Наконец швеллеры остановились. Они висели теперь недалеко от Полоза, но в руках у него был только обрывок каната, и закрепить швеллеры он не мог. Тогда Котик быстро подбежал к ящику, откуда Полоз брал канат, обмотал вокруг пояса самый крепкий и, уже ни минуты не колеблясь, полез туда, где на железной ферме, охваченный ветром и морозом, стоял прораб.
Котик поднимался торопливо, не думая о том, куда ставить ноги, за что ухватиться руками, подставляя все тело под удары ветра. Останавливался на мгновение и все- таки карабкался дальше. Рукавицы его упали. Он не обратил на это внимания и заметил лишь тогда, когда железо стало прилипать к ладоням.
Он ругался, проклиная ветер, снег, мороз, ругал осатанело, со смаком, задиристо и все-таки лез вверх.
Когда он, наконец, остановился рядом с Полозом и ухватился за согнутую ледяную руку прораба, силы почти оставили его. Одеревеневший Полоз с трудом размотал толстый канат.
А вокруг них бешеная свистопляска ветра и снега достигла наибольшей своей силы. Воздух наваливался густой массой, как вода, и двое людей на высоте тридцати пяти метров над землей не могли долго сопротивляться этой силе. Но они не сдавались, привязывали себя на время к железным рейкам, потом переходили на другое место, старались избежать ударов ветра и успевали еще надежно крепить швеллеры.
Эти двое людей противопоставляли силе бурана свою волю, умение. Они умели побеждать, должны были победить и победили.
И когда работа была окончена, они вдруг почувствовали и двадцатиградусный мороз, и бешеный ветер, и боль на изодранных в кровь руках. Только теперь почувствовали они, как тяжело было выполнить эту работу. Когда они спускались на землю, силы уже совсем оставили их. Каждую минуту казалось, что ветер одолеет их, сорвет и бросит наземь.
И они спускались медленно, часто останавливаясь и поддерживая друга друга. Не было ни страха, ни радости. Было только напряженное, как трос на ветру, внимание и единственное желание: вырваться из смертельных объятий ветра, стать на твердую землю.
Наконец, они спустились, и поземка показалась им совсем не холодной после подоблачного ветра. Медленно двинулись они к выходу из кузницы, изнемогшие и обессиленные.
Несколько человек бежало им навстречу. Взбудораженный грохотом швеллеров, сторож успел позвонить прорабу кузницы и дежурному по строительству. Сейчас они встретили Полоза и Котика.
Полоз хотел пройти мимо, не обращая внимания на этих людей, но его остановили. Прораб кузницы, инженер Гуч- ко, преградил ему дорогу. Лицо его, полузакрытое седыми усами, побагровело от злости.
- Кто дал вам право хозяйничать на чужих участках? - крикнул он.
- Передайте своему прорабу, - процедил сквозь зубы Полоз (ему трудно было шевелить замерзшими губами), - что он растяпа, если не просто сукин сын.
С этими словами он отстранил Гучко и быстро вышел из цеха. Котик еле поспевал за ним. Вскоре они уже стояли у подъезда дома, где жил Полоз, и, звонко топая ногами о цемент, стряхивали снег. Прораб пригласил Котика зайти погреться, и тот не отказался, хотя чувствовал себя неловко.
Они промерзли до костей, и поэтому тепло комнаты показалось им особенно приятным.
- Вот что нам нужно, и притом немедленно, - воскликнул Полоз, вынимая из шкафа бутылку. Он пошел за хлебом и закуской. А в это время Котик рассматривал жилье своего начальника. Полоз вернулся с тарелкой. На ней лежала какая-то рыбка. Он поставил тарелку на стол, достал вилки и наполнил стопки. Не успели они поднести к губам стопку, как в дверь громко постучали.
- Войдите, - крикнул Полоз, не опуская руки.
Дверь отворилась, и высокая женщина в сером платье остановилась на пороге.
- За твое здоровье, Вера Михайловна, - сказал Полоз вместо приветствия, встал, поднял высоко стопку, посмотрел через нее на свет и медленно, смакуя, осушил до дна.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Вера Михайловна вошла в комнату и плотно притворила за собой дверь. Ее взгляд ненадолго задержался на коренастой фигуре Котика.
