы прерывал ночное безмолвие. Молодой человек шел на свидание и возвращался домой только с восходом солнца полный печали и отчаяния.
Не следует особо подчеркивать, что он хранил тайну. Ни Джон Малькольм, ни Эдвард не подозревали, что он часто по ночам исчезает из дома.
Как мы уже сказали, прошло две недели. Однажды Джордж, возвратившись домой в четыре часа утра, заснул таким крепким сном, что пришлось немало потрудиться, чтобы разбудить его к завтраку. Быстро одевшись, он сошел вниз и встретил отца, на лице которого сияла радость. Старик держал в руке распечатанное письмо и, судя по всему, перечитывал его не менее сорока раз.
- Что с тобой, батюшка? - спросил Джордж, целуя старика. - По–видимому, ты сегодня очень счастлив?
- Ты не ошибаешься! - ответил отец.
- Причина этого заключена в письме?
- Да. Оно содержит приятную и радостную новость. И ты разделишь ее со мной. Мои милые воспитанницы Мария и Эва Бюртель направляются к нам!
- А, - прошептал Джордж, - уже?
- Они приезжают завтра! - продолжал Джон Малькольм, - завтра, Джордж, ты увидишь свою невесту, а Эдвард - свою. Но что это значит? Ты равнодушен к этой новости?
Джордж попытался улыбнуться.
- Наоборот, я очень рад, - ответил он. - Но ведь я никогда не видел Марии Бюртель, хотя она, должно быть, очаровательней создание, если ты ее считаешь такой. Поэтому мое сердце начинает учащенно биться, хотя бы только от одного любопытства…
- Ты прав, - ответил сэр Джон. - Несмотря на седые волосы, у меня горячая кровь, и я хочу все устроить слишком быстро. Я воображаю тебя уже влюбленным! Впрочем, я ошибаюсь лишь во времени: сегодня ты равнодушен, зато завтра будешь влюблен.
- Вы убеждены в этом, батюшка? - снова спросил Джордж.
- Это так же верно, как то что меня зовут Джоном Малькольмом. - Если твое сердце свободно, как ты клялся мне, то завтра оно будет занято!
Джордж не ответил, а с приходом Эдварда разговор стал носить общий характер. Через минуту лакей пришел объявить, что завтрак подан. Все сели за стол. Джон Малькольм говорил только о грации, прелести и прекрасных качествах Марии и Эвы Бюртель к великой радости Эдварда, нежность и любовь которого к одной из сестер были безграничны.
Джордж же страдал. Настойчивость отца причиняла ему сильную душевную боль, ему становилось невыносимо тяжело от упреков, которыми он сам награждал себя. Наконец, он вышел из–за стола под предлогом сильной головной боли и, удалившись в сад, бросился на скамейку, покрытую дерном.
Там он начал проклинать близкий приезд своей невесты, так сильно обрадовавший Джона Малькольма. Преувеличивая свою страсть к незнакомке, он считал, что вышел из пеленок, что отец, желая настоять на своем, злоупотребляет родительской властью. Словом, молодой человек решил не повиноваться старику и не приносить в жертву свое будущее.
"Своя рубашка ближе к телу, - рассуждал он. - Конечно, батюшка желает мне счастья, но он здесь обманывается. Связать себя цепями Гименея на всю жизнь для удовлетворения его грез с нелюбимым человеком было бы непростительно и неблагоразумно! Я свободен и хочу оставаться таковым! Мисс Мария Бюртель может выходить замуж за кого ей угодно. Пусть выбирает сама, но ручаюсь, что ее мужем никогда не станет Джордж Малькольм!"
Приняв это твердое решение, молодой человек несколько успокоился.
"Завтра надо будет приготовиться к генеральному сражению", - подумал он, возвращаясь к отцу.
Остальная часть дня прошла совершенно незаметно. В десять часов вечера Джордж, следуя своему обыкновению, прогуливался в саду и с нетерпением ждал условного сигнала. Темнота укутала аллеи и деревья, превратив все вокруг в волшебное великолепие таинственности и неизвестности.
Согор не приходил.
Молодым человеком овладело отчаяние. Ревность подсказывала ему: уж не пришла ли в голову новой Маргарите Бургундской идея сменить любовника? С глубоким отчаянием он возвратился в свою комнату и в сильной лихорадке бросился в постель. Он не спал всю ночь и только на рассвете, измученный коварной болезнью влюбленных, забылся в тяжелом сне.
Утром его разбудил необыкновенный шум, доносившийся из сада. Это были радостные восклицания женщин. Джордж со спокойным любопытством подошел к окну и увидел большой паланкин, остановившийся перед главным входом в дом.
"Наверное, приехали молодые невесты. Значит официальное представление произойдет во время завтрака. Неприятная перспектива!" - подумал он.
