- Вы можете видеть в этом, - пояснил Гейст своим учтивым тоном, - препятствие против шествия цивилизации. Бедные люди, ютящиеся по ту сторону, не любили этой цивилизации в том виде, в каком она представилась им в образе моего Акционерного Общества - этого "крупного шага вперед", как говорили некоторые с неразумной верой. Нога, поднятая для того, чтобы шагнуть, повернула обратно, но баррикада осталась.
Они продолжали медленно подниматься. Туча пронеслась, и мир казался еще более ярким.
- Это очень странная вещь, - сказал Гейст, - но это результат законного страха, страха перед неизвестным и непонятным. Есть в этом и доля патриотизма в известном смысле. И я от души желал бы, Лена, чтобы мы с вами находились по другую ее сторону.
- Стойте! Стойте! - закричала она, схватив его за руку.
Баррикада, к которой они приближались, была увеличена посредством кучи свежесрезанных ветвей. Листья их были еще зелены и слабо колыхались под дыханием ветерка. То, что заставило молодую женщину вздрогнуть, оказалось остриями нескольких копий, выступавших из-под листьев. Они не блестели, но она видела их очень отчетливо в их зловещей неподвижности.
- Пустите меня лучше идти одного, Лена, - сказал Гейст.
Она всеми силами держалась за его руку, но он не отрывал улыбающегося взгляда от глаз молодой женщины и кончилось тем, что он освободился.
- Это, скорее, демонстрация, нежели реальная угроза, - говорил он убедительно. - Подождите минутку. Я вам обещаю не подходить так близко, чтобы меня можно было пронзить.
Она, словно во сне, видела, как Гейст прошел остальную часть тропинки, как бы не собираясь останавливаться; она слышала, как его голос, словно потусторонний, прокричал непонятные слова на наречии, казавшемся непохожим ни на одно существующее на земле. Гейст просто спрашивал об Уанге. Ему не пришлось долго ждать. Лена справилась с первым волнением и увидела движение в свежей зелени баррикады. Она с облегчением вздохнула, когда острия копий - ужасная угроза - подались назад и исчезли по другую сторону баррикады. Перед Гейстом две желтые руки раздвинули листву и в узком отверстии показалось лицо, глаза которого были ясно видны. Это было лицо Уанга, казалось, вовсе не имевшее тела, как те картонные маски, которые она разглядывала в детстве в окне скромной лавочки в Кингсланд-Род, принадлежавшей таинственному маленькому человечку. Только в этом лице, вместо пустых отверстий, были моргающие глаза. Она видела движение век. Раздвигавшие листву по обе стороны лица руки тоже казались не принадлежащими никакому телу. Одна из них держала револьвер - Лена узнала его по догадке, так как никогда в жизни не видала подобного предмета.
Она прислонилась к скале у обрывистого склона холма и не сводила глаз с Гейста, более спокойная с тех пор, как копья перестали ему угрожать. За его прямой и неподвижной спиной она видела призрачное, картонное лицо Уанга, которое страшно гримасничало и шевелило губами. Она стояла слишком далеко, чтобы слышать разговор, который велся обыкновенным голосом. Она терпеливо дождалась его окончания. Плечи ее ощущали теплоту скалы; время от времени волна более прохладного воздуха как бы обдавала сверху ее голову; у ее ног лощина, наполненная густою растительностью, гудела монотонным жужжанием насекомых. Все было спокойно. Она не заметила, когда голова Уанга, вместе с неживыми руками, исчезла в листве. К ее великому ужасу, копья показались вновь, медленно высовываясь. Она вздрогнула до корней волос, но прежде, чем успела вскрикнуть, Гейст, стоявший как вкопанный, резко повернулся и подошел к ней. Его большие усы не вполне скрывали злую и неуверенную усмешку, и, подойдя совсем близко, он расхохотался резким голосом:
- Ха-ха-ха!
Она смотрела на него, не понимая. Он внезапно умолк и сказал кратко:
- Нам остается только спуститься тем же путем, каким поднялись.
Она последовала за ним в лес, который приближавшийся вечер наполнял тенью. Далеко впереди, между деревьями, косой луч света преграждал поле зрения. Дальше все было погружено во мрак. Гейст остановился.
- Нам некуда торопиться, Лена, - сказал он своим обычным, спокойно-учтивым тоном, - Наши планы разрушены. Я думаю, вы знаете, или, по меньшей мере, угадываете, с какой целью я поднялся сюда?
- Нет, мой друг, не угадываю, - сказала она, улыбаясь и замечая с взволнованной нежностью, что его грудь высоко поднималась, словно он задыхался.
Тем не менее он попытался говорить спокойно, и его волнение выдавали только короткие паузы между словами.
- Неужели?.. Я поднялся, чтобы повидать Уанга… Я поднялся…
Он снова с трудом перевел дыхание, но это было уже в последний раз.
- Я взял вас с собой потому, что не хотел оставлять беззащитной во власти этих людей.
Он резким движением сорвал с себя шлем и швырнул его на землю.
- Нет! - вскричал он. - Все это поистине слишком чудовищно! Это невыносимо! Я не могу защитить вас! Я не могу!
Он с минуту пристально смотрел на нее, потом пошел поднять шлем, который откатился на несколько шагов. Он вернулся с прикованным к Лене взглядом, очень бледный.
- Прошу прощения за эти дикие выходки, - сказал он, надевая шлем. - Минута ребячливости. Я и на самом деле чувствую себя ребенком в моем невежестве, в моем бессилии, в моей беспомощности, во всем, кроме ужасающего сознания тяготеющего над вашей головой несчастья… над вашей головой, вашей…
- Они до вас добираются, - прошептала она.
- Несомненно, но, к несчастью…
- К несчастью - что?
- К несчастью, я потерпел неудачу у Уанга, - сказал он.
Гейст продолжал, не отрывая от Лены взгляда:
- Я не сумел тронуть его сердца, если можно говорить о сердце у подобного человека. Он сказал мне с ужасающей китайской мудростью, что не может позволить нам перейти баррикаду, потому что нас будут преследовать. Он не любит драки. Он дал мне понять, что выстрелит в меня без малейших угрызений совести из моего собственного револьвера скорее, чем допустит из-за меня какие-либо неприятные столкновения с незнакомыми варварами. Он держал речь к жителям селения, которые уважают в нем самого замечательного из виденных ими людей и своего родственника по жене. Они одобряют его поли тику. Кроме того, в селении остались только женщины, дети и несколько стариков. Сейчас мужчины в море, на судах. Но и их присутствие не изменило бы ничего. Из этих людей никто не любит драки - да еще вдобавок с белыми! Это тихий и кроткий народ, который с величайшим удовольствием смотрел бы, как в меня всадили бы пулю. Уанг, казалось, находил мою настойчивость - потому что я настаивал, вы это понимаете, - совершенно глупой и неуместной. Но утопающий хватается за соломинку. Мы говорили по-малайски, насколько мы оба знаем этот язык.
- Ваши опасения глупы, - сказал я ему.
- Глупы? О да, я знаю, - ответил он. - Если бы я не был глуп, я был бы купцом и имел большой магазин в Сингапуре, вместо того чтобы быть углекопом, превратившимся в лакея. Но если вы не уберетесь вовремя, я выстрелю в вас прежде, чем стемнеет и я не смогу в вас прицелиться. Не раньше этого, "Номер первый", но в эту минуту я это сделаю. А теперь довольно!
- Очень хорошо, - ответил я, - Довольно о том, что касается меня, но вы не станете возражать против того, чтобы "Мем Пути" прожила несколько дней с женами Оранг-Кайа. В благодарность я сделаю вам подарок.
- Оранг-Кайа вождь в селении, Лена, - добавил Гейст.
Она смотрела на него с изумлением.
- Вы хотели, чтобы я отправилась в это селение дикарей? - проговорила она задыхаясь. - Вы хотели, чтобы я вас покинула?
- У меня руки были бы свободнее.
Он протянул вперед руки и разглядывал их с минуту, потом снова уронил их вдоль тела. Лицо молодой женщины выражало негодование, которое можно было прочитать, скорее, в изгибе губ, нежели в ее неподвижных, светлых глазах.
- Мне показалось, что Уанг засмеялся, - сказал он. - Он закудахтал, как индюк.
- Это было бы всего хуже, - сказал он мне.
Я был ошеломлен. Я доказывал ему, что он не знает, что говорит. Ваша участь не могла никоим образом повлиять на его собственную безопасность, потому что дурные люди, как он их называет, не знают о вашем существовании. Я не солгал, Лена, хотя и натягивал правду так, что она трещала, но этот мошенник, казалось, знал о неведомых мне вещах. Он покачал головой. Он уверял меня, что им известно все относительно вас. Он сделал ужасную гримасу.
- Это не имеет значения, - сказала молодая женщина. - Я не хотела… я бы туда не пошла.
Гейст поднял глаза.
- Удивительная проницательность! Когда я стал настаивать, Уанг сделал мне на ваш счет то же самое заявление. Когда он улыбается, его лицо напоминает мертвую голову. Это были его последние слова - что вы не согласитесь. После этого я ушел.
Она прислонилась к дереву. Гейст стоял против нее, тоже в небрежной позе, словно оба они покончили с представлением о времени и со всеми другими заботами этого мира. В вышине над их головами внезапно пронесся шелест листьев и тотчас затих снова.
- Это была странная мысль: отослать меня, - сказала она. - Отослать меня? Почему? Да, почему?
- Вы как будто возмущены, - сказал он рассеянно.
- Да еще к этим дикарям, - говорила она. - Неужели вы думали, что я бы согласилась к ним пойти? Вы можете сделать со мною все, что хотите, только не это, только не это!
Гейст вглядывался в темную глубину леса. Теперь все было так неподвижно, что казалось, будто сама земля под их ногами дышала тишиной.
- К чему возмущаться? - проговорил он. - Нового ничего нет. Я отчаялся упросить Уанга. И вот мы отвержены! Мы не только бессильны против зла, но не имеем никакой возможности войти в какое-либо соглашение с достойными посланниками того мира, из которого мы думали выйти навсегда. А это нехорошо, Лена, очень нехорошо!
- Странно, - проговорила она задумчиво. - Нехорошо? Это, должно быть, действительно нехорошо. Но я, право, не знаю. А вы, знаете ли вы это наверное? Знаете ли вы? Вы говорите неуверенно.
Она говорила с жаром.
- Знаю ли я это? Как сказать? Я постарался от всего освободиться. Я сказал миру - "я есмь я, а ты только призрак". И это так! Но, по-видимому, такие слова не остаются безнаказанными… Вот я очутился на призрачном острове, обитаемом призраками. Как человек бессилен перед призраками! Как их испугать, как их убедить, как им противиться, как устоять против них? Я потерял всякую веру в действительность… Лена, дайте мне вашу руку.
Она посмотрела на него с удивлением, не поняв его.
- Вашу руку! - крикнул он громко.
Она повиновалась; он горячо схватил руку, словно торопясь поднести ее к губам, но вдруг опустил ее. Они посмотрели друг на друга.
- Что с тобой, милый? - робко шепнула она.
- Ни силы, ни уверенности, - проговорил Гейст усталым голосом. - Как приступить к этой задаче, которая так восхитительно проста?
- Мне жаль, - начала она.
- Мне тоже, - живо проговорил он. - Что в этом унижении всего хуже, так это моя полная никчемность, которая меня так… так глубоко…
Она никогда не замечала в нем подобной чувствительности Его длинные усы золотились в тени, перерезывая его бледное лицо. Он начал снова:
- Я спрашиваю себя, хватило ли бы у меня мужества про браться ночью к этим людям с ножом и перерезать им по очереди горло, пока они спят? Я спрашиваю себя об этом.
Испуганная этим необычайным волнением больше, чем словами, которые он произнес, она очень быстро проговорила:
- Не пытайтесь делать подобных вещей! Не думайте об этом!
- У меня нет никакого оружия, кроме перочинного ножа. А что касается того, о чем можно думать, Лена, то как это узнать? Думаю не я… думает что-то во мне… что-то чуждое моей натуре. Что с вами?
Он увидел, что губы молодой женщины полуоткрыты, а взгляд сделался особенно пристальным.
- Кто-то следит за нами. Я видела, как мелькнуло что-то белое.
Гейст не повернул головы. Он посмотрел только на протянутую вперед руку Лены.
- Очень возможно, что за нами действительно следят и выслеживают нас.
- Сейчас я уже ничего не вижу, - сказала она.
- Впрочем, это не имеет значения, - продолжал он своим спокойным голосом, - Мы здесь, в лесу. У меня нет ни силы, ни способов убеждения. По правде говоря, трудно быть красноречивым с головой китайца, которая появляется перед вами из кучи хвороста. Но можем ли мы бесконечно блуждать среди этих деревьев? Могут ли они служить нам убежищем? Нет! Что же нам остается? Я думал одно время о шахте, но и там мы не смогли бы долго пробыть. Кроме того, галерея ненадежна. Подпорки слабы были всегда. С тех пор там поработали муравьи - муравьи после людей. Это оказалось бы смертельной западней. Двум смертям не бывать, но умереть можно различными способами.
Молодая женщина бросала вокруг себя боязливые взгляды, стараясь разглядеть силуэт, который она видела одно мгновение между деревьями; быть может, кто-нибудь следил за ними, но если это и было так, то теперь этот кто-то оставался невидимым. Глаза Лены не различали на некотором расстоянии ничего, кроме сгущавшейся тени между живыми колоннами, поддерживавшими неподвижный лиственный свод. Потом она перевела взгляд на стоявшего рядом с ней человека; она была воплощенное ожидание, воплощенная нежность и, кроме того, исполнена сдержанного ужаса и какого-то почтительного и робкого удивления.
- Я думал также об их лодке, - сказал Гейст. - Мы могли бы сесть в нее и… Но они убрали весь такелаж. Я видел весла и мачту у них в комнате, в углу. Выйти в открытое море в неоснащенной лодке - это было бы отчаянное предприятие, даже если допустить, что нас отнесло бы довольно далеко между островами прежде, чем рассветет. Это был бы лишь утонченный способ самоубийства. Нас нашли бы мертвыми в лодке, умершими от жажды и солнечного зноя! Это было бы лишней тайной моря! Я спрашиваю себя, кто бы нас нашел? Может быть, Дэвидсон? Но Дэвидсон проплыл здесь десять дней тому назад. Однажды рано утром я смотрел, как удалялся дымок его парохода.
- Вы не говорили мне об этом, - сказала она.
- Он, должно быть, смотрел на меня в бинокль. Может быть, если бы я поднял руку… Но зачем нам нужен был тогда Дэвидсон? Он не пройдет здесь снова прежде, чем через три недели, Лена. Я жалею, что не поднял руку в то утро.
- К чему бы это повело? - вздохнула она.
- К чему? Очевидно, ни к чему. У нас не было никаких предчувствий. Этот остров казался недоступным убежищем, в котором мы могли бы жить без испытаний и научиться понимать друг друга.
- Может быть, испытания лучше всего учат понимать? - вздохнула она.
- Может быть, - сказал он равнодушно. - Во всяком случае, мы бы не уехали с ним отсюда. А между тем я уверен, что он явился бы с величайшей поспешностью, готовый оказать нам какие угодно услуги. Такова натура у этого толстяка - прекрасный человек! Вы не захотели пойти со мною на пристань в тот день, когда я поручил ему вернуть шаль госпоже Шомберг. Он вас никогда не видал.
- Я не знала, хотели ли вы, чтобы меня видели, - ответила она.
Он скрестил на груди руки и держал голову опущенной.
- А я до сих пор не знал, хотите ли вы, чтобы вас видели, то было, очевидно, недоразумение, но недоразумение почтенное. Теперь, впрочем, это все равно.
Помолчав, он поднял голову.
- Как этот лес стал мрачен! А между тем солнце еще не село, должно быть.
Она посмотрела вокруг себя - и словно глаза ее открылись в эту самую минуту; она увидела тени леса, которые разливали вокруг нее не столько грусть, сколько мрачную, угрожающую враждебность. Ее сердце упало в этой душной тишине, и она почувствовала над собой и своим спутником дыхание близкой смерти. Малейшее трепетание листьев, легчайший треск сухой ветки, самый слабый шелест заставил бы ее громко вскрикнуть. Но она стряхнула эту недостойную слабость. Скромная, неумелая скрипачка, жалкая, подобранная на пороге позора девушка должна постараться подняться выше самой себя; она одержит победу, и счастье, которое прольется тогда на нее потоком, бросит любимого человека к ее ногам.
Гейст сделал легкое движение:
- Нам лучше вернуться домой, Лена, потому что мы не можем всю ночь оставаться в лесу или в каком-либо другом месте Мы бесповоротно обречены этой дьявольской махинации, пред начертанной… судьбой?., вашей судьбой - или моей?
Молчание нарушил Гейст, но дорогу указывала Лена. У опушки леса она остановилась под деревом. Он осторожно при близился к ней.
- Что случилось? Что вы видите, Лена? - прошептал он.
Ей только что пришла в голову одна мысль. Она колебалась немного, глядя на него через плечо лучистым взглядом своих серых глаз. Она хотела бы знать, не является ли это испытание, эта опасность, это несчастье, которое обрушивается на них в их убежище, своего рода наказанием?
- Наказанием? - повторил Гейст.
Он не понимал. Когда она пояснила свою мысль, он еще больше изумился.
- Своего рода возмездием разгневанного бога? - проговорил он с удивлением. - На нас? Но за что, создатель?
Он видел, как бледное лицо потемнело в тени. Она покраснела. И заговорила торопливым шепотом: вот то, как они живут вместе… Это нехорошо - не так ли? Это преступление, потому что она не была вынуждена к этому ни силой, ни страхом. Нет, нет… Она пришла к нему добровольно, свободно, с порывом всей своей души…
Гейст был так растроган, что некоторое время не мог говорить. Чтобы скрыть свое волнение, он взял самый "гейстовский" тон.
- Как? Таким образам, наши гости являются посланниками нравственности, мстителями правосудия, орудием провидения! Вот это оригинальный взгляд. Как бы они были польщены, если бы могли вас слышать!
- Вы смеетесь надо мной, - сказала она сдержанным и внезапно дрогнувшим голосом.
- Неужели вы чувствуете, что совершили преступление? - спросил Гейст очень серьезно.
Она не отвечала.
- Что касается меня, - заявил он, - я этого не сознаю. Клянусь богом, я этого не сознаю.
- Вы - другое дело. Женщина всегда искусительница. Вы взяли меня из сострадания. Я бросилась вам на шею.
- О, вы преувеличиваете, вы преувеличиваете! Вы не так-то много сделали, - говорил он шутливо, несмотря на то, что с трудом сохранял спокойный тон.
Он смотрел на себя уже как на мертвого, но ради нее и для того, чтобы ее защищать, должен был делать вид, что еще жив. Он сожалел, что не имел бога, которому мог бы поручить эту прекрасную, трепетную горсть праха, горячую, живую, чуткую, отдавшуюся ему и обреченную теперь, без надежды на спасение, оскорблениям, обидам, унижению, безграничной телесной муке.
Она отвернулась от него и стояла неподвижно. Он схватил ее безвольную руку.
- Вы хотите, чтобы это было так? Да? Ну так будем вдвоем надеяться на милосердие.
Она, не глядя на него, покачала головой, словно пристыженный ребенок.
- Вспомните, - продолжал он со своей неисправимой насмешливостью, - что надежда является одной из христианских добродетелей. А вы, наверное, не пожелаете рассчитывать на милосердие для себя одной.