- Даю слово, здесь отлично уложенные рельсы, - восхищенным тоном воскликнул вполголоса Рикардо.
- Мы здесь эксплуатировали угольную шахту, - сказал бывший директор Т.У.А.О. - Теперь вы видите только тень нашего прежнего оборудования.
У мистера Джонса застучали зубы от нового порыва ветра. Это было слабое дуновение с востока, где Венера изливала свои лучи над черным горизонтом, словно блестящая лампада, повешенная над могилой солнца.
- Мы могли бы двинуться вперед, - предложил Гейст. - Китаец и ваш… ваш неблагодарный слуга с проломленным черепом нагрузят вещи и последуют за ними.
Предложение было принято молча. Идя к берегу, трое мужчин встретили вагонетку, проехавшую мимо них с металлическим шумом; тень Уанга бесшумно бежала позади. Их сопровождал только звук их собственных шагов. Давно уже мол не слыхал стольких шагов. Прежде чем выйти на протоптанную тропинку между высокими травами, Гейст сказал:
- Я не могу предложить вам разделить со мной мое собственное жилище.
Отдаляющая учтивость этой фразы заставила обоих незнакомцев остановиться, словно они были поражены явным неприличием.
- Я бы сожалел об этом еще больше, если бы не мог предложить вам, в качестве временного приюта, лучшего из этих пустых бунгало.
Он повернулся и вступил в узкий проход, куда за ним последовали остальные.
- Странное начало, - прошептал Рикардо на ухо мистеру Джонсу, который пошатывался в темноте.
Высокие тропические травы возвышали вокруг них свои стебли, почти такой же толщины, как его исхудалое тело.
Они вышли один за другим на поляну, которую хитроумная система периодических выжиганий, применявшаяся Уангом, поддерживала свободной от какой бы то ни было растительности.
Постройки с высокими крышами выделялись своими неопределенными темными массами на звездном небе. Гейст с радостью убедился в отсутствии света в собственном своем бунгало, казавшемся таким же необитаемым, как и остальные. Он продолжал идти вперед, сворачивая несколько вправо. Послышался его ровный голос:
- Вот, кажется, самый лучший дом. Это была наша контора. Здесь есть еще кое-какая мебель. Я почти уверен, что в одной из комнат вы найдете пару походных кроватей.
Остроконечная крыша бунгало вырисовывалась совсем близко, прикрывая собою небо.
- Вот мы и пришли. Три ступеньки. Как видите, здесь большая веранда. Извините, если я заставлю вас немного подождать. Дверь, кажется, заперта на ключ.
Слышно было, как он пробовал открыть эту дверь; потом, перегнувшись через перила, сказал:
- Уанг пойдет за ключами.
Двое остальных ожидали. Их неясные очертания сливались в темноте веранды, откуда вдруг послышался, тотчас подавленный, стук зубов мистера Джонса, потом легкое шарканье ног Рикардо. Прислонившись к перилам, хозяин и проводник, казалось, забыли об их существовании. Вдруг он сделал легкое движение и прошептал:
- Ах, вот и Уанг.
Потом он громко сказал что-то по-малайски и из неясной группы, угадывавшейся в направлении тропинки, послышался ответ:
- Иа туан.
- Я послал Уанга за ключом и светом, - сказал Гейст бесстрастным голосом, равнодушие которого поразило Рикардо.
Уанг недолго исполнял данное ему поручение. Вскоре в далеких глубинах мрака появился свет фонаря, который он покачивал в руке. Беглый луч его скользнул по вагонетке и по странной фигуре дикаря Педро, склонившегося над вещами. Уанг приблизился к бунгало и взошел на ступени. Он попробовал за мок, который не подавался, потом толкнул плечом дверь, и она открылась с похожим на внезапный взрыв шумом, словно то был крик гнева, вызванного вторжением после двух лет покоя Забытый листок бумаги слетел с высокой черной конторки и грациозно опустился на пол. Уанг и Педро принялись ходить взад и вперед через взломанную дверь, с вещами, которые они снимали с вагонетки; один входил и выходил, быстро скользя, другой - тяжело покачиваясь. Потом, повинуясь приказаниям, отданным спокойным голосом "номера первого", Уанг сделал со своим фонарем несколько рейсов в кладовые и принес просты ни, консервы, кофе, сахар и пачку свечей. Он зажег одну из них и прикрепил ее на край конторки. Педро, получив зажигалку и связку хвороста, принялся разводить огонь в очаге, на который поставил полный воды чайник, протянутый ему Уангом издали, словно через пропасть. Гейст выслушал выражения благодарности своих гостей, пожелал им спокойной ночи и удалился, предоставив им отдыхать.
VIII
Гейст удалялся медленно. В его бунгало все еще не было света, и он говорил себе, что так, без сомнения, лучше. Тем не менее сейчас он был гораздо спокойнее. Уанг пошел вперед с фонарем, словно торопясь уйти от обоих европейцев и их волосатого слуги. Свет не раскачивался больше перед ними, он стоял неподвижно у веранды.
"Номер первый" бросил назад машинальный взгляд и увидел другой свет: это был очаг незнакомцев, устроенный на открытом воздухе. Черная тень, чудовищно большая и неуклюжая, наклонилась над пламенем, потом скрылась в тени. Вероятно, вода закипела.
У Гейста осталось мрачное впечатление от этого существа сомнительной человечности. Он сделал несколько шагов. Кем могли бьггь люди, имевшие подобное существо в качестве слуги? Он остановился. Миновала пора неясного опасения перед далеким неизбежным будущим, в котором он представлял себе Лену, отделенною от него глубокими и тонкими разногласиями; пора беспечного скептицизма, который, как тайное ограничение его души, заранее обессиливал все его попытки к действию. Он не принадлежал больше самому себе и теперь перед ним вставал несравненно более повелительный и священный долг. Он дошел до бунгало и в самом конце светового круга от фонаря, на верхней ступеньке, увидел ноги и край юбки своей подруги. Остальной силуэт угадывался до пояса. Она сидела на стуле, и тень низкой кровли падала на ее плечи и голову. Она не двигалась.
- Вы не заснули тут? - спросил Гейст.
- О нет, я ждала вас в тени.
Гейст оставил фонарь и прислонился к деревянной колонне на верху крыльца.
- Это лучше, что у вас не было света. Но вам было невесело с вдеть так в темноте?
- Мне не нужно света, чтобы думать о вас.
Очарование голоса придавало ценность банальной фразе, которая между тем имела также достоинство искренности. Гейст слегка рассмеялся и сказал, что пережил только что большое удивление. Она не рискнула ничего спросить. Он старался представить себе грациозную позу молодой женщины. Слабый свет позволял угадывать эту полную уверенной грации манеру, которая была драгоценным свойством Лены.
Она думала о нем, но не интересовалась незнакомцами. С первого дня она любовалась им; ее привлекали его теплый голос И мягкий взгляд, но она чувствовала, что узнать его бесконечно трудно, он придавал ее жизни особый интерес, обещание, полное вместе с тем угроз, которых она не могла подозревать; такое счастье, казалось, не могло быть предназначено бедной девушке, обреченной на нищету. Ее не должна была раздражать явная замкнутость, уносившая Гейста в известный ему одному мир. Когда он сжимал ее в своих объятиях, она чувствовала в его ласке большую и неодолимую силу; она убеждалась в его глубоком чувстве и надеялась, что, быть может, она не слишком скоро надоест ему. Она говорила себе, что он пробудил ее к познанию возвышенных радостей; что даже чувство неловкости, которое он в ней вызывал, было восхитительно, несмотря на печаль, и что она постарается удержать его как можно дольше, покуда ее утомленные руки и обессиленная душа не в силах будут цепляться за него.
- Уанга здесь, конечно, нет? - неожиданно спросил Гейст.
Она ответила словно в полусне:
- Он поставил на землю фонарь и, не останавливаясь, пустился бежать.
- Бежать? Уанг? В самом деле, обычный час его возвращения домой давно прошел; но чтобы увидели его бегущим - это падение для Уанга, достигшего такого совершенства в искусстве исчезать. Вы не думаете, что что-нибудь могло смутить его настолько, чтобы заставить позабыть об обычном его мастерстве?
- Разве у него был повод к смущению?
Голос Лены был мечтателен и несколько неуверен.
- У меня, по крайней мере, был, - сказал Гейст.
Она не слушала его. Фонарь отбрасывал на потолок тени от ее лица. Глаза ее, словно испуганные и настороженные, горели над освещенным подбородком и белой шеей.
- Честное слово, - прошептал Гейст. - Теперь, когда я их больше не вижу, мне трудно поверить в существование этих людей.
- А в мое вы верите? - спросила она с такой живостью, что Гейст сделал невольное движение, как человек, на которого сделано внезапное нападение. - Когда вы не видите меня, вы верите, что я существую?
- Вы? Да самым восхитительным образом в мире! Милая моя Лена, вы не сознаете своей собственной прелести. Одного вашего голоса достаточно, чтобы вас нельзя было забыть.
- О, я не об этом забвении говорю… Если бы я умерла, я верю, что вы помнили бы меня. Но что мне в этом? Я хотела бы при жизни…
Стоя рядом с Леной, Гейст возвышался в полутьме своей атлетической фигурой. Широкие плечи, мужественное лицо, казалось, скрывавшее его безоружную душу, терялись в тени над полосой света, в которой стояли его ноги. Его мучила тревога, и которой она не участвовала. Она не представляла себе ясно тех условий существования, которые он ей предложил. Вовлеченная в страшную неподвижность его жизни, она оставалась чуждой этой жизни, продолжая не понимать ее.
Она, например, никогда не могла бы осознать всю невероятную неправдоподобность появления этой лодки.
Казалось, она о ней совершенно не думала и, быть может, уже позабыла о самом факте. Гейст внезапно принял решение больше не говорить об этом. Не потому, чтобы он боялся встревожить молодую женщину; не питая сам никакого определенного опасения, он не мог представить себе точного впечатления, которое произвело бы на нее более или менее подробное объяснение. Некоторые события обладают свойством производить различное действие на различные умы или даже на один и тот же ум в различные моменты. Всякий человек, сколько-нибудь разбирающийся в себе, знаком с такого рода положением. Гейст понимал, что подобный визит не мог обещать ничего хорошего. Неприязнь, с которой он в данную минуту относился вообще ко всему человеческому роду, заставляла его считать этот визит особенно угрожающим.
Он бросил взгляд на другое бунгало. Костер уже погас. Ни один горящий уголек, ни одна струйка дыма не указывали больше на присутствие незнакомцев. Смутно рисовавшиеся в темноте очертания, мертвая тишина ничем не обнаруживали этого необычайного вторжения. Покой Самбурана казался ненарушимым, как и во всякую другую ночь. Все оставалось неизменным, но, несмотря на это, Гейст вдруг спохватился, что в течение целой минуты, хотя рука его лежала на спинке кресла, в котором сидела Лена, а сам он стоял на расстоянии не более одного шага от нее, он не ощущал ее присутствия, впервые с тех пор, как привел ее в эту непобедимую тишину. Он поднял фонарь, и этот жест пробудил на веранде молчаливую жизнь. Полоса тени быстро пробежала по лицу Лены, и свет облил ее черты, неподвижные, словно в экстазе. Глаза ее смотрели пристально, губы были серьезны. Ее слегка открытое платье тихонько поднималось в такт ровному дыханию.
- Нам бы лучше войти в дом, Лена, - предложил Гейст очень тихо, словно боясь нарушить какие-то чары.