- Пьешь? - чуть сощурив глаза, спросила она Полоза.
- Греюсь, - в тон ей ответил прораб, стараясь сообразить, что привело к нему начальника строительства в столь поздний час. Она жила в этом же доме, этажом выше, и заходила к нему всего два или три раза. В ее присутствии Полоз всегда смущался, а стараясь скрыть смущение, становился слишком развязным и даже грубоватым. Потом сердился на себя за это и клялся сохранить полное равнодушие, но при первой же встрече все повторялось сначала. А Вера Михайловна ничем не выделяла Полоза среди других инженеров. Всегда сдержанная и спокойная, она, как всех, встречала его улыбкой, умела быть - требовательной, хвалила скупо и редко.
- Садись, Вера Михайловна. - Полоз пододвинул к столу еще один стул. - Садись, гостьей будешь. Мы по-простому, по-холостяцкому…
- Меня удивляет, - сказала Вера Михайловна, не обратив никакого внимания на приглашение Полоза, - меня удивляет, почему ты всегда стараешься влезть не в свое дело. Что, тебе мало работы на своем участке?
Полоз удивленно поднял брови. Молча развел руками, Вера Михайловна поморщилась.
- Ты пришел из армии, а действуешь так, будто не имеешь представления о дисциплине и порядке.
- Может быть, ты объяснишь мне, что случилось?
- Если ты еще раз вмешаешься в работу инженера Гучко, твоя фамилия будет стоять в приказе рядом с выговором. Понял?
Полоз молча поднялся. Лицо его стало каменным, странно суровым. Глядя на Веру Михайловну в упор, он подыскивал нужные слова, но все они почему-то к этому разговору не подходили, Две вертикальные морщины залегли в уголках губ. Возмущение сжимало ему горло.
- Интересно знать, где я вмешался в его работу?
- Где? Это недостойно серьезного человека, Полоз, - натворить глупостей, а потом изображать наивного мальчика.
- Вера Михайловна, ты либо скажешь, чего хочет от меня Гучко, либо мы раз и навсегда прекратим этот разговор.
Соколова покачала головой.
- Пять минут назад он мне звонил. Очевидно, все свои подвиги ты совершил вместе с этим товарищем? Нечего сказать - оба отличились. И зачем вам надо было трогать этот настил?
Котик встал из-за стола. Вера Михайловна, довольно высокая женщина, рядом с этими двумя богатырями казалась маленькой и хрупкой.
- Какой настил? - нахмурился Полоз. - Ничего не понимаю…
- Не понимаешь? Зачем тебе надо было лезть в кузницу, сбрасывать монтажный настил? Вы что, оба пьяные были?
Полоз и Котик, наконец, поняли: вместо благодарности. Гучко обвинил их чуть ли не во вредительстве. Тяжелый кулак Котика, как гиря, упал на стол.
- Сукин сын! - не выдержал он и вдруг, сам испугавшись своей смелости, смешался и отошел к стене.
- Архиподлец, - стараясь быть спокойным, подтвердил Полоз. - Это он, товарищ Котик, решил нас отблагодарить. А мы-то старались…
- Так вот, думаю, что ты учтешь наш разговор. Мне бы не хотелось ссориться с тобой, Полоз.
Прораб тяжело прошелся по комнате. Надо было объяснить, что произошло, а слов не было. На Гучко даже злиться не стоило, но Соколова должна была знать правду.
- Ну, пойдем в кузницу, - неожиданно мягко и добродушно сказал он, обращаясь к Котику.
Тот согласно кивнул головой.
- Зачем же сейчас идти? Мы и завтра успеем, - улыбнулась Соколова.
- Нет, мы пойдем сейчас.
Полоз сказал это так сдержанно и сухо, что Вера Михаиловна удивленно на него посмотрела и молча согласилась.
- Если вам обоим так этого хочется, - ну что ж, пойдем.
Сказав это, она пошла к двери, на ходу бросив:
- Одевайтесь, я сейчас вернусь.
Котик посмотрел на Полоза. Ему совсем не хотелось снова идти в метель, подставлять лицо под острые ножи ветра, но раз дело так обернулось, то начальнику строительства необходимо все доказать. Сомнений тут не должно быть.
Вера Михайловна вернулась, одетая в желтое, туго стянутое широким поясом, кожаное пальто. Натягивая перчатки. она остановилась у двери.
- Ну, пошли. Вы готовы?
- Готовы, - коротко сказал Полоз.
Прежде чем запереть дверь, он окинул глазами комнату. На подоконнике еще дымился чайник. Тонкая струйка пара с тихим свистом выбивалась из отверстия в крышке. Разрезанная рыбка лежала нетронутая ка тарелке. Теплый воздух батареи центрального отопления покачивал занавеску над окном. Полоз с сожалением запер дверь.
На улице его ждала приятная неожиданность - у подъезда стоял большой автомобиль начальника строительства. Соколова села рядом с шофером и велела ехать в кузницу.
Ветер ничуть не уменьшился. Машину подбрасывало на сугробах. Они молниеносно вырастали на дороге, и с такой же скоростью ветер сгонял их на обочины дороги. Пролетали ледяные снежинки и в свете фар казались каплями растопленного металла. Котик был глубоко убежден, что шофер давно уже потерял дорогу, но машина, упруго дернувшись, словно уткнувшись в большой сугроб мягкого снега, остановилась перед ажурными каркасами кузницы. Соколова открыла дверцу и вышла. Полоз и Котик выскочили за ней. Втроем они вошли в здание цеха. Сжато, не говоря о себе, а все время повторяя "мы", Полоз рассказал о страшной силе расшатанных швеллеров. О сброшенном силой ветра настиле и оборванном канате. О перетянутых тросах и бешеном ветре.
Вера Михайловна смотрела вверх, где под порывами ветра чуть заметно вздрагивали тяжелые швеллеры. Не верилось, чтоб в такую погоду кто-нибудь мог добраться туда. Но желтый, новый, связанный несколькими узлами канат виднелся наверху. В словах Полоза не было ни капли неправды. Инженер Гучко лгал, пытаясь скрыть собственную халатность.
Вера Михайловна живо представила себе Полоза там, наверху, под ударами ветра и снега и невольно вздрогнула. Инженер Полоз, на которого она прежде не обращала особого внимания, неожиданно стал ей родным и дорогим.
Это необычное чувство несколько ее озадачило, но она ничем не проявила его и, выслушав Полоза, сказала сухо:
- Прошу меня извинить. Вы проделали действительно героическую работу, и вас обоих следует только поблагодарить. Но в другой раз я просила бы тебя, Полоз, не рисковать ни своей жизнью, ни жизнью рабочих.
Она повернулась и, легко ступая по морозному хрустящему снегу, пошла к машине. Полоз и Котик последовали за ней. Снова перед фарами замелькали ослепительные снежинки. Машина упорно пробивалась сквозь снег и ветер. Остановились у сорок восьмого барака, и Котик вышел. Он даже рад был избавиться от такого высокопоставленного общества…
Соколова и Полоз молча вышли у своего подъезда. Не глядя друг на друга, поднимались по лестнице. Удивительно короткими казались пролеты. На площадке второго этажа Полоз остановился. Остановилась и Соколова. Она отлично понимала возмущение прораба, и вдруг то же самое чувство, которое удивило ее там, в кузнице, возникло снова. Сейчас она не противилась ему. Это была какая-то мощная и очень радостная волна.
Впрочем, ничего необычного не произошло.
- Прошу простить меня, Полоз, - Вера Михайловна пожала прорабу руку, - не сердись.
Голос ее дрогнул. Соколова быстро выдернула руку и поднялась наверх.
Полоз сосредоточенно прислушивался к ее шагам. На третьем этаже хлопнула дверь. Стало тихо. Он несколько минут не мог попасть ключом в узкую скважину английского замка…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Месяц за месяцем, много времени пробежало с того дня, как Юрий Крайнев вернулся из немецкого плена, а врачи все еще не разрешали ему увидеться с Ганной. Такая встреча могла быть чревата последствиями, и никто не мог предугадать, что она принесет: пользу или вред.