Светские люди, как известно, любят пококетничать, подобно женщине, желающей всем понравиться. Не был исключением и Джордж Малькольм. Позвонив в колокольчик, он с помощью Стопа, своего достойного камердинера, старательно занялся туалетом.
Честный лакей, как уже заметили наши читатели, любил поболтать. Однако долг приличия заставил его молча дожидаться вопросов господина. Наконец, потеряв терпение, он первым начал разговор.
- Вашей чести известна новость?
- О какой новости ты говоришь, мистер Стоп?
- Молодые дамы приехали.
- Ну и что? - удивился Джордж совершенно спокойно.
- Как что? В нашем доме теперь царит радость! Если бы вы видели, ваша светлость, что происходит на веранде! Все бегают, суетятся, торжествуют! Молодые мисс привезли с собой камеристку по имени Скиндия… Не правда ли, какое смешное имя, ваша честь? Она - маленькая индуска, очень миленькая, с большими черненькими глазками и белыми зубками. Она все время смеется, такая забавная!
- Уж не пленила ли тебя эта девушка? - спросил Джордж.
- Ах, ваша честь, - отвечал Стоп. - Я оставил свое сердце там, в Англии, в Аусбери, в руках толстой Кэтти, дочери лесного сторожа, которая бела, как сливки и красна, как роза! Я поклялся ей в верности и сдержу слово! Впрочем, она далеко отсюда, значит иногда можно и того…
Джордж не сдержал улыбки.
- Э, э! - воскликнул он. - Вот ты как ратуешь о постоянстве?
- Что же делать? Плоть слаба, ваша честь: святой и тот грешил по семь раз в день. Однако я намерен остаться верным Кэтти, если только в недалеком будущем мы отправимся в Англию, чтобы отпраздновать вашу свадьбу.
Сказав последние слова, Стоп принялся брить господина. Джордж, рискуя обрезаться, не мог оставаться равнодушным к словам Стопа и сильно дернулся.
- Мою свадьбу, - воскликнул он, - уж не сошел ли ты с ума?
- Может быть, ваша честь, - прошептал сконфуженный Стоп.
- Что ты хотел этим сказать?
- Я? Ничего, ваша честь, решительно ничего, я только повторяю то, что говорят все остальные слуги сэра Джона Малькольма. Наверное, я плохо расслышал… Умоляю вашу честь простить меня. Они утверждают…
- Что? Что они утверждают? Скажешь ли ты мне, бездельник?
- Они утверждают, что ваша честь должны жениться на мисс Марии Бюртель и что это супружество уже давно задумано сэром Джоном Малькольмом… Слуги уверены в этом, и я, увидев нынче утром молодых девушек, очень позавидовал вам…
- Что, молодые девушки так красивы?
- Ах, ваша честь! Ах, ваша честь! Ах, ваша честь!
Стоп с бритвой в руке сопровождал это тройное восклицание непередаваемой пантомимой, выражавшей без всякого сомнения безграничное восхищение.
Потом, несколько успокоившись, он продолжал:
- Я хотя и бедный камердинер, но готов отдать свою голову на отсечение, если ваша честь найдет подобную красавицу в Англии, Шотландии или Ирландии!
Джордж снова улыбнулся.
- Какой энтузиазм! - заметил он.
- Ваша честь очень скоро убедится в справедливости моих слов… О! Я убежден в этом. Молодые мисс - целая поэма!
- Кончай говорить глупости и займись лучше моей бородой!
- Слушаюсь.
Едва Джордж успел завершить свой туалет, как в дверь постучали. В комнату вошел лакей.
- Сэр Джон Малькольм просит пашу честь спуститься в зал, - объявил он.
- Предупредите отца, что приду через несколько минут.
Бросив беглый взгляд в зеркало и убедившись, что туалет безукоризнен, он зачесал свои волосы и спустился в зал.
В тот момент, когда он вошел в комнату, Джон Малькольм, подойдя к нему и взяв за руку, подвел его к молодым девушкам, сказав веселым, но в то же время дрожащим от волнения голосом:
- Мария, Эва, мои милые дети. Рекомендую вам того, о ком так часто говорил, моего старшего сына, Джорджа Малькольма.
Джордж поклонился молодым девушкам в английской манере, девушки протянули ему с грациозной фамильярностью свои руки. Он поднял на них глаза и впервые в жизни почувствовал себя ослепленным юной красотой.
Глава 13. Крик совы
Как мы уже сказали, Джордж Малькольм впервые в жизни почувствовал себя восторженным от встречи с воспитанницами отца. Между тем ни Мария, ни Эва не были одарены необыкновенной, неслыханной красотой, которой так щедро награждают своих героинь некоторые романисты. Но зато обе они обладали более чем броской привлекательностью. Обе были полны грации, прелести и походили скорее на ангелов, чем на земных существ. Старшей из них, Марин, шел девятнадцатый год; роста она была выше среднего и прекрасно сложена. Густые шелковистые черные волосы, от природы вьющиеся, составляли великолепный контраст с темно–голубыми глазами и необыкновенно белым лицом, на котором просматривались твердость и откровенность.
Эва была ниже сестры, но так же обворожительна: черные глаза, белокурые волосы, выражение чистосердечности и решительности на лице также не могли не привлечь внимания.
Джордж Малькольм, стоя перед Марией, не мог отвести глаз от этого прелестного создания. Он долго стоял, не говоря ни слова, и в его позе было столько комического, что Мария невольно начала улыбаться.
Джордж заметил улыбку; боясь показаться смешным и сделав над собой усилие, он победил невольное волнение, вновь стал хладнокровным, как и прежде, то есть светским человеком, уверенным в себе.
Мария и Эва были застенчивы, впрочем, без всякой неловкости. Рядом с Джоном Малькольмом и Эдвардом они не считали себя чужими в этом семействе. А Джордж был сыном одного и братом другого. Поэтому сестры не могли считать его посторонним. Они быстро привыкли к его обществу и доказали своим умным, блестящим, но всегда естественным разговором, что они не только умны, но и прекрасно образованны.
Джордж Малькольм получил сильный громовой удар, как говорили в восемнадцатом столетии. С ним произошла быстрая метаморфоза.
Сладострастный образ незнакомки в бархатной маске, занимавший большое место если не в сердце, то, по крайней мере, в его воображении, исчез подобно приятному сновидению, исчез в ту минуту, когда его глаза устремились на невинное лицо Марии Бюртель.
Он больше не думал об индусской Маргарите Бургундской, а смотрел неотрывно на ту, которая по желанию отца должна была стать его женой. "Именно здесь заключается мое будущее, - думал он, - все мое счастье! У ног этой девушки я проведу всю свою жизнь, этим маленьким ручкам отдам свою душу и сердце!"
Около двух часов дня молодые девушки, утомленные путешествием, пошли отдохнуть, чтобы вновь появиться к. обеду.
Джордж остался наедине с отцом и братом.
- Ну, что, сын мой? - спросил Джон Малькольм. - Что ты думаешь о моих воспитанницах?
- Это два ангела! - с необыкновенной экзальтацией в голосе ответил Джордж.
Судья улыбнулся.
- Какой энтузиазм! - заметил, улыбнувшись, он.
- Да, батюшка, в этом вопросе я энтузиаст.
- Итак, ты согласен, что, говоря о Марии и Эве, я нисколько не преувеличил их достоинств?
- Конечно, нет. Они оказались даже лучше, чем я воображал.
- Таким образом, тебе не нужно принуждать себя, чтобы жениться на Марии?
- Я буду счастливейшим человеком, дав ей свое имя.
- Будешь ли ты ее любить?
- Я уже влюблен в нее, батюшка, или скорее обожаю ее, потому что слово "люблю" недостаточно полно отражает то, что я чувствую.
Джон Малькольм с сияющим лицом взял руки сына.
- Ах, милый Джордж, - прошептал он взволнованным голосом. - Бог милосерден, осчастливив меня в старости! Видеть Марию твоей женой, а Эву женой Эдварда было моим самым горячим желанием! Если оно исполнится, то мне не останется больше ничего желать для счастья моей семьи. Если Господь позволит мне окончить начатое мной дело, которое навсегда должно утвердить в Индии могущество моего отечества, то я умру спокойно!
Когда Джон Малькольм произнес эти слова, голос его дрогнул и на глазах появились слезы.
- Умереть, батюшка! - воскликнул Джордж. - Зачем говорить о смерти? В цветущих годах. Вы совершенно здоровы! Бог милостив, как вы сказали, а я прибавлю - Бог правосуден. Он продлит вашу жизнь, чтобы вы были счастливы с нами.
Джон Малькольм не ответил. С нежностью он привлек сыновей к груди и молча поцеловал в лоб.
За ужином женихи с невестами встретились вновь. Мария и Эва, освеженные несколькими часами отдыха и одетые в белые платья, выглядели еще прелестнее, чем при первой встрече с Джорджем и Эдвардом. Но не следует чересчур доверять мнению влюбленных. Известно, что их сердца могут и ошибиться.
Ужин продолжался долго. Около девяти вечера, когда Джон Малькольм, его сыновья и воспитанницы вышли из–за стола, легкий вечерний ветерок, наполненный благоуханьем цветов, сменил безветрие жаркого дня. На небе блистали звезды, казалось, богиня ночи рассыпала все свои бриллианты на черный бархатный плащ.