XII
Люди на обломках "Сан-Дженнаро" и флаг с литерой "N". Я догадываюсь, что я заговорщик и бонапартист
В то время, когда шел бой между "Сан-Дженнаро" и "Королевой Каролиной", легкий предвечерний ветер с северо-востока мало-помалу подгонял наш люгер к месту сражения.
Собственно говоря, только тем жгучим интересом, который охватил всех нас, начиная с капитана Джонсона и кончая юнгой "Кроликом", можно объяснить следующее обстоятельство: в последнем фазисе боя мы с люгером вошли в сферу огня. Правда, дерущимся было не до нас: для брига мы были друзьями, хотя он и знал, что помочь ему мы были бессильны, для фрегата - нейтральным судном. Разумеется, ни тот, ни другой сознательно не стреляли в нас. Но во время маневров, при спешной стрельбе, - пушкари не могли считаться с нашим пребыванием в данном месте, и несколько раз снаряды или падали в воду в нашей непосредственной близости, или с визгом проносились у нас над палубой. Какое-то шальное ядро с фрегата ударило-таки в наш большой парус и прорвало в нем огромную дыру, а пара картечей влипла в наш правый борт. Но этим и ограничились повреждения, причиненные нам. Люгер отделался исключительно счастливо… Могло быть гораздо хуже; и гораздо дороже наше суденышко могло поплатиться за обуревавшее его экипаж острое любопытство…
Выше я уже сказал, что бой закончился в сумерках. Ночь как будто не спустилась, а упала с высот на море. "Королева Каролина", получившая, по-видимому, серьезную аварию при взрыве брига, торопливо ушла в сторону, накренившись на правый борт. Мы оставались на месте, где разыгралась трагедия. Совершенно естественным являлось наше желание произвести поиски там, где злополучный бриг нашел себе могилу на дне океана: ведь история морских боев знает немало случаев, когда при взрывах, губивших большие суда, неожиданно спасались бывшие на этих судах люди.
Отличительные огни "Королевы Каролины" светились на расстоянии добрых двух километров. Сильно поврежденный фрегат явно не мог быстро вернуться на место катастрофы, если бы его команде и пришла подобная фантазия. Наконец мы могли издали заметить приближение фрегата и заблаговременно уйти. Теперь преимущество в быстроте хода было явно на нашей стороне. Словом, не подвергаясь особенному риску, мы могли, по крайней мере, попытаться осмотреть место катастрофы и подобрать тех из людей экипажа, которые могли еще плавать, уцепившись за обломки потонувшего судна. По распоряжению Костера, наши матросы вывесили целую гирлянду фонарей на веревках с правого борта. Кузов "Ласточки" или "Работника" скрывал эти огни от глаз экипажа "Королевы Каролины", а в то же время свет фонарей мог дать указания уцелевшим морякам "Сан-Дженнаро", где находятся готовые оказать им помощь друзья.
Не довольствуясь этим, мы спустили все наши лодки и принялись рейсировать по морю, описывая широкие круги. Время от времени мы громко перекликались.
Признаюсь, большого успеха все эти меры не имели: покружив на месте до рассвета, мы выловили только плававшего на обломке балки незнакомого матроса, потом юнгу, мальчугана лет двенадцати, и еще одного страшно обожженного полуголого человека, который держался за кусок мачты.
Матрос имел на мускулистом теле множество ран с рваными краями. Он еще дышал, и что-то жалобно бормотал, когда мы его нашли; но пока подобравшая его лодка доставила его к борту "Ласточки", - его тело начало холодеть. Он умер, не приходя в сознание.
Юнга оказался целым и невредимым, но на него нашел столбняк: он неимоверно гримасничал и заливался слезами; это длилось несколько мгновений, потом его бледное лицо застывало. У него, по-видимому, отнялся язык: он не мог вымолвить ни единого слова.
Третьего и последнего из экипажа "Сан-Дженнаро" подобрала именно та лодка, на которой находился я. Нашли мы его совершенно случайно, когда уже порешили, что дальнейшие поиски бесполезны, и нам надо возвращаться на борт "Ласточки". В последний раз, как говорится, для очистки совести, мы еще раз хором крикнули, и на наш крик кто-то отозвался хриплым стоном в непосредственной близости лодки. По звуку мы подплыли к тому месту, где плавал несчастный, и наткнулись на обломок мачты, за который судорожно уцепился полуголый человек.
Когда мы начали перетаскивать его в лодку, - он опять застонал, и сквозь стон произнес довольно внятно:
- Знамя! Ради Бога, спасите знамя!
- Какое знамя? - удивленно спросил я. - Где оно?
- Здесь! У меня под рукой! - простонал он.
- Тащите его сюда!
- Н-не мог-гу! - с явным трудом вымолвил он.
- Почему? Зацепилось оно, что ли?
- Н-нет! Оно прибито к мачте.
Как молния, мой ум осенила догадка: несчастный цеплялся за обломок той самой мачты, к которой его товарищи перед концом боя прибили белое знамя с золотой бахромой и буквой N под императорской короной.
Матросы втащили этого человека в лодку. Я нащупал болтавшееся в воде полотнище, рванул, - и знамя оказалось в моих руках.
Пять минут спустя мы подошли к борту "Ласточки", и нашу лодку подтянули на талях.
Доктор Мак-Кенна сейчас же занялся подобранным нами человеком, а я - подобранным знаменем.
Я отнес его в капитанскую каюту, в которой никого не было, выжал из него уйму воды, разостлал на столе и начал осматривать.
Первое, что бросилось мне в глаза, была императорская корона в добрый метр величиной. Под ней - огромная буква N больше двух метров вышины.
Спустив один из краев полотнища со стола, я обнаружил, что по краю шла длинная надпись, тоже вышитая золотом. "Свобода или смерть" - стояло на одном краю. "Женщины Италии Цезарю" - на другом. И, наконец, на третьем - надпись, которая сразу сделала мне понятным почти все то, чего я до сих пор не понимал.
Эта надпись была сложнее и длиннее других.
"Наполеон Великий! Народы латинской расы ждут тебя! Веди, освобожденный освободитель, свои легионы к новым славным победам!"
- Так вот в чем суть, невольно воскликнул я, хлопнув себя по лбу! Так вот из-за чего все эти хлопоты? А я-то, дурак… Ну, разве я не был идиотом? И, Господи, до чего можно быть тупым?! И как это только я мог, слепец, не догадаться, что и Джонсон, и Костер, и Мак-Кенна, и люди экипажа "Сан-Дженнаро", и мадемуазель Бланш с сыном, сыном Наполеона, и все мы, - ибо и я входил в это число, - мы были заговорщиками. Мы, - одни вполне сознательно, как Джонсон и Костер, другие не ведая того, как наши матросы, - все работали над сложным и опасным делом освобождения Наполеона из заточения на острове св. Елены, чтобы помочь ему вернуть утраченный трон…
Но, как же это?
Кто же держит Наполеона в плену? Англия! Моя родина. Кто смотрит на Наполеона, как на злейшего врага? Англия, моя родина. Кто я? Англичанин.
Логически рассуждая, и я должен был смотреть на императора французов, как на злого врага. А на людей, которые хотели освободить его из плена, как на врагов. Раз он враг, то и они - враги.
Но ведь, Джонсон, Мак-Кенна и я, - мы англичане. И раз мы помогаем освобождению Наполеона, то мы идем против Англии, против нашей же родины. Кто же мы?
Ответ мог быть только один:
- Государственные изменники.
Раз додумавшись до этого вполне логического вывода, я растерялся.
Признаться, долголетняя служба в солдатах отучила меня от привычки самостоятельно рассуждать. Мне приказывали идти - я шел. Приказывали стоять - я стоял, даже под градом пуль неприятеля. Мне приказывали драться - я дрался. И даже очень охотно… Мне говорили: "Французы - это наш враг". И я кидался, как вепрь или как бульдог, на французов. Ненавидел ли я их? О, нет, ничуть…
Суть ведь в том, что моя мать была родом из Канады. В Канаде в конце восемнадцатого века буквально все белое население, включая и чистокровных англичан, отлично говорило по-французски. Моя мать владела французским языком даже, пожалуй, лучше, чем английским. Я сам в дни детства постоянно слышал вокруг себя именно французскую речь, и к французам относился точно так же, как и к англичанам.
И потом, со дня битвы при Ватерлоо, когда пухлые пальцы Наполеона больно ущипнули меня за ухо, щелкнули меня по лбу, а странно-прозрачные глаза глядели мне прямо в лицо, - я как-то уже не мог отделаться от личного обаяния Наполеона…
Англия сделала Наполеона своим пленником. Англия сделала сама себя добровольным тюремщиком павшего императора французов. Но ведь Англия - это, между прочим, и я, Джон Браун, рядовой одиннадцатого линейного стрелкового полка. И Джон Браун - это Англия. А спросил ли кто-нибудь Джона Брауна, согласен ли он, чтобы Наполеон, сидевший на троне, остаток своей жизни провел где-то на острове, затерянном на просторе Атлантического океана? А спросил ли кто-нибудь Джона Брауна, согласен ли он быть тюремщиком Наполеона? Ведь, нет же!
А раз нет, то какое же мне дело до этого решения? Не свободен ли я поступить так, как подсказывает мне моя собственная совесть?
Покуда я предавался этим размышлениям, Джонсон и Костер вместе с Мак-Кенна спустились в капитанскую каюту.
- Еще одна карта, и карта крупная, бита нашими противниками, - сказал Джонсон досадливо.
- Дайте мне огня! - ответил Костер, вытаскивая сигару и тщательно обрезая ее конец, чтобы закурить. Крупная карта, говорите вы, Джонсон, в нашей игре?
- Ну, да! - ответил Джонсон. - Или вы не находите этого?
- Не нахожу! - хладнокровно заметил Костер.
- Почему?
- Во-первых, карта не была крупной. Иначе ее не побили бы. Это был, вне всяких сомнений, совсем неудачный ход. Итальянцы - азартные, но очень плохие игроки. Их игра дерзка, но выдержки и расчета у них мало. Это раз. "Мадам" - старая скряга, которая напрасно ввязывается в игру. Ей надо было бы сидеть смирно и в дело не мешаться. Это - два. А в-третьих… В-третьих - не забывайте этого, друг Джонсон! - вмешательство этих пустоголовых итальянцев спутывало все наши карты. Если бы им удалось… вы знаете, что могло удаться им… Если бы задуманное, дело удалось им, - то какую роль во всем играли бы тогда мы!..
- Я об этом не подумал, - признался Джонсон, почесывая затылок.
- Да. Вы не мастер думать, - с холодной иронией заметил Костер, выпуская клубы сигарного дыма. - Вы упустили из виду, что тогда и вся честь и весь барыш достались бы на долю этих милых, но пустоголовых юношей. От чести я охотно отказался бы. Но от миллионов, обещанных известными лицами за… ну, вы знаете, за что именно… От миллионов я отказываться отнюдь не желал бы. Да и вы, я полагаю, тоже…
- И я тоже, - признался дядя Сам.
Наступило молчание. Воспользовавшись паузой, я, быть может, неожиданно для самого себя, вмешался в разговор.
- Я теперь, наконец, знаю, в чем дело.
- Да ну?! - притворился изумленным Костер.
- Вы участвуете в заговоре французских бонапартистов, имеющем целью освобождение экс-императора французов, Наполеона, с острова св. Елены.
Я думал, что мое заявление заставит смутиться и Джонсона и Костера. Но мои ожидания не оправдались. Оба они ответили мне дружным смехом. Костер еле выговорил:
- Гениальная личность этот Джонни Браун! Ха-ха-ха! Феноменальная сообразительность у Джонни Брауна! Хо-хо-хо! Изумительная проницательность и невероятная догадливость! Хи-хи-хи! Не правда ли, друг Джонсон? Хэ-хэ-хэ…
XIII
Мистер Джон Браун протестует против дальнейшей игры в жмурки и соглашается играть в бонапартисты. Морские похороны. Знак с литерой "N" вместо савана
Когда я сказал Джонсону и Костеру, что я раскусил их и что отныне для них бесполезно продолжать играть со мной в прятки, - оба они хохотали, как безумные; а Костер долго отпускал шуточки по части моей догадливости и сообразительности. Признаюсь, меня это в достаточной мере рассердило, и я ответил Костеру в резком тоне, но он не оскорбился моей грубостью, и только напомнил мне отзыв императора Наполеона обо мне: отзыв, лестный для меня, как солдата, но мало лестный, как для человека.
Это напоминание о Наполеоне дало другой оборот моим мыслям.
- Вы хотите освободить Бонапарта! - сказал я. - Отлично! Я ничего против этого не имею.
- Мы хотим не столько освободить Наполеона, - цинично улыбаясь, отозвался Костер, - сколько заработать малую толику деньжат. Имеете ли вы, мой юный друг, Джонни Браун, что-либо против этого? При ответе Джонни Браун должен иметь ввиду то обстоятельство, что если нам удастся наше дело, - а оно удастся, мы добьемся этого, хотя бы нам пришлось перевернуть небо и землю, - то и сам Джонни получит известную долю, и тогда, сможет жениться на Минни Грант… Пусть мой юный друг, Джонни Браун не кипятится, а раньше, чем дать ответ, подумает, и очень подумает…
- Мне нечего долго думать! - сказал я угрюмо. - Вы, мистер Костер, можете смеяться, сколько вам угодно, над моей тупоголовостью. Я и сам знаю, что я человек не из далеких. Мысли мои, правда, коротенькие. Я это знаю. Но было бы лучше, если бы вы сказали мне все откровенно раньше, чем впутали меня в это дело.
- Кто знает?! - улыбнулся Костер. - Правда, Джонни, вы - человек молчаливый, но, все же, осторожность не мешала…
- Теперь спрашивать меня, - продолжал я угрюмо, - уже поздно. Я так запутался с вами, что, пожалуй, выпутываться и не стоит.
- Браво! - одобрил Костер. - Узнаю моего Джонни. Ему трудно раскачаться, но раз он раскачается… Как бульдог: если вцепится в кого-нибудь зубами, - то не заставишь его разжать зубы.
- Да, как бульдог! - ответил я. - Знаете, почему я теперь считаю себя связанным с вами? Вопрос о Минни - вздор. Я во всяком случае женюсь на ней. Вопрос о деньгах тоже вздор. Я за большими деньгами не гонюсь, а кусок хлеба всегда заработаю. Но штука вот в чем: я хочу расплатиться с теми, которые подослали убийц, ухлопавших в Новом Орлеане беднягу Шольза. Я хочу причинить как можно больше вреда тем, которые потопили на наших глазах бриг "Сан-Дженнаро", не осмелившись даже пойти на абордаж. Вот что! А еще я хочу вышибить второй глаз у одного франта, который тоже впутался в эту историю.
- У кого это? - удивленно осведомился Джонсон.
- У Ворчестера, который издевался над трупом Нея. Хоть Ней и француз, хоть он, говорят, и был нашим врагом, - но он солдат, и я солдат. А Ворчестер - коршун, стервятник… Ну, я все сказал. И с меня довольно слов. Впрочем, нет. Еще кое-что! Вы, джентльмены, впутывая меня в это дело, не сочли долгом поделиться со мной сведениями о нем, считая Джона Брауна за чересчур ограниченного субъекта. Ничего против этого не имею. Но теперь, после того, как я являюсь вашим компаньоном, хотя, может быть, и без права голоса…
- Нет, отчего же?! Говори, Джонни!
- Ну, так я теперь считаю долгом сказать вам, что и вы все в этом деле особой хитрости не обнаружили.
- Как это так? - заинтересовался Костер.
- А так… Кто играет против Бонапарта? Могущественные государства. У врагов Бонапарта - огромные денежные средства и армия готовых слуг. Для меня ясно, хотя я и простой полуграмотный солдат, что за всеми крупными сторонниками Наполеона по пятам гоняются целые стаи шпионов. Каждый шаг этих сторонников Наполеона, значит, известен. А вы, высокообразованные и опытные джентльмены, считая долгом скрывать свои тайны от Джонни Брауна, не принимали в сущности никаких мер предосторожности в сношениях с "мадемуазель Бланш". Если бы я был заинтересован в том, чтобы Наполеон не сбежал от Хадсона Лоу, - знаете, что я сделал бы? Я держал бы около мадемуазель Бланш и прочих близких к Наполеону людей по целой дюжине шпионов… И эти шпионы донесли бы мне:
- Бланш ведет какие-то переговоры с отчаянной головой, Костером, и с морским волком, Джонсоном. Костер и Джонсон завели знакомство с Шользом, который собирается строить подводный корабль. Значит…
Костер и Джонсон переглянулись.
- А как поступил бы в данном случае Джонни Браун? - спросил насмешливо Костер.
В ответ я пожал плечами.
- Не знаю! - сказал я откровенно. - Ведь, в самом деле, у меня голова достаточно дубовая. В изобретатели я не гожусь… Но те способы, которые применяли до сих пор вы и ваши друзья - явно не годятся. Это для меня ясно.
Опять Костер и Джонсон переглянулись.
- Я говорю, - продолжал я, - в этом повинны не вы одни. Я бы желал знать, кого и за что именно повесили на рее "Сан-Дженнаро" ваши друзья. Заметьте, не пристрелили, не сбросили в море, а повесили. А на войне вешают только шпионов. И я думаю, что это был шпион. А что это доказывает? По-моему, это доказывает только то, что у ваших врагов имеются свои агенты даже в рядах самих заговорщиков. А отсюда я делаю вывод: действовать так, как вы действовали до настоящего времени, не стоит. Нужно придумать что-нибудь другое. Что именно - этого я вам, конечно, сказать не могу: для этого надо мозги потоньше моих. Ну, я все сказал. А вы подумайте о том, что от меня услышали.
Костер швырнул на пол окурок своей сигары, поднялся, протянул мне руку и сказал совсем не тем тоном, которым обыкновенно говорил раньше со мною:
- Мистер Браун! Прошу у вас извинения. Я вижу, что в оценке вашей я получил весьма серьезную неточность…
Я недоверчиво посмотрел на старого пирата, думая, что тот смеется, но у него на лице было серьезное выражение.
- В самом деле, - обратился он к Джонсону, - Джонни прав: нужно действовать иначе. Как именно - об этом надо серьезно подумать. Во всяком случае, - я игру бросать не намерен. Я слишком в нее втянулся и буду играть, пока не добьюсь своего или не сломаю себе шею.
- И я тоже! - отозвался Джонсон.
- Я думаю, сейчас нам не остается ничего другого, как вернуться в Европу.
- Вернемся! Доктор Мак-Кенна держится того же мнения.
- Да, я держусь того же мнения, - услышал я ровный и спокойный голос хирурга.
- Хорошо! - согласился Джонсон. - Пойдем, значит, по другому курсу?! Ничего против этого не имею…
Он вышел на палубу отдать распоряжения команде.
Тем временем Мак-Кенна положил руку мне на плечо и сказал:
- Джонни! Вы - хороший солдат. Вы и в других умеете ценить те качества, которые из человека делают хорошего солдата. Хотите, я вам покажу одного субъекта, у которого в груди билось честное солдатское сердце.
- Это тот, которого я вместе со знаменем Наполеона вытащил из воды перед рассветом? - осведомился я, вставая.
- Тот самый!
- Что с ним? Он сильно страдает?
- Нет! Он уже не страдает, - многозначительно ответил Мак-Кенна с легким дрожанием в голосе.
- Умер?
- Только что. Сердце не выдержало той работы, которую ему пришлось нести.
Мы поднялись на палубу. Там, на импровизированной койке лежало прикрытое чьим-то одеялом тело. При первом взгляде на это мертвое тело холодок пробежал по моим жилам: я узнал в покойнике того самого молодого итальянца с "Сан-Дженнаро", который на острове Сен-Винсенте разыгрывал роль повара, специалиста по изготовлению макарон.
- Вот, Джонни, - сказал Мак-Кенна, показывая на красивое смуглое лицо покойника, - вот он… Сейчас мы зашьем его изуродованное тело в грязный мешок, привяжем к ногам камни, и труп пойдет ко дну. Морские похороны… А знаешь, - кто это?