Один только Валенс не разделял опасений врачей.
- Это для нее было бы лучшим лекарством, - утверждал он, выслушивая очередную исповедь взволнованного Юрия о категорическом запрещении свидания.
А для Крайнева такая проволочка становилась уже просто нестерпимой. Он должен был увидеть свою любимую, не могло же в самом деле его появление принести ей вред. Не верил он врачам! В этом отношении он разделял точку зрения Адама Александровича. Нужно пойти к Ганне. Не может ей стать хуже!
И вот, наконец, после долгих колебаний, опасений и предупреждений, врачи разрешили ему свидание.
- Мы пойдем вместе, Адам Александрович, - сказал Крайнев, - так, вероятно, будет лучше. В глубине души мне немного страшно-никак не могу представить себе Ганну больной.
- Хорошо, - согласился Валенс, понимая состояние друга. - Пойдем вместе.
- О чем же мы будем говорить? - волновался Юрий.
- Придем - увидим, - ответил директор. - Заранее ни к какому разговору готовиться не нужно.
Они пришли в больницу утром и довольно долго ждали, пока их примут. Наконец, они увидели профессора - это был седой, старый человек, с глубоко запавшими, очень добрыми глазами. Он сел рядом с посетителями на диван и долго расспрашивал о прошлой жизни Ганны, словно желая найти в этой жизни что-то новое, доселе ему неизвестное.
- Ну что ж, - сказал он. - Попробовать, видимо, все же придется. Не знаю, будет ли от этого польза, но вреда не будет безусловно. Идемте.
Чувствуя дрожь в ногах, Юрий вышел из кабинета. Несколько побледневший Валенс шел позади.
- Входите. - Профессор подвел их к двери палаты.
Юрий остановился, не в силах сделать больше ни шагу.
Сейчас свершится то, чего он так долго ждал и что представить себе не мог. Он увидит Ганну. Какой она стала? Узнает ли его?
Тысячи подобных вопросов одолели Юрия, и для того, чтобы на них ответить, нужно было решиться и войти.
- Пожалуйста, - повторил профессор, толкнув дверь, и широким жестом пригласил войти Юрия и Валенса.
В белоснежной палате, залитой яркими солнечными лучами, на белом крашеном стуле, стоявшем недалеко от узкой кровати, сидела Ганка Ланко.
Ее длинные тонкие пальцы перебирали кисть на поясе теплого халата. Она не обратила ни малейшего внимания на гостей - их словно бы и не существовало.
Крайнев окаменел на пороге, разглядывая Ганну. Он часто мечтал о ней, еще чаще видел во сне, но такой, какой она была сейчас, он и представить себе ее не мог. Что-то изменилось в лице, а что именно - понять было невозможно.
Нет, оно не стало менее красивым, это тонкое, словно выточенное лицо. Пожалуй, даже наоборот, - красота его была ярче, совершеннее. Изменились только глаза. Прежде они напоминали зеленые смарагды, кристально-чистые и лучистые; теперь же почему-то потускнели, стали какими- то безжизненными. И это новое выражение глаз до неузнаваемости изменило лицо.
Так продолжалось несколько долгих, тяжелых минут. Юрий не мог себя заставить шагнуть вперед. Незнакомой, странно чужой была эта женщина, которая так равнодушно сидела возле кровати, теребя кисть своего халата.
Молчание явно затянулось, и Крайнев, наконец, решился. Сдерживая волнение, тяжело ступая по паркету, который вдруг как бы размяк, он приблизился к Ганке.
Профессор и Валенс остались у двери, наблюдая.
Юрий подошел, остановился возле стула, поглядел Ганне в глаза, и ока посмотрела ка него тоже. Как хотелось Крайневу в эту минуту охватить любимое лицо ладонями, припасть к родным губам… Может быть, так и следовало поступить, но никто ничего не мог подсказать Юрию, а сам он опасался принять какое-либо решение.
Ганна смотрела на него спокойно, бездумно. Для нее Крайнев был одним из многих, которые входят в палату и исчезают бесследно; никакого чувства не отразилось в зрачках ее тусклых смарагдовых глаз. Она смотрела на Крайнева так, как рассматривают неизвестную вещь, которая непонятно откуда появилась рядом.
- Я вернулся, Ганна, - тихо, но выразительно сказал Юрий.
Только одному Валенсу было известно, как тяжело было его другу произнести эти слова, какого страшного напряжения боли они ему стоили.
Ганна отнеслась равнодушно к голосу Крайнева. Нельзя было понять, может ли она вообще что-нибудь увидеть или услышать. Крайневу стало невыносимо страшно: неужели так и не найдется способ как-нибудь оживить Ганну? Неужели он навеки потерял свою любимую?
- Давайте выйдем, - тихо сказал профессор Валенсу. - Может быть, лучше оставить их вдвоем?
Они вышли так тихо, что Крайнев даже не заметил этого.
- Почему не дают обедать. Я хочу есть, - неожиданно четко и выразительно сказала - Ганна.
Юрий даже вздрогнул, услыша эти слова. Он с трудом узнал этот голос: звучал он приглушенно, измененно, словно из громкоговорителя.
- Неужели ты не узнаешь меня, Ганна? - спросил он.
Она молчала, не слыша или же просто не обращая внимания на его слова. Крайнев подошел еще ближе, пододвинул себе стул, сел напротив девушки, взял ее за руку, поглядел в глаза. Ганна смотрела на него спокойно, ни одна мысль не промелькнула в ее зрачках.
- Ганна, это я, это я, Юрий, - повторял он одни и те же слова, стараясь пробудить эти застывшие глаза.
Ганна молчала. Ей было все безразлично: она просто не понимала, кто сидит перед ней. Ни одно воспоминание не ожило в ее мозгу.
Юрий легко обнял ее за плечи, приблизил глаза к ее глазам, словно взглядом своим стараясь войти в глубину этой сломленной недугом, искалеченной души. Ганна спокойно лежала в его объятиях; ее равнодушие, отчужденность были до ужаса страшны, доводили до исступления.
Крайневу вдруг захотелось позвать кого-нибудь на помощь. Еще миг, и он сам обезумеет от охватившего его отчаяния. Но он никого не позвал, снова сел на прежнее место, все еще не теряя надежды как-нибудь пробудить эти затуманенные глаза.
- Неужели ты все забыла, Ганна? - лихорадочно, напряженно шептал он. - Неужели забыла наши встречи, забыла, как мы прощались с тобой? Неужели ты больше не любишь меня?
Он и сам понимал, что говорит не то, что следует, но иных слов не находил. С каждым мгновением на душе его становилось все тяжелее, а надежда на перелом в состоянии Ганны понемногу угасала.
- Неужели ты и песенку нашу забыла, нашу прощальную песенку?
И он тихонько запел песенку, которую часто напевал в те далекие счастливые времена.
"Їхав козак на війноньку: прощай, - казав, - дівчинонько", - тихо зазвучало в белой палате.
Уже не веря ни в выздоровление Ганны, ни в возможность счастья на этом свете, Крайнев все напевал песню и, не отрываясь, смотрел в глаза девушке…
И Ганка, которая до сих пор сидела на стуле какая-то вся притихшая, слушая песню, вдруг выпрямилась, села ровно. Это было настолько странно, что Крайнев отшатнулся и перестал напевать. Но песня не оборвалась. Ее едва слышно, не голосом, одним дыханьем, подхватила Ганна. Выражение ее лица не изменилось, но песня лилась из полуоткрытых губ. Юрию показалось, что какая-то мысль появилась в ее взгляде.
Вошел профессор, послушал, как поет Ганна. Волнение и удивление отразились на его лице.
- Что-то изменилось, - тихо сказал он, - и во всех случаях это хорошо.
- Ты узнаешь меня, Ганна? - все еще не теряя надежды, допытывался Крайнев.
Смарагдовые глаза глядели все так же безучастно. Юрий снова обнял Ганну за плечи.
- Узнаешь?
- Пустите! Пустите! - вдруг закричала и забилась в его руках Ганна. - Пустите!
Она металась по палате, вырвавшись из рук Крайнева, и кричала, будто ей угрожала смерть.
- Выйдите, - приказал профессор и позвал санитаров.