Это яркое освещение не благоприятствовало намерениям Рикардо. Он не хотел быть застигнутым в этом положении. Он ожидал появления девушки, взгляда, который позволил бы ему, через выжженную площадку, увидеть, на что она похожа. У него было превосходное зрение, да и расстояние казалось невелико. Ему нетрудно было бы рассмотреть ее черты, если бы она только вышла на веранду, а ведь должна она была когда-нибудь выйти. Рикардо был убежден, что он сможет сразу, по первому взгляду, составить себе представление об этой женщине, и это было, безусловно, необходимо прежде, чем отважиться на первый шаг к тому, чтобы завязать с нею сношения за спиной шведского барона. Он заранее составлял себе об этой девушке мнение, позволявшее ему по первому взгляду украдкой показаться ей или даже сделать ей знак. Все должно было зависеть от того, что он прочитает у нее на лице. Девушка такого рода не могла быть невесть чем важным. Он знал эту породу.
Вытянув немного голову, он видел сквозь гирлянду лиан все три неровно расположенные по слегка изогнутой линии бунгало. На перилах самого отдаленного из них висело теплое одеяло, рисунок которого выступал с чрезвычайной отчетливостью Рикардо различал мельчайшие клеточки. На земле перед крыльцом пылал яркий костер из сухих веток, и под лучами солнца трепещущее пламя побледнело так, что стало почти незаметным; это было только слабое розовое сияние под легким столбом дыма. Педро склонил над костром свою обмотанную белы ми тряпками голову и взъерошенные пучки своих волос. Эту повязку наложил сам Рикардо после того, как проломили эту огромную, шершавую голову, которой странное существо покачивало, как мертвым грузом, двигаясь по направлении к крыльцу с маленькой сковородкой в своей огромной, косматой лапе.
Да, Рикардо было видно, и вблизи, и вдали, все, что только можно было видеть. У него было превосходное зрение. Его взгляд не мог проникнуть только под низкую крышу бунгало, сквозь продолговатое пятно открытой на веранду двери. Это было невыносимо! Рикардо чувствовал себя оскорбленным Женщина, несомненно, должна выйти. Почему бы ей не выйти сейчас? Не мог же негодяй, выходя из дому, привязывать ее к ножке кровати?!
Никто не показывался. Рикардо оставался неподвижным, как покрытые листьями лианы, спадавшие благодетельной занавеской с огромной, искривленной ветки, протянувшейся футов на шестьдесят над его головой. Даже веки его не двигались, и его неподвижный, пристальный взгляд придавал ему задумчивый вид кота, созерцающего огонь, сидя на коврике перед камином. Но что это? Уж не сон ли? Прямо перед собой, в ярком свете, он видел белую блузу или куртку, синие штаны, пару голых желтых икр, длинную тонкую косу…
- Проклятый китаец! - пробормотал он, совсем пораженный.
Ему казалась, что он ни на минуту не отводил взгляда, а между тем Уанг торчал посреди поляны, не показавшись до того ни с правой, ни с левой стороны дома, не свалившись с неба и не вышедши из-под земли. Он, как юная девица, занимался срезыванием цветов. Шаг за шагом материализовавшийся таким странным способом китаец наклонялся над грядками, у подножия веранды; потом, самым банальным образом, скрылся со сцены, взойдя по ступенькам и исчезнув в темноте открытой двери.
Только тогда желтые глаза Мартина Рикардо утратили свою страстную пристальность. Он понимал, что ему пора уходить. Этот букет цветов, вошедший в дом в руках китайца, по-видимому, предназначался для накрытого к завтраку стола. По-видимому…
- Я покажу тебе цветы, - проворчал он угрожающим тоном. - Погоди немного!
Еще мгновение - чтобы бросить взгляд на бунгало Джонса, откуда должен был, по его соображениям, выйти Гейст, дабы вернуться домой к этому так дерзко декорированному завтраку.
Рикардо пустился в обратный путь. Бессознательное побуждение толкало его кинуться прямо на поляну навстречу намеченной жертве; он мысленно смаковал этот удар ножом, всегда предшествуемый быстрым, ныряющим движением, неизменно несущим противнику смерть. Это побуждение было у него, так сказать, природным, и ему очень трудно бывало удерживаться, когда кровь в нем закипала. Может ли быть что-нибудь несноснее этой необходимости скрываться, подкрадываться, сдерживаться физически и морально, когда в крови бушует пламя. Рикардо начал с предосторожностями спускаться с дерева, которое служило ему наблюдательным пунктом против бунгало Гейста. Его задача облегчалась покатостью грунта, круто спускавшегося к воде; раз попав туда, он становился невидимым со стороны домов. Ноги его, сквозь тонкие подошвы соломенных сандалий, ощущали теплоту скалистой почвы острова, уже сильно накаленной солнцем. Пробежав футов двадцать, он очутился на том месте, откуда мол выходил в море. Он прислонился к одному из высоких столбов, поддерживавших еще вывеску Общества над кучею заброшенного угля. Никто не смог бы угадать, как кипела у него кровь. Чтобы успокоиться, он прижал руки к груди. Рикардо не привык долго сдерживаться. Его ловкость и хитрость, всегда находившиеся во власти врожденной кровожадности, уступали только перед авторитетам патрона и престижем джентльмена. Разумеется, он не был лишен известного рода коварного лукавства, но оно подвергалось слишком жестокому испытанию с тех пор, как положение вещей не позволяло сделать прыжок хищного зверя. Рикардо не смел выйти на площадку, буквально не смел.
"Если я встречу этого бандита, - думал он, - я не знаю, что я способен сделать! Я не смею довериться самому себе".
Что его изводило в данную минуту, так это неспособность понять Гейста. Рикардо был достаточно человечен, чтобы страдать от своих недостатков. Нет, он не способен был разгадать Гейста: убить его, это было бы пустым делом - рычание, прыжок, - но это было запрещено. Во всяком случае, он не мог оставаться тут без конца.
"Я должен немного пройтись", - сказал он себе.
Он пошел вперед. Голова у него кружилась от усилий, которые он употреблял, чтобы подавить свою жажду убийства. Он остановился на виду у домов, словно только что спустился, чтобы взглянуть на шлюпку. Жгучее, сверкающее, неподвижное солнце обливало его своим светом. Против него возвышались все три бунгало. Дальше всех стояло бунгало с одеялом; следующее было необитаемо. В самом ближнем, у веранды которого находились цветочные грядки, жила эта несносная девчонка, которая так дерзко ухитрялась оставаться невидимой. Взгляд Рикардо не отрывался от этого дома исключительно для того, чтобы увидеть ее. Девушку, разумеется, легче будет раскусить, чем Гейста. Если бы только на мгновение увидать ее - и он уже кое-что узнает; он почувствует, что сделал шаг для достижения своей цели: игра будет начата. Рикардо не видел другой возможности подвинуть дело. И с минуты на минуту женщина могла выйти на веранду.
Она не показывалась, но притягивала его к себе, как магнит Шаги Рикардо поневоле направились к бунгало. Его движении продолжали быть осторожными, но если бы он встретил Гейста, то в яростном порыве хищнических инстинктов, конечно, удовлетворил бы свою жажду убийства. Он никого не встретил. Позади дома Уанг подогревал кофе к возвращению "Номера первого". Даже Педро был невидим, сидя, по всей вероятности, где-нибудь на пороге и с преданностью животного устремив маленькие красные глазки на мистера Джонса, занятого беседой с Гейстом. Беседа зловредного призрака с беззащитным человеком под взором обезьяны.
Рикардо бросал по сторонам беглые взгляды. Он, так сказать, невольно очутился у крыльца Гейста. Здесь, уступая непреодолимому влечению, он взошел по ступенькам крадущимися и в то же время быстрыми шагами; потом на мгновение остановился под выступом крыши, чтобы прислушаться. Ободренный тишиною, он перенес через порог ногу, вытянувшуюся, словно резиновая кишка, поставив эту ногу на пол комнаты, он живо подтянул к ней другую и очутился в доме. Он повернул голову направо и налево. Его ослепленным солнечным светом глазам сначала показалось, что вокруг совершенно темно. Потом зрачки его расширились, как у кошки, и он увидал огромное количество книг; он был этим поражен и буквально сбит с толку. Он одновременно был и удивлен, и раздосадован. Он надеялся извлечь из вида и характера обстановки полезные указания, какое-либо представление о Гейсте. Но какие предположения можно сделать на основании кучи печатной бумаги? Он не знал, что подумать, и его изумление выразилось в следующем мысленном восклицании:
"Что же эта скотина собиралась устроить здесь, черт возьми? Школу, что ли?"
Взгляд его остановился на портрете Гейста-отца, на этом строгом, презиравшем мирскую суету профиле. Глаза его загорелись, когда он увидал тяжелые, серебряные подсвечники - признак богатства. Он бродил, как заблудившаяся кошка, попавшая в незнакомое место, потому что, хотя он не обладал чудесной способностью Уанга материализоваться и снова исчезать вместо того, чтобы входить и выходить, его менее гибкие движения могли становиться почти такими же бесшумными. Он заметил, что задняя дверь чуть приоткрыта; все это время его слегка заостренные и напряженные с усиленным вниманием уши улавливали лишь тишину, окружавшую снаружи безмолвный дом.
Не пробыв в комнате и двух минут, он сказал себе, что в бунгало никого, кроме него, нет. Женщина, вероятно, вышла тайком и прогуливается где-нибудь в саду, позади дома. Без сомнения, Гейст запретил ей показываться. Почему? Потому ли, что не доверял своим гостям, или же потому, что не доверял ей? Рикардо подумал, что, в сущности говоря, результат получался одинаковый. Он припомнил рассказ Шомберга. Бегство с человеком с целью избежать преследований этого животного, трактирщика, не могло служить доказательством безмерной страсти. Она должна была быть доступной.
Усы его взъерошились. Он уже с минуту разглядывал запертую дверь. Он заглянет в эту вторую комнату, в которой, быть может, найдет что-нибудь более красноречивое, нежели куча старых книг. Позабыв всякую осторожность он перешел через комнату.
"Если негодяй неожиданно явится и начнет лягаться, - сказал он себе, - я прикончу его, и все тут!"
Он взялся за ручку двери и почувствовал, что она подается. Прежде чем открыть ее совсем, он еще раз прислушался. Он почувствовал вокруг себя тишину, без единого шороха.
Вынужденная осторожность исчерпала его выдержку. В нем пробудилось безумие кровожадности, и, как всегда в таких случаях, он физически ощутил привязанный к его ноге нож. С диким любопытством он потянул к себе дверь. Она открылась совершенно бесшумно, и он увидел перед собой плотную, темно - синюю материю. Это была повешенная позади двери занавеска, достаточно тяжелая и достаточно длинная, чтобы не двигаться.
Занавес! Это препятствие отвлекало любопытство Рикардо и смягчило его резкость. Он не отдернул ее нетерпеливым движением, а ограничился внимательным осмотром ее и словно необходимо было исследовать ее происхождение, прежде чем рискнуть взяться за нее рукой. В эту минуту колебания ему показалась, что полная тишина чем-то нарушена. Это был едва заметный шелест, который его слух поймал и тотчас потерял снова в слишком напряженном внимании. Нет, все оставалось безмолвным и внутри и снаружи дома. Только он не чувствовал себя больше в одиночестве.
Когда он протянул руку к неподвижным складкам, то сделал это чрезвычайно осторожно; слегка отодвинул занавес, вытягивая в то же время голову, чтобы заглянуть в комнату. Он замер на мгновение. Потом без малейшего движения в теле голова Рикардо откинулась назад, рука медленно опустилась. В комнате находилась женщина - та женщина. В полумраке, прорезанном отблеском яркого наружного света, она стояла, странно высокая и словно бесплотная, в противоположном конце длинной, узкой комнаты. Повернувшись спиною к двери и подняв обнаженные руки, она закладывала на голове волосы. Одна ее руки сверкала перламутровой белизной; безупречные очертания другой выделялись темным рисунком на светлом фоне окна с открытыми ставнями и поднятой шторой. Она стояла там, запустив пальцы в свои черные волосы, ничего не подозревающая, беззащитная… и соблазнительная!
Рикардо сделал шаг назад и прижал локти к телу. Грудь его прерывисто дышала, как во время борьбы или бега, тело его стало медленно раскачиваться взад и вперед. Это был конец сдержанности - его натура должна была сорваться с цепи. Он не мог дольше противиться инстинкту, побуждавшему его к прыжкам дикого зверя. Насилие или убийство - для него это было одно и то же - лишь бы он мог удовлетворить зуд кровожадности, обостренный долгой сдержанностью. Бросив через плечо быстрый взгляд, о котором, как говорят охотники, никогда не забывают перед прыжком ни львы, ни тигры, Рикардо, наклонив голову, бросился вперед за занавес. Резко отброшенная его вторжением материя отшатнулась мягким и медленным движением и застыла неподвижно длинными, вертикальными складками в знойном, неподвижном воздухе.
II
Стенные часы, некогда отмечавшие целые ночи философских размышлений, не отсчитали, должно быть, и пяти секунд, когда Уанг материализовался посреди столовой. Он беспокоился о запоздавшем завтраке, как вдруг глаза его остановились на неподвижной занавеси. Из-за этой занавеси доносился наполнивший пустую комнату странный, заглушённый шум борьбы. Узкие глазки китайца не могли округлиться в удивленном взгляде, но они остались пристальными, совершенно пристальными, и неожиданное напряжение тревожного, усиленного и испуганного внимания придало его невозмутимой желтой физиономии исхудалый, осунувшийся вид. Противоречивые побуждения колебали его приросшее к циновкам пола тело. Он даже протянул руку к занавеси. Но она была слишком далеко, а он не сделал шага, необходимого для того, чтобы до нее достать.
Таинственная борьба продолжалась с беспорядочным топаньем босых ног, безмолвная, и никакой человеческий звук - ни свист, ни шепот, ни ворчанье, ни восклицанье - не проникал через занавес. Упал стул, без грохота, мягко, как будто слегка задетый, и из ванны ответил слабый металлический звон. Потом жуткую тишину, подобную тишине, охватывающей двух противников в смертной схватке, нарушило падение тяжелого мягкого тела, обрушившегося на перегородку с той стороны. Все бунгало затряслось. В этот момент Уанг, с расширенными глазами, со сдавленным от страшного волнения горлом, с протянутой еще к занавеси рукой, отступил к задней двери и исчез. Выбравшись в палисадник, он бегом обогнул угол дома. Затем, появившись с невинным видом в промежутке между двумя бунгало, он принялся небрежно бродить по поляне, где его должен был увидеть всякий вышедший из того или другого дома; это был кроткий китаец, не беспокоившийся ни о чем, кроме остывающего завтрака.
В эту минуту Уанг решил порвать всякие сношения с "Номером первым", человеком безоружным и уже наполовину побежденным. До сих пор он колебался принять ту или иную линию поведения, но борьба, которую он только что угадал, решила вопрос: "Номер первый" был человек обреченный, один из тех людей, которым нельзя прийти на помощь, не подвергая самого себя ужасным бедствиям. Прогуливаясь с совершенно беспечным видом по поляне, Уанг удивлялся тому, что до него не доносится из дому никакого шума. Бьггь может, белая женщина подралась со злым духом, который, конечно, ее убил. Потому что никто не появлялся из дому, на который он поглядывал уголком глаза. Свет и тишина оставались неизменными вокруг бунгало.
Между тем внутри здания человек с тонким слухом не назвал бы полной тишину средней комнаты. Ее нарушал едва различимый звук, такой слабый, что казалось, сквозь занавес доносился призрак шепота.
Ощупывая участливо и нежно свое горло, Рикардо ворчал с восхищением:
- У вас стальные пальцы. Мускулы великана, черт возьми.
По счастью для Лены, нападение Рикардо было так внезапно - она в это время закладывала вокруг головы свои тяжелые косы, - что она не успела опустить рук. Он не мог прижать их ей вдоль тела, и это увеличило ее шансы сопротивления. Прыжок Рикардо едва не опрокинул молодую женщину. По счастью также, она стояла в конце комнаты; грубо толкнувшись о стену, она нашла в себе достаточно силы для сопротивления силе толчка, которая даже помогла ей в инстинктивном усилии оттолкнуть нападающего.
После первого мгновения испуга, настолько сильного, что она не могла даже вскрикнуть, она ни одной минуты не сомневалась в характере опасности. Она защищалась с полным и ясным сознанием, с силой инстинкта, которая является источником всякого энергичного усилия; это уже не была та молодая девушка, которая, прижатая к стене в темном коридоре Шомбергом, дрожала от стыда, отвращения и страха и теряла силы от одного омерзительного шепота человека, который еще ни разу не прикоснулся к ней своей толстой лапой.
Нападение этого нового врага было простым и прямым насилием; это не был уже хитрый и зловещий план обращения ее в рабство, который вызывал у нее тошноту и, в ее одиночестве, заставлял ее чувствовать, что ее преследователи сильнее ее. Теперь она больше не была одна на свете. Она сопротивлялась, не теряя сил, потому что теперь она не была лишена нравственной опоры, потому что она была существом, нужным кому-то, по тому что защищалась она не для себя одной. Она сражалась за жившую в ней веру - веру в человека и его судьбу и, быть может, за веру в бога, который так чудесно поставил этого человека на ее пути.
Она упорно, с отчаянием сжимала пальцы вокруг шеи Рикардо, покуда не почувствовала, что под этим смертоносным давлением ослабевает ужасное объятие. Тогда, последним усилием рук и внезапно поднятого колена, она отбросила его к стене. На полдороге стоял кедровый сундук, и с глухим шумом, от давшимся по всему дому, Рикардо упал на него, в сидячем положении, наполовину задушенный и менее утомленный усилием борьбы, чем ее волнениями.
Разбитая, в свою очередь, затраченной ею силой, она шатаясь отступила назад и села на край постели. Задыхающаяся, но спокойная и без смущения, она укрепляла под мышками свой саронг с Целебеса, с коричневыми и желтыми разводами, который развернулся во время борьбы. Потом, сложив обнаженные руки на груди, решительная и бесстрашная, она оперлась на свои скрещенные ноги.
Наклонившись вперед, потеряв всю свою энергию, жалкий, как промахнувшийся в своем прыжке дикий зверь, Рикардо встретился взглядом с серыми глазами Лены; это были широко открытые, испытующие, таинственные глаза под дугой сдвинутых вместе бровей. Между их лицами было не более фута расстояния. Он перестал ощупывать свою шею и тяжело уронил ладони на колени. Он не смотрел больше на обнаженные плечи и сильные руки молодой женщины; он смотрел в пол. Он потерял одну из своих соломенных сандалий. Стул, на котором лежало белое платье, был опрокинут; это был единственный след борьбы, если не считать нескольких брызг воды из упавшей на пол губки.
Рикардо дважды с усилием глотнул слюну, словно для того, чтобы убедиться в состоянии своего горла, прежде чем снова возвысить голос:
- Ладно… Я никогда не собирался причинить вам зло… а между тем я не шучу, когда берусь за дело.
Он закатал панталоны, чтобы показать привязанный к ноге нож. Она, не поворачивая головы, посмотрела на него и прошептала с презрительной суровостью:
- О да… воткнув мне в грудь эту игрушку. Но не иначе…
Он покачал головой со сконфуженной улыбкой.
- Послушайте! Теперь я благоразумен. Это правда… вам не надо объяснять почему… вы это знаете. И я вижу теперь, что с вами надо было не так браться за это дело.