Она встала, не говоря ни слова. Гейст последовал за ней в дом. Проходя через большую комнату, он поставил зажженный фонарь на средний стол.
IX
В эту ночь, впервые с тех пор, как началась ее новая жизнь, молодая женщина проснулась с ощущением одиночества. Ей снился тяжелый сон - будто она каким-то непонятным образом разлучена со своим другом - и пробуждение не принесло обычного облегчения. Она действительно была одна. Слабый свет ночника показал ей это одиночество смутно и таинственно, как во сне. Но на этот раз то была действительность, странно встревожившая ее.
Она подбежала к занавеске, висевшей у входа в комнату, и подняла ее решительным движением. У нее не было причин бросать взгляд исподтишка - условия их жизни на Самбуране делали такую осторожность нелепой, да она и не соответствовала ее характеру. Кроме того, движение ее было вызвано не любопытством, а неподдельной тревогой, порожденной, без сомнения, жуткостью сна. Было, по-видимому, еще не очень поздно. Яркий свет фонаря рождал широкие полосы тени на полу и на стенах большой комнаты. Лена даже не знала, увидит ли она Гейста, но с первого же взгляда увидала его стоящим у стола, в ночном костюме, спиною к двери. Она босиком бесшумно подвинулась вперед, опустив за собою занавес. Характерная поза Гейста заставила ее спросить:
- Вы что-нибудь ищете?
Он не слыхал, как она вошла, но не вздрогнул от неожиданного шепота. Он только задвинул ящик стола и, даже не оборачиваясь, спокойно спросил, словно видел каждое движение женщины:
- Скажите мне, вы уверены, что Уанг не входил сегодня вечером в эту комнату?
- Уанг? Когда же?
- После того, как он принес фонарь.
- О нет. Он пустился бежать. Я следила за ним глазами.
- Может быть, раньше, когда я был с приезжими? Припомните хорошенько.
- Право, не думаю. Я вышла при закате солнца и сидела на воздухе, пока вы не вернулись.
- Он мог проскользнуть на минутку через заднюю веранду.
- Я не слышала в доме ни малейшего шороха, - сказала она, - В чем дело?
- О, вы бы не могли ничего слышать: это очевидно. Он умеет быть тихим, как тень, когда захочет. Я думаю, он мог бы вытащить у нас подушки из-под головы. Может быть, он побывал здесь десять минут назад.
- Что вас разбудило? Какой-нибудь шум?
- Нет, я не могу этого сказать. Вообще, трудно сказать, но это малоправдоподобно. У вас, кажется, гораздо более чуткий сон, чем у меня. Шум, достаточно громкий для того, чтобы разбудить меня, непременно разбудил бы и вас. Я старался делан, как можно меньше шума. Почему же вы встали?
- Не знаю… может быть, меня разбудил сон. Я проснулась и слезах.
- Что же вам снилось?
Опираясь одною рукою о стол, со своей круглой непокрытой головой на мускулистой шее борца, Гейст повернулся к ней Она не ответила на вопрос, словно не слыхала его.
- Что вы потеряли? - в свою очередь, спросила она, очень серьезно.
Ее черные, приглаженные назад волосы были заплетены на ночь в две косы. Гейст заметил чистую форму ее лба, благородной вышины, матовой белизны. На секунду восхищение перс било течение его мыслей. Предстояло ли ему непрестанно - и и самые необычные минуты - делать открытия в этой женщине?
На ней был надет только бумажный ручной работы саронг - одна из немногочисленных покупок Гейста. Он приобрел его на Целебесе много лет тому назад. Он совершенно позабыл об этой покупке. После приезда молодой женщины он нашел его на дне сундука из сандалового дерева, купленного еще до знакомства с Моррисоном. Лена быстро научилась прикреплять саронг под мышками, туго закручивая его вокруг себя, как это делают, отправляясь купаться на реку, молодые малайки. Руки и плечи ее были обнажены; одна коса, упавшая на грудь, казалась очень черной на белой коже. Так как она была выше ростом, чем большинство малайских женщин, то саронг не доходил ей до щиколоток. Она стояла на полдороге между столом и занавесью, и ее белые ноги светились, как выточенные из мрамора, на покрывавшей пол темной циновке. Покатость ее освещенных плеч, сильная и чистая форма ее опущенных вдоль тела рук, самая ее неподвижность имели характер скульптурности, очарование искусства, напоенного жизнью. Она не была очень высока - вначале Гейст мысленно называл ее "бедной малюткой", - но без жалкой банальности концертного платья, под простыми складками саронга, что-то в линиях и пропорциях ее тела производило впечатление репродукции с модели героических размеров. Она сделала шаг вперед.
- Что вы потеряли? - спросила она снова.
Гейст совершенно повернулся спиной к столу. Полосы пола и стен сливались на потолке в темное пятно, образовывая словно прутья клетки. На этот раз Гейст оставил вопрос без ответа.
- Вам стало страшно, когда вы проснулись? - спросил он.
Она подошла ближе. Малайский саронг создавал странный контраст с лицом и плечами белой женщины и придавал ей маскарадный, экзотический и вместе с тем знакомый вид. Но выражение лица ее было серьезно.
- Нет, - ответила она. - Это была, скорее, тоска. Понимаете ли, вас не было и я не могла уяснить себе, почему вы оставили меня. Ужасный сон… первый такой сон с тех пор, как…
- Вы, я думаю, не верите снам? - спросил Гейст.
- Я знала раньше женщину, которая им верила. По крайней мере, она за шиллинг толковала людям значение их снов.
- Вы бы пошли справиться о значении этого сна? - пошутил Гейст.
- Она жила в Кэмбердэлле; это была отвратительная старуха.
Гейст рассмеялся несколько принужденно.
- Сны пустяки, дорогая. Что хотелось бы знать - это значение некоторых вещей, происходящих в бодрствующем мире, когда ты сам спишь.
- В этом ящике было что-то, чего вы теперь не находите, - сказала она.
- В этом или в другом. Я искал повсюду и потом вернулся сюда, как это всегда бывает. Мне трудно поверить своим собственным чувствам, а между тем его нет. Скажите, Лена, вы наверное не…
- Я в этом доме не прикоснулась ни к чему, кроме того, что дали мне вы…
- Лена! - воскликнул он.
Этот протест против обвинения, которого он не высказывал, неприятно поразил его. Таких слов можно было ожидать от служанки, от подчиненной, во всяком случае, от посторонней. Он сердился на нее за то, что она так плохо истолковала его мысль, и был разочарован, видя, что она не познала инстинктом, какое место он тайно отвел ей в своем сердце.
"Все же, - подумал он, - мы очень чужды друг другу".
Потом он почувствовал к ней большое сострадание. Он заговорил спокойно:
- Я хотел сказать: вы имеете основание полагать, что китаец не входил сюда сегодня ночью?
- Вы подозреваете его? - спросила она, сдвигая брови.
- Мне больше некого подозревать. Вы можете назвать это не подозрением, а уверенностью.
- Вы не хотите мне сказать, в чем дело? - спросила она спокойным голосом человека, констатирующего факт.
Гейст ограничился улыбкой.
- О, ничего важного по ценности, - ответил он.
- Я думала, может быть, деньги.
- Деньги! - вскричал Гейст, как будто подобное предположение казалось ему нелепым.
Но, видя явное недоумение Лены, он поспешил прибавить:
- О, разумеется, в доме имеются деньги; вот в этом бюро, и левом ящике. Он не заперт на ключ. Его можно выдвинуть совершенно. Внутри есть углубление, и задняя доска поворачивается. Это очень простой секрет для тех, кто с ними знаком. Я открыл его случайно и держу там наш запас золотых монет Клад не очень велик, дорогая, и чтобы хранить его, пещеры не нужно.
Он замолчал, тихо засмеялся и обратил к Лене свой твердый взгляд: