– Вам удалось… как же это назвать…, прочесть их, я прав?
– Ф некхотором роде.
– Поразительно, – сказал он, – выше всяких похвал. Итак, что вам еще известно о господине Кондратьеве?
А что ему еще было о нем известно? По большому счету ничего. Если у Михаила и Макса существовали какие-то сторонние планы, то они не сподобились посвятить в них Григория. Зачем, если парень был далек от рабочих кондиций и ближайшее время обязан был провести в стационаре.
Мезенцев об этом так и сказал, чем поверг господина в белом халате в тягостное раздумье. Тот надолго ушел в себя, подошел к окну и стал сосредоточенно наблюдать за улицей. Молчание длилось как минимум пару минут, после чего дознаватель резко обернулся, щелкнул пальцами и произнес:
– Нет, мил человек, так дела не делаются. – Он замотал головой, словно отказываясь поверить в то, о чем только что подумал. – Я вынужден пойти на крайние меры. Извините, но ваша голова, точнее информация, которая содержится в вашей голове, для меня чрезвычайно важна. И я обязан знать все, что знаете вы.
– Штхо фы имеетхе…
Опешивший Мезенцев не успел договорить, как в палату заявился еще один тип, худой, неказистый и мрачный. При себе он имел небольшой кейс, который тут же разместил на столе перед монитором.
– Мне очень жаль, – произнес дознаватель, – но я не могу ничего с собой поделать. Работа и результаты – превыше всего, молодой человек. Пожалуйста, поймите это и постарайтесь меня… нет, даже не простить, а просто понять. Чисто по-человечески.
У Григория внутри все оборвалось.
– Штхо фы сопираетесь…
– То, чего не собирался делать с вами, но то что вынужден делать. Сейчас вам введут препарат, и вы станете очень сговорчивым. В простонародье его называют сывороткой правды. Я называю это спецпрепаратом или десяткой. Не буду вдаваться в подробности, почему десятка а не, скажем, восьмерка или шестерка, это не интересно. Могу сказать лишь, что спецпрепарат отлично себя зарекомендовал и великолепно работает. Естественно, кому-то нужна доза больше, кому-то меньше. У каждого свой волевой порог, который, в любом случае, нужно преодолеть. Я уже проделывал это не единожды, и процедура сия мне досконально знакома, правда в вашем случае есть одно небольшое "но": вам уже вводились специальные препараты, эффект от которых вы сейчас можете наблюдать на своем… хм… лице. А химия – наука не такая уж и простая, и пока что не универсальная. Одни препараты вполне себе неплохо взаимодействуют с другими, а вот другие… либо теряют свою эффективность, девствуя в сочетании, либо вызывают побочные эффекты, зачастую фатальные. Мне очень жаль, молодой человек, но в вашем случае вам ничего не остается как только дождаться смерти. Она не будет мучительной, хотя, вполне возможно, она будет долгой. К тому времени вы уже перестанете что либо понимать и адекватно воспринимать окружающий мир, со всеми вытекающими…
Тем временем, пока дознаватель со вкусом живописал Мезенцеву преимущества и недостатки сыворотки правды, его ассистент деловито раскрыл чемоданчик, извлек из него ампулу, содержимое которой спустя несколько мгновений перекочевало в обыкновенный одноразовый шприц.
– У нас все готово, – скрипучим, неприятным, режущим слух голосом проскрежетал он.
– Раз готово, то приступайте, – велел дознаватель.
Худощавый медленно подошел к вертикальному штативу с установленной на нем капельницей, перекрыл клапан подачи жидкости.
Григорий зашипел, попытался отстраниться от нависшего над ним человека. Безуспешно. Тело его не слушалось, сил сопротивляться практически не осталось. Он находился в настолько подавленном состоянии, что сейчас не мог, казалось, даже пальцем пошевелить.
Ассистент ловко извлек катетер из вены, отбросил ставшую бесполезной трубку. В его глазах сверкнул огонь превосходства. Он наклонился, примеряясь.
