- Давай так: кто выиграл - получит коньки с башмаками. Придется тебе топать домой босиком!
- Не кажи гоп, покы не перескочишь…
- И ты еще надеешься? Чур, не отступать! - Гога поспешно протянул руку.
- Згода! - Тимиш подал свою.
Оба противника силились "пережать" - заставить противника просить пощады. Гога был сильнее. На лице Тимиша появилась болезненная гримаса, но все же он успел переменить положение пальцев и крикнул:
- Разбивай!
Юра скользнул вперед. Его опередил Сашка, а с другой стороны стоял Олекса, светловолосый парень, самый рослый из деревенских. Оба судьи-свидетели уже подняли руки, чтобы "разбить", но Гога воскликнул:
- Стоп! Добавление, вернее, уточнение! Бежим по сигналу. Добежавший до конца катка должен ткнуть ногой в снег - оставить след, прибежать обратно и тоже стать ногой в снег. Если ваш атаман не захочет отдать мне коньки, вы все обязываетесь силой снять их.
Ребята загудели.
- Это если я проиграю, - сказал Тимиш, не переставая улыбаться. - А если гимназер будет "пасти задних" и откажется снимать, тогда вы с него снимете. Так?..
- Бей! - скомандовал Гога, и две руки ударили сверху.
- Сгорят твои деревяшки! - Гога потряс над головой коробкой спичек.
- Нехай буде гречка, абы не суперечка! - бросил Тимиш.
До конца катка было шагов полтораста.
- Вперед! - крикнул Гога после того как, внезапно рванувшись вперед, опередил противника на добрую сажень. Раздались протестующие возгласы.
- Ты неправ, Гога! - сказала Тата.
- Неправ! - повторили за ней Нина и Таня.
- Переиграть! - закричали Юра, Алеша и Борис.
- Подумаешь, испугали! - проворчал Гога.
Снова Гога и Тимиш стали рядом, а сбоку пристроились и все остальные, которым тоже не терпелось показать свои силы.
6
Гога, как и в первый раз, вырвался вперед еще до команды. Однако Тимиш ждал этого и ринулся почти одновременно с ним. Татина команда "Вперед!" прозвучала, когда они оба уже мчались.
Гога шел сильными, широкими махами, а Тимиш - коротенькими рывками, частил. Они одновременно ткнули ногой в снежный вал на другом конце катка и сейчас же помчались обратно.
Зрители подбадривали их криками. Гога напрягал все силы, но все же Тимиш опередил его на два шага.
Когда Гога остановился, Тимиш радостно закричал:
- Ну шо, бачили очи, чие сало ели?
- Ты не скользил. Ты бежал по льду. Это не по правилам! Не считается! - кипятился Гога.
- Хлопцы, дивчата! Разве мы договаривались, как бежать, на длинных махах или на коротких? - обратился к зрителям Тимиш.
- Не договаривались! Не было такого условия! Нет таких правил!.. - закричали мальчишки.
- Ты проиграл, Гога, - заявили Нина, Таня и другие девочки. - Надо по-честному!
Но Гога не сдавался.
- Никто не поверит, чтобы на деревяшках можно было обогнать острые стальные "норвеги".
- А ну, покажи свою остроту, подыми ногу! - крикнул Тимиш, подъезжая, и первый согнул ногу в колене, показывая полозок своего конька. - У кого острее? Мне дядько Антон сделал лезо из сабельной стали, оно острое як бритва, а твое - як тупой топор. Пощупай!
Гога недовольно потрогал конек Тимиша и отъехал.
- Не снимешь башмаки с коньками, всей громадой снимем, как ты сам учил! - настаивал Тимиш.
- Пари надо выполнять! - вмешался Юра, радуясь позору Гоги.
- Черт с ним! Я ему старые пришлю! - зло буркнул Гога.
- Нет! Уговор дороже денег, - не сдавался Тимиш. - Снимай эти!
- Да кто ты такой, чтобы командовать мной? Радуйся, что отдаю старые!
- А ну, хлопцы, снимайте с гимназера башмаки с коньками!
Приятели Тимиша веселей ватагой подъехали к Гоге.
- Назад, мужичье, и вон с катка, пока мы вам не накостыляли! - взорвался Гога.
