- Деньги на текущие расходы, несколько долларов и гильдеров, я всегда клал вот в этот ящик, который также не запирается. Я уверен, что Уанг отлично знаком с его содержимым, но он не вор и потому-то… Нет, Лена, дело не в золоте и не в драгоценностях, и это-то и удивительно, тогда как обыкновенная кража нисколько не удивила бы меня.
Она глубоко вздохнула, узнав, что речь шла не о деньгах. На лице ее было написано большое любопытство, но она воздержалась от каких бы то ни было расспросов, ограничившись одной из своих выразительных сияющих улыбок.
- Виновата не я - значит, Уанг. Вам следовало бы заставить его вернуть то, что он взял, - посоветовала она с наивной уверенностью.
Гейст ничего не сказал, так как то, чего он не находил в ящике, - был револьвер.
Это была тяжелая штука, которую он имел уже давно, но которой никогда не пользовался. Он не вынимал ее из стола с тех пор, как получил из Лондона вещи. Для Гейста истинными опасностями были не те, которые можно отвратить пулей или шпагой. Кроме того, он не казался таким безобидным, чтобы подвергаться безрассудным нападениям.
Он не смог бы объяснить побуждение, заставившее его прийти рыться в этом ящике ночью. Внезапно проснувшись - что с ним очень редко случалось, - он оказался сидящим на кровати без малейшей сонливости. Молодая женщина спала рядом с ним совершенно неподвижно, лицом к стене. В полумраке очертания ее были смутны, но чисто женственны.
В это время года на Самбуране не бывает москитов, и края полога были откинуты. Гейст спустил босые ноги на пол и очутился на ногах, прежде чем отдал себе отчет в своем намерении. Он не мог бы сказать, зачем встал. Он не хотел разбудить свою подругу, и легкий скрип кровати болезненно отозвался у него в ушах. Он со страхом оглянулся, ожидая движения. Но молодая женщина не шевелилась. Глядя на нее, Гейст представил себе самого себя, погруженным в такой же глубокий сон и (он в первый раз в жизни подумал об этом) совершенно безоружным. Этот совершенно новый для него страх перед опасностями сна наставил его вспомнить о револьвере. Он крадучись вышел из комнаты. При виде легкой занавеси, которую ему пришлось откинуть, чтобы выйти, и широкой двери, открытой в темноту веранды, у него появилось ощущение угрожавшей ему опасности. Он не сумел бы сказать почему. Он открыл ящик и нашел его пустым. Это вывело его из мечтательности. Он прошептал:
- Не может быть! Верно, он в другом месте!
Он старался припомнить, куда мог положить эту вещь, но случайные проблески памяти не приносили успокоения. Перерыв все хранилища и все уголки, достаточно обширные, чтобы вместить револьвер, он постепенно пришел к убеждению, что его в комнате не было. Его также не было и в соседней. Бунгало состояло всего лишь из этих двух комнат с широкой верандой вокруг. Гейст вышел на террасу.
"Это, без сомнения, Уанг, - подумал он, глядя прямо перед собой, в темноту. - Он зачем-нибудь стащил его".
Ничто не мешало этому призракоподобному китайцу внезапно материализоваться под лестницей, где угодно, когда угодно и свалить Гейста меткой пулей. Опасность была настолько неизбежна, что лучше было не думать о ней, как и о ненадежности жизни вообще. Гейст обдумывал эту новую опасность. С каких нор он находился под угрозой положенного на курок тонкого желтого пальца? Понимал ли он причину, побудившую китайца украсть револьвер?
"Застрелить меня и сделаться моим наследником, - подумал Гейст. - Это очень просто!"
Между тем ум его упорно отказывался видеть в этом домовитом садоводе убийцу.
- Нет, это не то. Уанг мог нанести удар в любую минуту за последние двенадцать месяцев.
Гейст пытался убедить себя, что Уанг овладел револьвером в отсутствие своего хозяина, но его точка зрения внезапно изменилась. Он проникся глубокой уверенностью в том, что оружие похищено в конце этого же дня, быть может, даже ночью. Это был Уанг, вне всякого сомнения! Но с какой целью? Значит, опасность, не существовавшая в прошлом, целиком стояла перед ним в настоящем.
"Теперь я в его власти", - подумал Гейст без особого волнения.
Он испытывал только легкое любопытство. Забывая о себе, он словно наблюдал странное положение другого человека. Но и это подобие интереса стушевалось, когда, взглянув влево, Гейст увидел в темноте знакомые очертания других бунгало и вспомнил о появлении необычайного экипажа шлюпки. Уанг не мог отважиться на подобное преступление в присутствии других белых. Это было удивительным доказательством правила "сила в численности", которое тем не менее совершенно не нравилось Гейсту.
Он вернулся довольно мрачный и задержался у стола в глубокой и мало утешительной задумчивости. Он только что решил ни слова не говорить об этом своей подруге, когда услыхал позади себя ее голос. Неожиданность захватила его врасплох. Он хотел было живо повернуться к ней, но подавил это движение боясь, что она увидит на его лице волнение. Да, он был застигнут врасплох и не смог дать разговору того направления, в котором вел бы его, если бы успел приготовиться к прямому вопросу молодой женщины. "Я ровно ничего не потерял", - следовало ему тотчас же ответить. Он сожалел, что дал разговору зайти достаточно далеко, чтобы она встревожилась тем, что он чего-то не находит. Он прекратил разговор, проговорив развязным тоном:
- Это не ценная вещь. Не тревожьтесь; не стоит того. Вы бы лучше легли опять, Лена.
Она неохотно повернулась и, остановившись на пороге, спросила:
- А вы?
- Я? Я, пожалуй, выкурю на веранде сигару. Мне сейчас не хочется спать.
- Хорошо, только не засиживайтесь.
Он не ответил. Он стоял неподвижно, его лоб пересекали глубокая складка; Лена медленно опустила занавеску.
Прежде чем выйти на веранду, Гейст действительно закурил сигару. Он взглянул на небо, поверх навеса крыши, чтобы определить время по звездам. Оно подвигалось очень медленно. Гейста это, неизвестно почему, рассердило, хотя ему нечего было ожидать от утра; но вокруг себя он чувствовал всякого рода непостоянные и нежелательные вещи; он ощущал какую-то неясную необходимость, нечто вроде обязательства, и нигде не находил указаний на ту линию поведения, которой ему следовало держаться. Это положение вызывало в нем высокомерное раздражение. Внешний мир произвел на него нападение. Он не знал, что он сделал плохого, чтобы вызвать такое озлобление или отвратительную клевету, искажавшую его поступки в отношении несчастного Моррисона. Потому что он не мог забыть этой клеветы. Она дошла до слуха женщины, для которой всего важнее было сохранить полную веру в его порядочность.
- А она верит мне только наполовину, - вздохнул он с чувством мрачного унижения.
Можно было подумать, что этот удар в спину отнял у него часть сил, словно физическое ранение. Он не чувствовал желания действовать и так же мало думал о том, чтобы убедить Уанга отдать револьвер, как и о том, чтобы узнать от незнакомцев, кто они и как очутились в этом ужасном положении. Он бросил зажженную сигару в темноту ночи. Но Самбуран перестал быть пустыней, в которой он мог давать волю всякой прихоти. Красноватая черта, которую описала в воздухе сигара, была замечена с другой веранды, в каких-нибудь двадцати метрах от него. Это был важный симптом для наблюдателя, все чувства которого были жадно напряжены в ожидании какого-либо знака; он так насторожился, что, казалось, мог расслышать, как растет трава.
X
Этим наблюдателем был Мартин Рикардо. Для него жизнь была не пассивным отречением, а чрезвычайно деятельной борьбой. Он не питал к жизни ни недоверия, ни отвращения и еще менее склонен был подозревать ее разочарования, но очень хорошо знал все шансы неудачи. Будучи очень далек от пессимизма, он в то же время не был исполнен безумных иллюзий. Он не любил неуспеха не только за его неприятные и опасные последствия, но и потому, что неуспех вредил уважению, которое он питал к Мартину Рикардо. В настоящем случае предстояло особое дело его собственного измышления, дело совершенно новое и, так сказать, не входившее в его обычную компетенцию; самое большее он мог бы заниматься им с моральной точки зрения, что было совершенно невероятно. Все эти причины не давали спать Мартину Рикардо.
После нескольких приступов озноба, сопровождавшихся возлияниями горячего чая, мистер Джонс, по-видимому, погрузился в глубокий сон. Он явно противился всем попыткам своего верного ученика вызвать его на разговор. Рикардо прислушивался к его ровному дыханию. Патрону хорошо было спать. Он видел во всей этой истории какую-то игру. Джентльмен не мог смотреть на нее иначе. А между тем это было большое и щекотливое дело, с которым надо было справиться во что бы то ни стало, ради спасения чести, как и ради спасения жизни. Рикардо неслышно поднялся и вышел на веранду. Он не мог лежать и оставаться неподвижным. Ему хотелось воздуха, и, казалось, что самая сила его желания заставит темноту и тишину доверить ему кое-какие тайны.
Он увидел звезды и отступил в густую тень, подавляя в себе все усиливавшееся желание подкрасться к другому бунгало. Было бы безумием бродить ночью по незнакомому месту. И зачем - если не для того, чтобы освободиться от этого гнета? Неподвижность давила на его члены, как свинцовая оболочка. Тем не менее он не решался отказаться от своей бесцельной вахты. Обитатель острова не шевелился.
В эту минуту глаза Рикардо увидели мимолетный светящийся след огонька сигары. Это было поразительное доказательство бессонницы Гейста. Он не мог удержаться, чтобы не прошептать: "Так! Так!" - и в обход направился к двери вдоль стены.
Как знать, не наблюдал ли теперь тот за их верандой? В действительности Гейст, бросив сигару, вернулся в дом, как человек, отказывающийся от бесцельного занятия. Но Рикардо послышались легкие шаги на поляне, и он быстро вбежал в комнату. Тут он перевел дух и с минуту раздумывал. Потом, поискав на конторке спичек, зажег свечу. Мнения и рассуждения, которые он хотел сообщить своему патрону, были так важны, что он дол жен был следить за произведенным ими на патрона впечатлением по выражению его лица. Сначала он думал, что вопросы эти могут подождать до утра, но бессонница Гейста, так удивительно обнаруженная, внезапно убедила его в том, что ему в эту ночь не заснуть.
Это он и сказал своему патрону. Когда пламя свечи победило темноту, Рикардо увидал мистера Джонса, лежавшего в глубине комнаты на походной кровати. Из-под дорожного одеяла, покрывавшего его исхудалое тело, виднелась только голова, опиравшаяся вместо подушки на другое скатанное одеяло. Рикардо уселся на полу, скрестив ноги, и мистер Джонс, сон которого был, должно быть, не очень глубок, открыв глаза, увидел своего секретаря на уровне собственного лица.
- А? Что вы говорите? Не можете заснуть? Но почему вы мне не даете спать? К черту все ваши глупости!
- Да этот тип, там вот, тоже не спит. Вот почему! Черт меня возьми, если он там только что не мечтал. Разве посреди ночи кому-нибудь приходит фантазия размышлять?
- Почем вы знаете?
- Он был на дворе, сэр, я видел его своими глазами.
- Да почем вы знаете, что он встал, чтобы размышлять? У него могли быть другие причины, например зубная боль, а может быть, это вам и приснилось. Вы не пробовали уснуть?
- Нет, сэр, я даже не ложился.
Рикардо рассказал своему патрону, как он сторожил на веранде и что положило этому конец. По его мнению, не спящий ночью человек, с сигарой в зубах, мог только размышлять.
Мистер Джонс приподнялся на локте. Это доказательство внимания ободрило его верного последователя.
- Пора бы нам тоже подумать, - добавил Рикардо более уверенным тоном.
Сколько они ни жили вместе, капризы патрона продолжали быть источником беспокойства для его несложной души.
- Вы всегда выдумываете истории, - снисходительно заметил мистер Джонс.
- Возможно, но я никогда не выдумываю их напрасно. В этом вы меня не можете упрекнуть, сэр. Возможно, что моя точка зрения отличается от точки зрения джентльмена, но она отличается и от точки зрения идиота. Вы это и сами иногда признавали.
Рикардо горячился. Мистер Джонс небрежно прервал его:
- Вы, я думаю, разбудили меня не для того, чтобы я выслушивал ваши оправдания?
- Нет, сэр.
Рикардо помолчал немного, прикусив язык.
- Думаю, что не смог бы вам ничего сказать о себе, чего бы ни не знали, - сказал он с шутливым удовлетворением.
Но продолжал другим тоном:
- Говорить надо о том человеке. Он мне не нравится.
Рикардо не заметил зловещей улыбки, пробежавшей по губам мистера Джонса.
- В самом деле? - прошептал джентльмен.
- Нет, сэр, - горячо проговорил Рикардо, огромная черная тень которого падала на противоположную стену. - Он… не знаю, как это сказать… ему не хватает сердечности…
Мистер Джонс небрежно согласился:
- Это, несомненно, вполне владеющий собою человек.
- Да, да, вот именно. Владеющий…
Негодование душило Рикардо.
- Я скоро выпущу из него это "владение" через дыру в ребрах!.. Но дело идет об особой работе.
По всей вероятности, мистер Джонс думал о том же, потому что он спросил:
- Вы думаете, он что-нибудь подозревает?
- Не вижу, что именно он мог бы подозревать, - проворчал Рикардо. - А между тем он сидел там и размышлял. О чем, хотел бы я знать? Что заставило его подняться с постели посреди ночи? Не блохи же, разумеется!
- Может быть, нечистая совесть, - усмехнулся мистер Джонс.
Его верный секретарь был слишком раздражен, чтобы понять шутку. Он грубо заявил, что не знает, что такое совесть. Трусость - это существует, но трусить парню казалось бы поводов не давали. Он все же допускал, что появление незнакомцев могло несколько встревожить его из-за скрытого где-то клада.
Рикардо оглядывался по сторонам, как будто боялся, что его услышат скользившие по стенам от слабого освещения тени. Его патрон проговорил с полным спокойствием:
- Кто знает, не обманул ли вас этот трактирщик? Очень возможно, что это бедняк.
Рикардо недоверчиво покачал головой. Шомбергу удалось внушить ему полную уверенность, и он пропитался ею, как губка пропитывается водой. Сомнения его патрона являлись совершенно неосновательным возражением против самой очевидности; но голос Рикардо сохранил мурлыкающую слащавость, сквозь которую проскальзывала ворчливая нотка.
- Вы удивляете меня, сэр! Они не поступают иначе, эти ручные, вульгарные лицемеры. Когда у них под носом лакомый кусок, ни один не станет держать руки в карманах. Впрочем, я их не осуждаю. Что мне противно, так это их манера действовать. Посмотрите только, как он избавился от своего приятеля. Отправить парня на родину, чтобы он схватил там простуду, это как раз прием этих ручных. И вы, сэр, думаете, что человек, способный на такую вещь, не загребет со своим лицемерным видом всего, что попадется ему под руку? Что такое вся эта история с углем? Махинация прирученного гражданина, лицемерие… вот и все! Но, нет, сэр, все дело в том чтобы вытянуть у него секрет как можно чище. Вот какая предстоит работа. Она не так проста, как кажется. Я уверен, что вы, сэр, обдумали вопрос прежде, чем согласиться на эту маленькую экскурсию.
- О нет.
Мистера Джонса было едва слышно; его глаза пристально смотрели куда-то вдаль.