Игла коснулась бледной человеческой кожи.
Дверь в реабилитационную палату распахнулась от удара ноги. Раздались два сухих щелчка, и человек со шприцом, забрызгав Мезенцева собственной кровью и осколками костей черепа, плюхнулся на пол. Вслед за ним упал дознаватель, не успевший толком понять, что происходит.
В помещение ворвались две живые тени, быстро оформившиеся в человеческие фигуры.
– Живой, – с облегчением выдохнул первый, оказавшийся Михаилом Кондратьевым.
– Надо уходить, – коротко бросил Макс.
Он развернулся в сторону открытой двери, словно ожидая появления непрошенных гостей.
Но никто не появился.
Михаил быстрыми движениями снял с тела Григория провода и присоски, заговорщицки подмигнул парню.
– Держись, брат, надо тебя перетащить, – сказал он, бережно взваливая на плечо до предела изможденное тело.
– Пока что чисто, – раздался голос Долматова.
Мезенцев услышал его отстраненно, словно во сне. Ни боль в сраставшихся уже ребрах, ни давящие ощущения в груди его уже не тревожили. Он потерял сознание еще до того, как очутился в коридоре.
* * *
В себя он приходил медленно и крайне неохотно. Впрочем, в последнее время для него подобное стало нормой жизни. Палата реабилитационного центра стала для Мезенцева своего рода домом, в котором, правда, он не чувствовал себя в безопасности. И вот новое пробуждение, явившее его глазам новые интерьеры.
Григорий лежал в благоухавшей свежестью мягкой, чистой постели, рядом с окном, сквозь которое просматривалось раскидистое дерево сирени, а так же несколько клумб, изобилующих цветами. Мезенцев крайне слабо разбирался во всех этих "астрах" и "анютиных глазках", что однако не помещало ему заметить огромный куст пионов и роскошные розовые розы. В кусту сирени во всю заливалась стайка воробьев, а по карнизу окна прыгала трясогузка, презабавно дрыгая своим хвостом.
Кровать, на которой он лежал, находилась в комнате, и по тому, как она была обставлена, Мезенцев сделал вывод, что он находится в самом настоящем старинном деревенском доме. Стены строения были выполнены из отесанного и великолепно отшлифованного бруса. Строители, скорее всего, использовали ели, следовательно еловый лес некогда находился в шаговой доступности от этого места. Почему Григорий сделал такой вывод он и сам не знал, но был в нем уверен.
Пол был сбит из добротных, тяжелых досок, потолок так же производил впечатление монолитности. Дом хоть и был деревянным, но его создатели знали свое дело крепко и построили его на века.
Григорий повернул голову вправо, затем влево. В комнате имелись три окна: одно рядом с ним, по правую руку, два других напротив, чуть левее, аккуратно завешены тюлем. Светлица явно знавала заботливую хозяйскую руку – все чисто, аккуратно, буквально вылизано, и даже печка (настоящая русская, с лежанкой) выглядела идеально.
Воздух был вкусным. Его и в самом деле хотелось пробовать буквально на вкус, причем делать это медленно, жадно и глубоко, смакуя каждый вдох. В нем господствовали едва заметны цветочные запахи, а так же ароматы меда, спелой пшеницы и свежей майской листвы.
Интересно, сколько времени он уж здесь находится? Стоит ли ему опасаться за собственную жизнь или наконец-то наступила пора расслабиться?
В комнату отворилась дверь, которую Мезенцев не мог видеть. Светлица делилась на две части деревянной перегородкой, и Григорий не знал, что находилось по ту ее сторону. Приглушенные шаги свидетельствовали о том, что человек ступал по ковру.
Мезенцев закрыл глаза, положил голову прямо, как и подобало спящему больному.
– Хорош уже претворяться, – хмыкнул знакомый голос. – Скоро бегать будешь.
Григорий распахнул веки, слегка скосил глаза влево. Так и есть, Кондратьев собственной персоной. Вроде не мираж, настоящий, живой. Неужели он успел их предупредить?
