- Ничего особенного. Только быть с нами, быть у нас под рукой. Для нас с Костером чрезвычайно важно, чтобы у нас под рукой был человек, которому мы доверяем вполне. Ты, мальчуган, именно такой человек…
- Покорно благодарю за комплимент, - проворчал я.
- Не стоит благодарности! - продолжал Джонсон. - Кроме того, для нашего дела нужен человек с крепкими кулаками. А у тебя кулаки, слава Богу, как два кузнечных молота.
- И крепкий череп! - невольно засмеялся я.
- Да, и крепкий череп! - подтвердил Джонсон. - Не будь он так крепок, твой чердак, пуля этого наемного убийцы, мнимого траппера, отправила бы тебя на тот свет…
- Но все-таки, я хотел бы, чтобы эта игра в жмурки поскорее кончилась.
- Имей терпение. Кончится скоро! - успокаивал меня Джонсон. - Ты являешься нашим компаньоном по данному предприятию. Мы с Костером порешили, что ты получишь свой пай.
- Сколько это даст?
- Сейчас еще мы и сами не знаем. Во всяком случае, у моей племянницы Минни будет муж, у которого в банке будет лежать порядочный запасец про черный день. У Минни будет всегда кусок хлеба, да еще с маслом… Только потерпи.
И я терпел, хотя, признаться, терпение мое истощалось.
Итак, мы от Кейптауна поплыли на север. Не знаю, зачем именно мы заходили на острова Зеленого Мыса и простояли там чуть не месяц. Местным властям Джонсон объяснил нашу стоянку тем обстоятельством, что будто бы кузов "Ласточки" оброс ракушками, пазы нуждались в конопатке, снасти - в ремонте. Но это было только предлогом. Я лучше, чем кто-либо, знал, что все потребные работы могли быть исполнены в какие-нибудь полторы недели. А мы стояли и стояли…
Для меня было ясно одно: Джонсон здесь, на островах Зеленого Мыса, поджидал кого-то.
И, в самом деле, дождался.
В начале четвертой недели в гавань, в которой мы стояли, расснастившись, вошел на всех парах тяжелый и неповоротливый, неимоверно грязный бриг под неаполитанским флагом. На корме этого судна я разглядел надпись золотыми буквами: "Из Кастэлламарэ". "Сан-Дженнаро".
- Это они! - сказал Костеру стоявший у борта Джонсон.
- Посмотрим, они ли! - отозвался Костер.
Едва бриг бросил якорь, став на рейде рядом с "Ласточкой", как Джонсон велел спустить гичку.
- Ты поедешь с нами, Джонни! - сказал он мне.
Гичка довезла нас до берега. Побродив по грязным и пыльным улицам поселка Сан-Винсент, побывав на рынке, где гортанными голосами перекликались негры и разгуливали португальцы, мы втроем зашли в таверну "Христофор Колумб", этот излюбленный приют моряков всех наций, попадающих на остров Сан-Винсент. Едва мы успели расположиться там, заняв прохладный тенистый уголок, как в таверну ввалилась с шумом и гамом целая партия моряков-итальянцев, чуть ли не половина экипажа с только что пришедшего неаполитанского судна.
Матросы эти заняли стол рядом с нашим. Хозяин таверны засуетился. Слуги притащили корзину дешевого кисловатого вина и массу фруктов. Неаполитанцы этим не удовлетворились: они желали, чтобы для них было приготовлено их любимое национальное кушанье - макароны в соку из помидоров. С криком, шумом, песнями и прибаутками они сами принялись за варку макарон. Едва ли не главную роль в этом деле играл стройный черноглазый молодец с открытым лицом, человек лет тридцати, не больше.
- Синьоры, макароны готовы! - возгласил он через полчаса, торжественно внося в зал огромное блюдо с любимым итальянским кушаньем. Затем, обратившись к нам, он на ломаном английском языке предложил и нам принять участие в их общей трапезе.
Против моего ожидания, Джонсон, который всегда сторонился незнакомых людей, особенно иностранцев, не заставил себя долго упрашивать, и ответил согласием, но на одном непременном условии.
- Ваши макароны, наше вино, - сказал он.
- Каким вином вы нас угостите, синьоры? - осведомился неаполитанец.
- Лакрима Кристи, - ответил Джонсон.
- Какого года? - Заинтересовался итальянец.
- О, это хорошее старое вино! Мне подарил его один ваш славный соотечественник.
- В котором году это было?
- В 1795 году.
- Где?
- На острове Капри.
- Как его звали?
- Князь Ловатти.
- Если это вино виноградников Ловатти с острова Капри, то, разумеется, мы, как неаполитанцы, примем его с большой радостью.
Слушая этот разговор, я, как говорится, хлопал глазами: столько времени путался я уже с Джонсоном, а до сих пор ни разу не слышал от него, что в трюмах "Ласточки" имелся запас старого и дорогого вина из княжеских погребов…
- Если синьоры согласны подождать, то мой племянник сейчас съездит на корабль и привезет оттуда пару бутылок, - предложил Джонсон.
- Великолепная идея! Но мы предпочли бы не затруднять вашего племянника.
- Тогда сделаем вот как: поедемте все вместе и выберем лучшее из моего запаса.
- Отлично!
Костер, Джонсон, я, потом тот неаполитанец, который приглашал нас, и еще двое его товарищей, оставив прочих в таверне расправляться с макаронами, вышли на улицу.
Нашей гички не было: она уже вернулась к "Ласточке". Джонсон за пару мелких серебряных монет взял на час лодку, принадлежавшую какому-то пьянице-негру.
- Берись за весла, Джонни, - распорядился он. - Кто-нибудь из молодых людей поможет тебе.
И, в самом деле, один из итальянцев тоже схватился за весла. Лодка медленно поплыла, направляясь к "Ласточке".
Когда мы отошли на некоторое расстояние от берега, Джонсон спросил итальянца:
- Какова погода, синьор?
- Покуда - тихо и спокойно. Но, кажется, быть буре.
- Вы думаете? Откуда начнется?
- Мои друзья уверяли меня, что первые признаки бури замечены в Милане. Кажется, ветер оттуда потянет через Альпы.
- На Францию? Но, ведь, капитан еще болен?
- Один знаменитый доктор изобрел новое средство для его излечения.
- А его матросы?
- Ждут не дождутся его возвращения.
- Это хорошо! Но нет ли опасности со стороны плавучих льдов с крайнего севера?
- Остается пока под сомнением. Но мои друзья надеются, что на севере скоро наступит весна. Льды тают…
Пока шел этот разговор, наша лодка доплыла до борта "Ласточки". Джонсон и неаполитанец по веревочному трапу поднялись на палубу. Костер последовал за ними. Я остался в лодке. Должно быть, "Лакрима Кристи" было запрятано где-нибудь очень далеко, по крайней мере, прошло не менее часа, покуда отправившиеся отыскивать его люди снова показались на палубе и по тому же трапу спустились в лодку. Каждый из них, действительно, нес с собой по две бутылки. Что было в этих запыленных бутылках - я не знаю. Но сдается мне, что это, во всяком случае, было не вино.
- Греби к берегу! - распорядился Джонсон, усаживаясь рядом с неаполитанцем и принимаясь говорить с ним на языке, которого я не понимал. Понятными для меня были лишь некоторые отдельные слова, по созвучию с несколько знакомым мне латинским языком.
Что меня поразило при этом, - это повелительный тон, которым говорил с Джонсоном неаполитанец. Словно Джонсон был рядовым солдатом, а тот - генералом, чуть не маршалом.
Мне казалось, что я ослышался, но нет: Джонсон два или три раза назвал неаполитанца "ваша светлость" и "герцог".
Упоминалось имя принцессы Паолины, имя его святейшества папы римского и его величества короля Обеих Сицилий.
Опять, значит, я попал в знатную компанию, как там, в Новом Орлеане….
Признаюсь, особого удовольствия я не испытывал: ведь, в связи со знакомством с таинственной "мадемуазель Бланш" и ее сыном Люсьеном, так поразительно напоминавшим Наполеона, - у меня на темени вскочила здоровенная шишка. Как бы за знакомство с этим умеющим стряпать герцогом не получить еще пару синяков…
IX
Как "Сан-Дженнаро" ушел ночью, не попрощавшись с "Ласточкой", и как "Ласточка" пошла его догонять. Корабль на юге, корабль на севере
Участия в пирушке неаполитанцев мне принять не пришлось: по каким-то соображениям Джонсон распорядился, чтобы я, пока шла пирушка, разгуливал по улице перед таверной и наблюдал, не появится ли человек с черной повязкой на глазу. Буде такой субъект покажется вблизи таверны, я должен был немедленно дать знать об этом при помощи свистка.
Должно быть, часа полтора пришлось мне слоняться у дверей таверны. Человека с черной повязкой я так и не увидел…
Затем пирушка кончилась. Джонсон и Костер ушли первыми, и, взяв наемную лодку, отправились на борт "Ласточки". Я, понятно, сопровождал их. Итальянцы долго еще слонялись по берегу, накупали всякую дрянь у торговцев-негров и катались верхом на длинноухих осликах, поднимая клубы пыли.
Но мне недолго пришлось наблюдать за их беззаботным гуляньем: словно демон овладел Джонсоном - у нас на "Ласточке" закипела лихорадочная работа. С берега была пригнана целая партия портовых рабочих, по большей части негров, поминутно причаливали "сандалы", - тупорылые черные лодки, подвозившие для наших камбузов припасы и бочонки со свежей водой. "Ласточка" спешно готовилась к отплытию.
Работа не прерывалась ни днем ни ночью в течение суток. И, признаюсь, принимая участие в этой работе, я не имел ни времени, ни охоты особенно внимательно наблюдать за итальянским судном.
А трое суток спустя, утром, когда я вышел на палубу, мне пришлось протирать глаза; неаполитанский бриг исчез. Там, где он стоял еще вчера вечером, сейчас колыхалась на волнах полупалубная арабская феллука.
Я счел долгом сообщить Джонсону о том, что бриг ушел. Тот на мое сообщение ответил довольно грубо:
- Знаю! Ушел! Ну, и отлично! И мы сами уйдем сегодня вечером…
И, в самом деле, в тот же вечер и наше суденышко, покинув гавань Сан-Винсента, вышло в открытое море, сначала пошло прямо на запад, словно собираясь перемахнуть через Атлантический океан к берегам Америки, потом свернуло круто на север.
Странная работа была произведена на моих глазах: под надзором Костера из трюма вытащили сверток черного полотна, и судовой плотник прибил это полотно гвоздями к корме, по краю кузова. Под полотном совершенно скрылась кормовая надпись с именем "Ласточка" и появилась совершенно иная, незнакомыми мне буквами. Часть этих букв имела характер латинской азбуки, но некоторые буквы казались мне греческими.
- Что это за надпись? - осведомился я у наблюдавшего за этой работой Костера.
- Как? - деланно удивился тот. - Неужели ты не узнаешь русского языка? Ведь это же по-русски?
- По-русски! - не удержался я от недоуменного восклицания.
- Ну, да! - посмеиваясь, подтвердил Костер. - Ведьмы плаваем под русским флагом. Наше судно называется "Работник". Оно приписано к Петербургскому порту. Мы идем с казенным грузом на Аляску, чтобы оттуда забрать меховые товары Российско-Американской Компании…
- Опять игра в жмурки! - проворчал я сердито. - Слушайте, Костер! Ведь добром это все не кончится!
- Ну, вот еще! - засмеялся Костерь. - Кто это вам сказал, мой юный друг?
- Мне это говорит мой здравый смысл.
- Ба! На собственный здравый смысл целиком полагаться не рекомендуется, юноша!
- Слушайте! А если наш маскарад будет кем-нибудь обнаружен?
- Какой маскарад? - притворился янки.
- Ну, то обстоятельство, что вы перекрестили наше судно, не изменив его наружности.
- Глупости! Его наружность сейчас тоже радикально изменится. Самый опытный моряк не узнает "Ласточку". Наши бумаги в полном порядке.
В самом деле, на моих глазах люгер со сказочной быстротой изменил свою наружность. На кормовой мачте были подвешены реи, которых раньше не было, передняя мачта, получила надставку. На носу выросли высокие борта, а на корме появилась целая надстройка с дверями и окнами. Я глядел - и своим глазам не верил. И чем больше я глядел, тем меньше все это мне нравилось: ведь такой маскарад предвещал, что "Ласточка" собирается опять броситься на поиски приключений и, надо полагать, приключений достаточно рискованных.
Я смерти не боюсь. Но если умирать, то надо, по крайней мере, знать, за что и во имя чего отправляешься на тот свет.
Потом мне, признаться, стала надоедать вся эта история. Джонсон, - пусть даже с согласия моего отца, - таскает меня из одного конца света в другой на своем люгере, втягивает меня в странные предприятия, в которых принимают участие трапперы, оказывающиеся наемными убийцами, фаворитка Наполеона и его сын, американский пират, он же негроторговец, неаполитанский герцог, стряпающий не то макароны, не то политические заговоры…
Нет, джентльмены! Если вы хотите, чтобы я участвовал с вами в игре, и, по-видимому, в игре очень крупной, я хочу знать, не краплеными ли картами вы играете.
Злополучный изобретатель подводной лодки, Шольз, за участие в этой игре в темную уже поплатился, получив пулю в лоб. Я отделался дешево, желваком и рубцом. Моя шевелюра, снятая с головы бритвой доктора Мак-Кенна, положим, так быстро отросла, что я уже мог прикрывать волосами образовавшуюся от раны продолговатую плешь. Особых претензий по этому поводу я не предъявляю. Но джентльмены, мне, говоря откровенно, уже надоело то обстоятельство, что вы поступаете со мной, как с мальчишкой, не говоря мне, что за цели вы преследуете…
Рассуждая так, я пришел к решению при первом же удобном случае начисто объясниться с дядей Самом и добиться от него определенного ответа. Если он, Джонсон, откажется удовлетворить мое законное любопытство, - к черту. Я бросаю его и его проклятый люгер, шныряющий по морям и занимающийся странными, чтобы не сказать более, операциями.
Минни Грант не станет моей женой? - Черта с два!
Минни через несколько месяцев будет 21 год. Как только она достигнет совершеннолетия, власть ее опекуна над ней, то есть, того же мистера Джонсона, прекращается. Раз Минни любит меня, никто в мире не имеет права запретить ей стать моей законной женой.
Джонсон не даст обещанного приданого Минни? - К черту! Мне дорога сама Минни, милая девушка, а не ее тряпки и не та пара сотен фунтов стерлингов, которыми может ее снабдить Джонсон.
Кусок хлеба, я так или иначе заработаю: я здоров, силен. Я честный парень. У меня имеется военная медаль, данная мне за храбрость. Наконец, меня знает сам "Железный герцог" Веллингтон.
Лишь бы добраться до Лондона: там я сейчас же разыщу нескольких уцелевших от бойни при Ватерлоо офицеров славного одиннадцатого стрелкового полка. Разыщу боевых товарищей моего отца. Неужели они не помогут устроиться солдату, имя которого связано навеки с историей нашего полкового знамени?!
В крайнем случае, повенчавшись с Минни, завербуюсь инструктором в полки сипаев и увезу Минни в Индию. Там никогда нет недостатка в вакантных местах для человека, который имеет священное право называть себя "солдатом любимого полка Веллингтона".
И, наконец, мой отец… Разве я не имею возможности рассчитывать на помощь отца хотя бы на первых порах?
Правда, пенсия моего отца - нищенская, грошовая пенсия.
Но, все же, он может содержать меня хоть месяц, пока я не найду себе какого-либо подходящего занятия.
А то, может быть, нам с Минни переселиться в Канаду? Возьму у тамошнего правительства участок земли, сделаюсь фермером…
Так думал я в те часы, покуда "Ласточка" преображалась в "Работника".
Задумавшись, я не обратил внимания на то обстоятельство, что мы снова изменили курс и с севера понеслись на юг. К ночи мы прошли мимо острова Сан-Винсента, оставаясь на расстоянии не менее трех морских миль от него. К утру следующего дня мы были так далеко от этого острова, что его силуэт уже потонул в лоне океана.
Весь этот день вахтенные матросы с высоты грот-мачты внимательно осматривали весь горизонт, явно ища какое-то судно на морском просторе, а Костер с большой морской подзорной трубой почти не покидал палубы.
- Не понимаю, что думает Караччьоло! - бормотал он. - Ведь, условились же, что встретимся именно здесь, и отсюда будем вместе продолжать путь!
- Пройдем еще немного на юг, может быть, их отогнало с курса ветром.
- Парус на юге! - раздался в это время крик вахтенного матроса с верхушки мачты.
- Это они, - сказал Костер.
- Вероятно! - ответил Джонсон, в свою очередь, оглядывая чуть туманный горизонт при помощи своего телескопа.
- Корабль с севера! - послышался вновь крик дозорного.
Костер живо обернулся.
- Это кого еще черт несет?! - проворчал он с явным неудовольствием.
- Чего вы волнуетесь? - изумился Джонсон. - Просто-напросто, случайно забредшее сюда какое-нибудь португальское судно.
- А вдруг не португальское, а…
- Незаметно подошедший к разговаривавшим доктор Мак-Кенна долго и внимательно смотрел на быстро приближавшееся к нам с севера таинственное судно.
- Это - военный фрегат! - сказал он после некоторого раздумья.
- Какой национальности? - осведомился тревожно Джонсон.
- Флага покуда не видно. Трудно судить по оснастке. Но, если я не ошибаюсь, это судно итальянское.
- Браво! - вмешался я в разговор. - Может быть, старший братец "Сан-Дженнаро"…
Джонсон сердито поглядел на меня.
Костер вынул сигару изо рта, и насмешливо улыбнулся.
- Знаете, милый Джонни, - обратился он ко мне самым ласковым тоном, - знаете, существует такая болезнь: на языке у больного появляется зловещего вида опухоль. Эта болезнь в просторечье называется…
- Типуном, - догадался я. - Так в чем же дело? При чем тут эта куриная болезнь?
- Я очень желал бы, милый Джонни, чтобы именно у вас на языке вырос типун.
- Вот тебе раз! Это за что же?! - вспыхнул я.
- За проявленную вами по поводу появления итальянского судна неумеренную радость…
- Н-да, - пробормотал, нервно теребя свою седеющую бородку, Мак-Кенна. - Появление итальянского, именно итальянского судна в таком месте ничего доброго для наших друзей на "Сан-Дженнаро" не означает.
- Да и для нас самих тоже! - откликнулся сердито Джонсон.
X
Три корабля в море. Сигнал: "У нас чума". "Одноглазый" и его история. Как умер маршал Ней
Три судна мчались по морскому простору приблизительно по одному и тому же направлению. Впереди шел черный бриг, в котором теперь мы и без помощи подзорных труб узнавали нашего старого знакомца "Сан-Дженнаро". В середине на всех парусах - "Ласточка", или, правильнее сказать, "Работник", и сзади - неизвестное судно, поднявшее при приближении к нам пестрый неаполитанский флаг.
- Восьмидесяти или даже стопушечный фрегат, - сказал наблюдавший за эволюциями этого судна Костер.
- Будь он трижды проклят, этот неаполитанский оборвыш! - откликнулся ворчливо Джонсон.
У всех трех судов ход был различный: "Сан-Дженнаро", вообще тяжеловатый на ходу, развернул все паруса, какие могли нести его кургузые мачты, но едва ли и при этой непомерной и явно ставившей его в опасность парусности он делал более семи узлов в час.
Наш люгер, легкий, как перышко, но лишенный возможности по своей оснастке ставить большое количество парусов и пользоваться верхними слоями ветра, шел несколько быстрее, чем "Сан-Дженнаро", давая, пожалуй, до восьми узлов.
Но еще быстрее шел, или, вернее сказать, мчался, развернув чудовищную парусность, неаполитанский фрегат: думаю, что едва ли ошибусь, определив его скорость в добрых десять узлов.