- Я не раздумывал много. Мне было скучно.
- Да, вы можете сказать… порядком. Я дошел почти до отчаяния, когда этот идиот трактирщик стал болтать об этом парне на острове. Совершенно случайно. Наконец, сэр, мы тут, после того, как довольно-таки близко заглянули смерти в глаза. Я чувствую себя совершенно разбитым. Но не бойтесь: его клад заплатит за все!
- Он здесь совершенно один, - проговорил мистер Джонс глухим голосом.
- Да… да… в известном смысле. Да, он все равно что один. Да, можно сказать, что он - один.
- Есть, правда, этот китаец.
- Да, есть китаец, - рассеянно согласился Рикардо.
Он размышлял над тем, своевременно ли сообщить патрону о присутствии на острове женщины. Наконец решил воздержаться. Предприятие было достаточно щекотливым и без того, чтобы осложнять его еще, возбуждая капризы джентльмена, с которым он имел честь работать. Если бы секрет обнаружился, он мог всегда поклясться, что ничего не знал об этом оскорбительном присутствии. Лгать нет надобности. Достаточно держать язык за зубами.
- Да, - прошептал он задумчиво, - Есть гражданин Небесной империи. Это верно.
В глубине души он чувствовал какое-то двусмысленное уважение к преувеличенному отвращению, которое внушали его патрону женщины, как будто это отвращение было своего рода добродетелью, правда, извращенной, но все же добродетелью, так как в нем он видел выгоду; в конце концов это предохраняло от множества нежелательных осложнений. Рикардо не пытался понять и даже анализировать эту особенность своего начальника. Он знал только, что собственные его наклонности были не таковы, и что от этого он был не более счастлив и не более обеспечен. Он не мог сказать, до чего его могли бы довести его страсти, если бы он болтался по свету один. Но, по счастью, он был подчиненным - не рабом на жалованье, а учеником, - что составляло большую разницу. Да, конечно, вкусы его патрона многое упрощали - это была неоспоримо. Но иногда они и усложняли кое-что: например, в данном случае, исключительно важном и уже достаточно щекотливом для Рикардо. И всего хуже было то, что никогда нельзя было с точностью знать, что сделает патрон.
"Это ненормально, - с раздражением думал Рикардо. - Как вести себя в отношении ненормальности? Правил на этот счет не существует". Верный сподвижник "просто Джонса" предвидел тысячу затруднений материального характера; он решил скрывать от патрона существование девушки возможно дольше. Увы! Это могло быть всего лишь вопросом нескольких часов, а для того, чтобы правильно повести дело, надо было иметь в своем распоряжении несколько дней. Раз дело было бы уже в ходу, джентльмен не бросил бы его. Как это часто случается с испорченными натурами, Рикардо питал к некоторым людям искреннее и непоколебимое доверие. Человеку необходимо иметь нравственную опору в жизни.
Скрестив ноги, склонив немного голову, совершенно неподвижный, он, казалось, в этой позе бонзы размышлял о священном слове "Ом". Поразительная иллюстрация обманчивости внешности, потому что его презрение к миру было строго практического свойства. В Рикардо не было абсолютно ничего ненормального, за исключением его странной неподвижности. Мистер Джонс снова опустил голову на скатанное одеяло и лежал на боку, спиною к свету. От гнездившихся в его глазных впадинах теней они казались совершенно пустыми. Когда он заговорил, голос его прозвучал у самого уха Рикардо.
- Что же вы ничего не говорите, если уже разбудили меня?
- Я себя спрашиваю, так ли вы крепко спали, как хотите меня уверить, сэр? - сказал невозмутимо Рикардо.
- Спал ли я? - повторил мистер Джонс. - Во всяком случае, я спокойно отдыхал.
- Послушайте, сэр, - с тревогой в голосе прошептал Рикардо, - вы не собираетесь предаваться одному из ваших припадков скуки?
- Нет.
- Ну, в добрый час!
Секретарь почувствовал большое облегчение.