Ответ на последний невысказанный вслух вопрос Григорий получил в ту же секунду:
– Должен сказать тебе спасибо, брат. Если б не твоя паранормальная связь, нас бы уже не было в живых. Суворов оказался настоящей гнидой, предателем, которых стоит уничтожать без всякой жалости. Вот только хитрый он гад и опытный. Каким-то образом просчитал нас или элементарным образом перестраховался. Он даже своей охраной пренебрег. Сделал из собственной дачи одну большую бомбу, позволил нам войти внутрь и…
Михаил махнул рукой, досадуя на произошедшие события.
– Если б ни ты и Макс…
– Он жив? – спросил Мезенцев и подивился тому, что наконец-то может нормально говорить.
– Жив. Что этому чертяке сделается.
Лицо парня тронула мягкая улыбка.
– Где я? – спросил Григорий. – Долго я тут уже нахожусь?
– Шестые сутки, – ответил Михаил.
– Шестые?! – воскликнул Мезенцев, невольно приподнимаясь на локтях?
Кондратьев положил тому руку на плечо, успокаивая боевого товарища.
– Пока особо не геройствуй. Тебе еще вредно двигаться. Тебя специально держали здесь в состоянии глубокого сна, чтобы все твои раны быстрее зарубцевались, а организм, подвергшийся серьезному стрессу, скорее пришел бы в норму. Отлеживайся, пока есть время. Все равно ты теперь… переведен на нелегальное положение.
Григорий раскрыл рот от удивления.
– Какое положение?
Кровожадная улыбка Михаила обнажила ровный ряд белых зубов.
– Нелегальное, – охотно пояснил он. – Ты теперь чуть ли не террорист номер один. За тобой охотятся сотрудники МВД, ФСБ и бог знает кто еще. Ориентировки на некоего Григория Мезенцева имеются на каждом посту ДПС в каждом даже самом захудалом опорном пункте полиции. Ты прямо-таки звезда номер один. И чтобы лишний раз потешить твое самолюбие, скажу, что формулировочка ориентировки на тебя недвусмысленно намекает на твою собственную крутость. Там говориться, что, мол, не стоит даже пытаться лично задерживать опасного преступника, ни много ни мало, международного террориста. Следует сразу позвонить по нескольким номерам и получиться хорошее вознаграждение.
– Какое вознаграждение? – пролепетал Мезенцев.
Не то, чтобы он не допускал столь плачевного развития ситуации, но известие, что из добропорядочного гражданина России, служившего своей Родине верой и правдой (пусть и не десятилетия, а всего пару лет) сделают отъявленного мерзавца и негодяя, коим только детей нерадивых пугать, выбило Григория из колеи.
– Пять миллионов американских денег, – довольно ухмыльнулся Кондратьев.
Мезенцев ахнул. За его голову предлагали целое состояние. Что там международные террористы. Их драгоценные тела никогда не стоили столь дорого. Они годами убивали людей, терроризировали, порой, целые государства, заставляли людей совершать ужасные вещи, а он…, в чем он провинился перед властьимущими? Просто перешел им дорогу, и теперь его объявили чуть ли не врагом всего цивилизованного мира?
– Да не расстраивайся ты так, – сказал Михаил, подмигнув своем другу. – Ты такой не один. На нас с Максом имеются точно такие же ориентировки, и денег за наши головы предлагают ровно столько же, поэтому теперь мы все вместе плывем в одной лодке. И, кстати сказать, не только мы.
Мезенцев ощутил в его словах неприкрытую боль.
– Такова игра с большими и серьезными дядечками, – продолжил Кондратьев. – Если им переходят дорогу, они стараются сделать жизнь нарушителей похожей на кромешный ад. Они действуют чрезвычайно эффективно и не гнушаются любой подлости.
– О чем ты? – спросил Мезенцев. В груди Григория все похолодело.
– Я сейчас об… эм… инструментах давления. Близкие люди, семья, девушка…, ты же не думал, что их оставят в покое после всего того, что мы сделали?