- Ну ты, благородие, не очень шуми, снегом накормим! - послышалось в ответ.
- Вон с катка! - еще громче кричал Гога.
- Сам вон с нашего катка! Ваш у моста! - кричали ребята.
- Бежим, девочки! - истерически звала Тая с берега. - Они сейчас будут драться!
- Черт с тобой! Вместе со старыми коньками я отдам тебе свои ботинки, в которых пришел сюда. Дойду только в них до дома. Пригодятся тебе по бедности!..
- Милостыни не треба! - крикнул Тимиш. - Ну-ка, панычи, разъясните нам, сельским хлопцам, чи то правильно, чи то благородно не держать слово?
- Дал слово - держи! - сказал Юра.
- Дал слово - д-держи! - как эхо, отозвался Алеша.
- Гога, глупо упрямиться! Тебе что, в самом деле жалко? Не надо было заключать пари! Отдай, не позорься!.. - сыпалось со всех сторон.
- Если честью не снимешь коньки, пустобрех, поможем снять. Ну! - все более зло насмехался Тимиш.
- Да что ты пристал? Что ты хамишь? Пороли вас мало… бунтовщиков! - крикнул Гога.
- Ну, ты полегче на поворотах… погорелый помещик! - послышалось в ответ.
- Это я - погорелый помещик?
- Не меня же в пятом году палили, тебя!
- Вот ты о чем! Да за такие угрозы знаешь что будет тебе?
- А я не угрожаю, не бреши!
- А я вот расскажу отцу. Еще вспомнишь меня! Как твоя фамилия?
Тимиш сжал губы и потупился.
- Ага, испугался! Молчишь!.. Как его фамилия, хлопцы?
Ребята угрюмо молчали.
- Это Тимиш, Тимофей Нечуй… ведьмин сын, - подсказал семинарист Сашка Евтюхов.
- Нечуй?.. Постой! Не твой ли отец был сослан за поджог скирдов в имении деда?
Тимиш молча зло смотрел Гоге в глаза.
- Молчание - знак согласия! - обрадовался Гога. - Яблоко от яблони недалеко падает. Обогнал потому, говоришь, что полозки сделаны из сабли. А сабля откуда? С убитого казака? Вот я скажу отцу. Он прикажет уряднику, и тот заставит тебя и твою мать-ведьму заговорить. А теперь со всей своей шайкой катись вон с катка!
- Мы тебя, пустобреха, не испугались, - отвечал Тимиш. - Сам уматывай, пока коньки не сняли и снегом не накормили. А еще благородным себя считает!
Тимиш двинулся к Гоге. Девочки закричали.
Гога попятился, потом быстро сунул руку в карман шинели, выхватил маленький пистолетик монтекристо, заряжавшийся одним патроном, направил его на Тимиша, взвел курок и крикнул:
- Не подходи!
Тимиш остановился и предостерегающе поднял руку. Раздался слабый хлопок. Все замерли. Тимиш стоял все так же, с поднятой рукой, и всем было видно, как по его ладони стекает кровь и капает на снег…
- Убили, убили! - завизжала Тая и побежала домой.
7
Ребята, кто схватив палку, а кто со сжатыми кулаками, угрожающе двинулись к побелевшему как снег Гоге, но Тимиш поднял руку, и они остановились.
- Возьмите монтекристо у этого болвана! Доигрался! - закричала Тата и, быстро подбежав к брату, выхватила пистолет из его одеревеневших пальцев и спрятала в муфту.
- Извини! Я не хотел… ехал задом, не заметил барьера… тряхнуло… Я нечаянно. Ты извини. Я уплачу!.. - бормотал перепуганный Гога.
Олекса уже осмотрел рану. Пулька попала Тимишу в ладонь повыше большого пальца и застряла под кожей. Если стереть сочившуюся кровь, ее было видно.
Юра сказал, что он сейчас же вынет пулю.
- Я сам, - отозвался Тимиш и, кряхтя от боли, принялся выдавливать пульку ногтями, но это не удавалось.
Девочки ахали, охали. Нина завязала рану чистым носовым платком и вместе с другими повела Тимиша под руки наверх. Тимиш упирался, но все же пошел. Гога совал ему "норвеги" с ботинками, просил прощения, но тот упрямо не хотел брать и посылал его к черту. Олекса все же взял коньки для друга.
На выходе из сада их встретили перепуганные женщины, спрашивали, где убитый. Тая уже успела навести панику. Все были очень удивлены бравым видом "убитого".
Теперь все только и смотрели на Тимиша, только и говорили с ним и о нем.
В доме Сагайдаков все тоже переполошились. В гостиной, где тетя Галя осторожно вынимала пинцетом пульку, смазывала и бинтовала ладонь, стало тесно от любопытных. Юра помогал маме поддерживать руку раненого. Тимиш не плакал, не стонал, только губы его кривились от боли.
Конечно, Юре очень хотелось быть на месте Тимиша, ставшего героем, он мечтал о такой же ране, просил на память пульку, но Тимиш не отдал. Юра с завистью думал и о Гогином таком замечательном маленьком монтекристо.
Взволнованная Лидия Николаевна, мать Гоги, отозвала в сторону Петра Зиновьевича, что-то ему сказала и сейчас же заторопилась. Через несколько минут Бродские уехали. При их проводах никем не было сказано ни слова.
Когда садились обедать, Петр Зиновьевич позвал к столу Тимиша и не столько расспрашивал его, сколько сам рассказывал всякую "бувальщину". Слушать его было очень интересно, потому что он немало поездил: был и в Средней Азии, и в Германии и знал много удивительных историй.
После обеда Петр Зиновьевич велел Тимишу передать матери, чтобы она завтра утром зашла к нему обсудить предложение Лидии Николаевны Бродской - та хотела уплатить за увечье.
- Какое там увечье! Присохне як на собаци! - Тимиш озорно улыбнулся.
- Ничего, пусть платит! Бродский достаточно богат, а его отец к тому же очень виноват перед твоей матерью… - Тут Петр Зиновьевич замолчал, а затем еще раз повторил, чтобы Одарка Васильевна обязательно пришла завтра. Что же касается мальчишеских угроз Гоги, то это чепуха! Гимназист будет теперь тише воды, да и свет не без добрых людей.
Юра пошел проводить Тимиша. Тот попросил его зайти сегодня-завтра к дядьку Антону и рассказать ему все, как было.
Дядько Антон старательно исправлял метчиком резьбу в старой гайке, зажатой в тисках, и, казалось, не слушал. Но как только Юра закончил, он сейчас же отозвался:
- Зря сболтнул Тимиш про саблю. Помещики сейчас лютые… Только сабля та старинная, не теперешняя. Ее чабан нашел там, где Дмитро Иванович древний курган раскапывал. Кто-то из копалей ее украл, богатую рукоятку отломил, а лезвие сунул в кучу земли. Две половинки клинка я тогда и выпросил у чабана. Он подтвердит. А Тимишу скажи - пусть занесет мне свои коньки, я лезо подправлю… чтоб не цеплялись.
- Тимишу я скажу. Вы не бойтесь, дядько Антон, я никому не скажу ни слова. А много сабель было в кургане?
- Много! Про то, что я получил куски сабли от чабана, говори всем.
- Дядько Антон, сделайте мне такой же пистолет, как у Гоги. Пожалуйста!
- Тут про два куска стали хотят на меня уряднику набрехать, будто то с сабли убитого казака, а если я начну пистолеты делать… Чи можешь ты понять, чем это грозит?! Та где тебе! Ну что ты на меня глаза пялишь! Не разумию я, как пистолеты делать, и все! Я лучше дам тебе из своей двустволки пострелять.
- Сейчас?
Дядько Антон засмеялся:
- Ишь какой скорый! Потерпи! Для тебя облегченный патрон приготовить надо, чтобы отдача, толчок после выстрела тебя не опрокинул. Да без дозволу батька на стрельбу не появляйся.
Ночью тучи просыпались снегом. От сильного ветра шумели деревья и гудело в трубе. Юра и Алеша печально смотрели на горизонт - небо опять отделилось от земли… Видно, не надо было откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
Но горевать долго не пришлось. На носу были рождественские праздники, а в предпраздничные дни хлопот полон рот. После обеда мама объявила, что сегодня будут золотить орехи.
8
Наступил вечер. В столовой над столом зажгли большую лампу. Перед каждым положили маленькую толстенькую тетрадку, в которой между страницами бумаги лежали тончайшие золотые листки. Справа поставили чашку с водой, слева положили белую тряпочку. Возьмешь орех, насадишь его на заостренную спичку, окунешь, держа за спичку-хвостик, в воду, обожмешь орех тряпкой, положишь его на золотой листок и покатишь. Золотая пыль сама прильнет к ореху. Затем обернешь орех сухой тряпочкой, обожмешь, и на нем сразу золотом выступят все ребрышки и впадинки.
Растет на блюдце горка золотых орехов. Твой труд! Приятно! На елке будут висеть и "золотые яблоки". Правда, не те, которые Геракл добыл из сада Гесперид, а другие - "зимний золотой пармен".
Как только мама и тетя Галя с Ниной вышли, Оксана пристала к Юре, чтобы он позолотил ей лоб и нос. Юра охотно это сделал, а уши и щеки посеребрил - около мамы лежала тетрадочка с серебряными листками. Очень красиво. Ну, совсем разрисованная матрешка. Оксана рада. Любуется собой в зеркало. Вошла тетя Галя и страшно рассердилась. Даже удивительно, как часто она сердится. Она рассказала, что много лет назад одна царица велела позолотить двух детишек и выставить их на пьедесталах в саду вместо статуй. Дети от этого золочения умерли. Оказывается, кожа дышит через дырочки-поры, а золото эти поры закрывает. Оксана перепугалась и сейчас же выдала Юру. Нет, не умеют девчонки хранить тайну!
Закончили золотить орехи, стали клеить игрушки - бумажные цепи из тонких полосок красной, зеленой, желтой, синей и голубой бумаги, разные корзиночки, фигурки животных, которые вырезали из больших листов толстой бумаги.
На следующий день привезли елку. Огромную, холодную, колючую, пахучую. Открыли обе половинки дверей, втащили елку в переднюю. Детей, конечно, прогнали, чтобы не простудились. Они убегали, прибегали, прятались. Весело!..
Пришел столяр Кузьма с крестовиной, гвоздями. Юра сейчас же схватил молоток, заявив, что гвозди будет забивать сам. Елку перенесли в гостиную, и здесь сразу же запахло хвоей и морозом.
Самая интересная ночь - ночь под рождество. Говорят, что в эту ночь Дед-Мороз приносит детям подарки. В прошлом году Юра тоже верил в это, а теперь нет. Теперь он твердо знал, что подарки дарят мама и папа. Тем не менее он решил маме и папе ничего не говорить и вечером, как и раньше, написал на открытке: "Дорогой Дед-Мороз! Подари мне, пожалуйста, ружье с пистонами, и инструменты, и книгу, как делать фокусы. Юра".
Что просить, ему посоветовала мама. Он писал и посмеивался.
Утром он нашел на стуле у кровати ружье и круглые коробочки с пистонами. Конечно, он тут же салютовал над ухом Оксаны, заложив сразу десять пистонов. Даже мама прибежала. Еще он получил набор самых настоящих, только маленьких инструментов. И еще ему подарили книгу "Как делать фокусы". Оксана получила нарядную куклу, которая говорила "мама" и закрывала глаза. Нина - набор для вышивания и две книги: "Сказки братьев Гримм" и "Маленькие мужчины и женщины" Луизы Олькот.
А вечером - елка. Пришли нарядно одетые, веселые гости. Мама играла на рояле "Турецкий марш" Моцарта. В дверях появился Дед-Мороз с огромной белой бородой. Все побежали к нему. Это Ирина мама - Вильгельмина Карловна. Всегда худая-прехудая, сейчас она накрутила на себя столько… Но Юра первый крикнул, что это она!
Вильгельмина Карловна увлекла всех за собой в хоровод. Взявшись за руки, они кружились вокруг елки под музыку, бегали из комнаты в комнату. Потом декламировали, разыгрывали сценки. Все это придумал и подготовил Балу - толстый, лысый и веселый Иван Иванович, отец Алеши.
Потом папа зажег разноцветные свечки на елке, а каждому в руки дал бенгальский огонь на проволоке. Искры так и скачут! Потом был праздничный ужин, игра в фанты, в беспроволочный телефон, в "море волнуется". Наконец, каждый получил с елки подарок. И все были рады, и всем было весело, кроме тети Гали, к белому платью которой Юра приложил бенгальский огонь, чтобы проверить, действительно ли он такой холодный, что не может прожечь. А он чуть было не прожег…
9
А как было интересно, когда Тимиш с четырьмя деревенскими мальчиками пришли колядовать!
Они зашли в кухню, а Юра повел их в столовую, где были все. Звезда, укрепленная на деревянном шесте, была преогромная, шестиугольная, толстая, с иконкой внутри, а перед иконкой стоит горящая свечка! Вся звезда была оклеена цветной бумагой, а по концам свисала разноцветная бахрома.
Тимиш взмахнул рукой, и он и его товарищи быстро-быстро заговорили нараспев:
Встану я рано,
Гляну на схид прямо.
Там звезда воссияла,
Трьом волхвам путь показала…
Какие были дальше слова, Юра не запомнил.
Мама щедро одарила "волхвов", и они ушли очень довольные.
И даже бабушка выходила их послушать. А дядя Яша записывал слова колядок, говорил, что они очень интересные.
Мальчики еще были на кухне, когда Юра пристал к маме с просьбой отпустить его поколядовать с Тимишом.
- Тебя? Колядовать? Это еще что за глупости? - возразила мама.
А когда отец заметил:
"Пусть идет", - она всерьез рассердилась:
- Я категорически запрещаю! Он и так путает русские слова с малороссийскими. Надо прекратить это увлечение малороссийщиной!
Петр Зиновьевич нахмурился, расправил длинные свисающие усы, потер бритый подбородок с ямочкой, что служило у него признаком гнева, и резко приказал Юре:
- Зараз марш в детскую!
Юра отошел к двери. Однако отец так взглянул на сына, что тот мгновенно оказался за дверью. Гости поспешно начали прощаться. Юлия Платоновна, предвидя грозу, настойчиво уговаривала их остаться. Петр Зиновьевич поднялся со стула и многозначительно молчал. Гости ушли.
- Сколько раз я должен тебе объяснять, что я не малоросс, а украинец? - обратился он к жене.
- Какая чепуха! Малороссы - это те же русские, а их язык - искалеченный русский. И я не позволю тебе портить детей. Знаешь ли ты, к чему приводит твой маскарад, когда ты надеваешь вышитую сорочку, шаровары и сапоги, берешь свою бандуру и поешь малороссийские песни? И Бродские, и Ершевские - буквально, все над нами смеются! Ну, зачем ты носишь эти свисающие усы?
- Плевать мне на мнение бар, поневоливших и свой русский народ, и мой украинский! Вот уже триста лет нам, украинцам, запрещают учиться на родном языке, издавать книги на родном языке, даже говорить на родном языке!
- Книги издаются.
- Да, кое-чего мы добились… Но как ты, моя жена, можешь…
Юра стоял за дверью, слушал и дрожал от страха. Он никак не ожидал, что его просьба вызовет ссору между отцом и матерью. В семье говорили всегда по-русски, и мама сердилась, когда он начинал говорить "по-малороссийски". Мама - дочь полтавского учителя гимназии - была русской, отец же происходил из "казенных", то есть не крепостных крестьян-украинцев. Между ними часто возникали споры по этому поводу.
Отец окончил в Москве Петровскую сельскохозяйственную академию, потом работал в Полтаве на сельскохозяйственной опытной станции, познакомился там с Юлией Платоновной, женился. Еще в Москве он участвовал в студенческих волнениях 1905 года. Он горячо любил свой народ и его язык, его песни, его культуру.
Петр Зиновьевич считал предателями, изменниками тех украинцев, которые, получив образование и заняв разные должности, стыдились, чурались своего народа и помогали царскому правительству проводить политику руссификации Украины.
Петр Зиновьевич боготворил великого украинского писателя Тараса Григорьевича Шевченко. "Кобзарь" стоял в его кабинете на самом видном месте за стеклом книжного шкафа, а стены кабинета украшали литографии рисунков Тараса Шевченко.