Слова суперсолдата ударили парня по голове похлеще кулака боксера-тяжеловеса. Он резко выпрямился, оперся рукой о кровать, пытаясь подняться на ноги. Закружилась голова. Горло сковал рвотный спазм.
– Тихо, тихо, герой, – попытался успокоить Мезенцева Кондратьев. – Не кипятись. Я ж тебе рассказал об инструментах воздействия на человека, но совершенно не упомянул о состоянии этих самых инструментов.
– Не называй их так! – вскипел Григорий, вновь занимая горизонтальное положение. – Они люди!
– Люди, люди, кто ж спорит-то? – согласился Михаил. – Вся твоя родня – в безопасности. Не переживай. Нам удалось подстраховаться и вовремя их эвакуировать. Поправишься, не забудь сказать спасибо Костицину и его людям. Спецура из-за нас серьезно рискует. Все-таки мы, как никак, опаснейшие преступники. Не удивлюсь, если того же Костицина, в конечном счете, на нас и натравят.
Григорий издал вздох облегчения. Ему вдруг нестерпимо захотелось повидать родителей, с которыми он пересекался довольно редко, обнять мать, взглянуть в глаза отцу… А еще ему до дрожи в руках захотелось прижать к себе Оксану – единственную девушку, которую он успел по-настоящему полюбить.
– Ты давай, лежи, – сказал Михаил, – набирайся сил, а я пойду. Мне еще дела надо делать. К тому же, – он замялся, чувствуя себя не в своей тарелке, – к тебе тут гости.
Григорий не успел ничего сказать, а Михаила уже и след простыл. Но в следующую секунду Мезенцев позабыл обо всем на свете.
В светлицу вбежала его любимая, Оксана Ломанова.
Глава 11
Эра высоких технологий
Если и существовал рай на земле, то для Григория он очень быстро закончился. Четыре дня пролетели как одно мгновение, и безумно приятное времяпрепровождение сменилось рутинными заботами.
Спецназу ФСБ во главе с полковником Костициным удалось, казалось, невозможное: они тайно сумели вывести в сельскую местность родителей Григория Мезенцева, а так же всю чету Ломановых, тем самым, вполне возможно, сохранив ни в чем не повинным людям их жизни. Неведомые силы вовсю старались добраться до Кондратьева и компании. Они ни за что бы не пожалели тех, кто не имел никакого отношения к их грязным делам.
Четыре дня, пока Григорий занимался усиленным восстановлением, он тесно общался с теми, кто был ему дорог. Загородный дом принадлежал знакомому одного сослуживца группы Костицина. Дача, теоретически, была неплохо законспирирована, и должно было пройти достаточно много времени, чтобы противник, кем бы он ни был и какие бы цели перед собой ни ставил, нашел бы ее. Для Мезенцева виновником всех бед был некто генерал Реутов и ведший с ним какие-то свои дела Петр Григорьевич Суворов. Для Долматова и Кондратьева, разбиравшихся в проблеме несколько глубже, все выглядело не таким очевидным. Реутов кого-то прикрывал, и вот тех людей (Удав часто называл их Заказчиками) стоило найти как можно скорее.
– Отдохни, милый, тебе не стоит так сильно нагружаться.
Ласковый, такой нежный и родной голос заставил парня замереть в сладостном оцепенении. Мезенцев занимался восстановительной физкультурой, пытаясь скорее войти в привычную для него рабочую форму. Три дня тому назад он впервые за последнее время сумел самостоятельно встать на ноги. Ребра уже не болели, голова не кружилась, но организм чувствовал себя слабым, вялым и рыхлым. Мезенцев принялся с остервенением выполнять комплекс восстановительных упражнений, который подготовил ему Михаил, и с тех пор по много часов проводил в саду, под сенью яблонь и липы, занимаясь с тяжестями.
– Если я не продолжу заниматься, то пробуду здесь еще долго, – ответил парень, оборачиваясь к девушке. – Конечно, в этом есть и свои плюсы, и это просто огромные плюсы, – довольно улыбнулся Мезенцев, – но у меня есть долг, который я намерен отплатить.
Девушка с нежностью посмотрела на Григория.
– Конечно, я все понимаю, – сказала она, подходя к нему вплотную и беря возлюбленного за руку. – Просто, мне до сих пор кажется, что ты недостаточно окреп. Когда тебя привезли, без сознания, я думала, что с ума сойду. Ты всю неделю спал, а я сидела рядом и мечтала увидеть тебя снова здоровым и радостным. Я так хотела, чтобы ты открыл глаза и посмотрел на меня, но ты спал…, ты лежал словно…
– Я знаю, как это выглядело со стороны, – перебил ее Мезенцев. – Зрелище не из приятных.
Он взглянул в ее роскошные глубокие глаза.
– Я знаю чего ты боишься, – сказал он. – Поверь, милая, я вовсе не собираюсь геройствовать и не собираюсь подставляться, но… так уж сложилось, что каждый из нас троих – уникален, а люди, которые хотят нас убить, от которых нам пришлось вас защитить, очень могущественны. Чтобы нам выжить, следует действовать одной монолитной командой, а команда – это отлаженный механизм, где каждая деталь работает так, как должно. Если меня не будет в команде, ее эффективность упадет в разы. И… меня, к сожалению, некем заменить.
Он обнял Оксану, нежно поцеловал ее в губы, такие сладкие и манящие, такие страстные и нежные одновременно.
– Я буду осторожен, обещаю. Ребята ни за что не подвергнут меня риску, тем более, сейчас, когда я нахожусь не в лучшей своей форме. Но я ни в коем случае не должен быть для них обузой, поэтому мне нужно тренироваться. Иначе наше дело обречено на поражение.
Оксана понимающе кивнула. Взгляд ее ясных глаз красноречивее любых слов говорил, как она забоится и переживает о своем милом и единственном.
И ведь не только она. Родители, которые уж несколько лет жили отдельно от Григория, так же не могли налюбоваться на своего единственного сына. Они не думали, не гадали, что их чадо занимается столь опасными делами, и теперь, порой, глядели на своего отпрыска по-другому, как на серьезного повзрослевшего и вообще серьезного человека.
Солнце уже начало клониться к горизонту, а Григорий, работавший словно одержимый, и не думал заканчивать свою тренировку. Однако его прервали, и на сей раз столь дерзкий поступок совершил ни кто иной, как Макс.
– Пойдем, – буркнул тот.
– Что-то случилось? – окликнул его молодой человек.
Кинетик рассеяно взглянул в глаза псионику, отвернулся.
– Поговорить надо.
Разговор вели в большой комнате, за столом и без посторонних ушей. Кондратьев строго-настрого запретил всем приближаться к входной двери на расстояние пушечного выстрела, и его слово, похоже, никто даже и не подумал нарушать. На суперсолдата поглядывали с опаской, но без враждебности, однако Михаилу на все эти взгляды было ровным счетом наплевать. Его интересовала эффективность и дела, которые сами собой делаться не собирались.
– Гриша, – сказал он, когда вся команда оказалась в сборе, – нам нужно то, что, возможно, хранится у тебя в голове.
По комнате разлилась давящая тишина, а Мезенцев неожиданно для остальных хмыкнул.
– Мне уже это недавно предлагали. Я отказался. – Григорий коротко пересказал свой диалог с неким дознавателем, после чего добавил: – Надеюсь, ваше предложение мне понравится больше.
Макс и Михаил переглянулись.
– Хорошее у тебя чувство юмора, – скромно сказал Долматов. – Одобряю. Да, наше предложение – очень хорошее. Оно заключается в том, что нам необходимо найти генерала Суворова и через него выйти на остальных. Улавливаешь ситуацию?
Мезенцев согласно кивнул.
– Улавливаю, но пока не до конца понимаю, чем я могу вам помочь.
Слово взял Кондратьев: