Двадцать четвертого декабря, в сочельник рождества Христова, нам разрешили собрать деньги и послать на базар кого-нибудь за покупками. При аресте у некоторых из нас уцелели небольшие суммы. Сложив их, мы через посыльного купили тридцать фунтов черного хлеба. Рождество отпраздновали, имея в его первый день более чем по фунту ковриги с солью и водой на одну душу. Соль нам пожертвовала администрация тюрьмы. Также ради праздника в первый день рождества была разрешена прогулка под строгим конвоем во внутреннем дворе.
В последующие дни режим и условия были те же, что и до рождества, то есть одна четверть фунта хлеба и холодная вода, и то не всегда в достаточном количестве. Случалось, соскребали лед с обмерзших окон и стен…
Я уговорился с хорунжим Д., что мы…"
Запись прерывалась по полуфразе. Бак потянулся, разминая затекшую спину, затем встал и прошелся по кабинету. Почувствовав себя лучше, позвонил Чудновскому.
- Не спите?
- Нет.
- Я прочитал дневник Россохатского.
- Ваше мнение?
- Это впечатляющий документ. Воистину дорога плача наших врагов. Однако сейчас война, и я предпочитаю относиться к дневнику, как к бумаге, из которой можно извлечь пользу.
- Разумеется. Иначе я не просил бы вас так спешно прочесть тетрадь.
- Где Россохатский?
- Сотник и хорунжий Дичко бежали из-под стражи во время этапирования в Иркутск. Политцентровцы не очень следили за арестованными.
- Они бежали напрасно. Я не стал бы держать их в тюрьме, Самуил Гдальевич. Во всяком случае, Россохатского. Он, видимо, порядочный, хоть и безвольный человек. Однако какая сила фактов в его дневнике!
- Да. Еще вчера я собирался показать адмиралу тетрадь. Это помогло бы нам вести допрос. Но придется отказаться от этой мысли. Едва ли удастся довести работу Чрезвычайной комиссии до конца. У вас очень дребезжат стекла?
- Очень. И все-таки Войцеховский выдохся. Он не сумеет прорваться в город. Его войска - всего лишь сброд измочаленных и озлобленных людей. Дневник Россохатского убеждает нас в этом лишний раз.
- И однако надо быть готовыми ко всему. Я сейчас иду на боевые линии, еще раз проверю оборону. Вы можете поспать остаток ночи, товарищ Бак…
ГЛАВА 3-я
ПОСЛЕДНЯЯ ВЕРСТА
Обстановка накалилась до крайности. Ревком делал все необходимое, чтобы встретить врагов с четырех направлений: каппелевцев - с запада, семеновцев - с востока, интервентов - со стороны железнодорожной станции и местную контрреволюцию - изнутри города.
Наибольшую опасность представляли, разумеется, каппелевцы, части которых, после смерти командующего, возглавил Войцеховский. Белые подошли к Иркутску вплотную. За их арьергардами двигалась 5-я армия красных. Двадцать пятого января она взяла Тайшет, четвертого февраля - Зиму. Войцеховский торопился. Он надеялся захватить Иркутск, разграбить его и, вызволив Колчака из тюрьмы, совершить марш-бросок к Байкалу.
По предварительным сведениям, у генерала было тридцать пять тысяч штыков и сабель. Однако партизаны провели тщательную разведку и сообщили в Иркутск: белые имеют втрое меньше боеспособных солдат. Но и это была опасная сила. Город защищали всего четыре тысячи человек.
Глубокой ночью с шестого на седьмое февраля председатель Иркутского Военно-Революционного комитета Ширямов вызвал к себе члена ВРК, председателя губернской Чрезвычайной комиссии Самуила Чудновского и коменданта города Ивана Бурсака.
Ширямов придвинул к себе план города, несколько минут разглядывал условные знаки на схеме.
- Войцеховский в Иннокентьевской. Генерал требует, чтобы мы пропустили его в Забайкалье, выдали Колчака и уплатили двести миллионов контрибуции. Да еще - продовольствие и фураж. Ему послан достойный ответ.
Председатель закурил, устало потер лоб.
- Нет секрета - в городе масса офицеров, юнкера, буржуазия, кадеты, меньшевики. У многих из них - пулеметы, гранаты, винтовки, спрятанные после боев в Иркутске. Черносотенцы расклеивают по ночам листовки, в которых кровавый правитель изображен мучеником, ждущим спасения.
Мы обезопасили свой тыл, насколько смогли, от восстания этого сброда. Интернированы юнкера, арестованы те, кто может выстрелить нам в спину. Я подписал приказ, в котором предупредил буржуазию и белогвардейщину: в случае бунта пощады не будет никому. Короче говоря, мы готовы к отчаянному бою, к войне до последнего человека и последнего патрона. И все-таки абсолютной уверенности, что все в тылу будет спокойно, у нас нет. По-прежнему знаменем контрреволюции, ее апостолом является адмирал.
Ширямов обвел взглядом лица товарищей, темные от бессонницы, заключил:
- Мы - взрослые люди и понимаем, что это значит. Бой может принять всякий оборот. В любом случае Колчак не должен попасть к генералу ни живым, ни мертвым.
Ширямов достал из стола лист бумаги, передал его Чудновскому.
- Прочти.
На листке было напечатано:
"Постановление № 27 Иркутского Военно-Революционного комитета
7 февраля 1920 года.
Обысками в городе обнаружены во многих местах склады оружия, бомб, пулеметных лент и пр.; установлено таинственное передвижение по городу этих предметов боевого снаряжения; по городу разбрасываются портреты Колчака и т. д.
С другой стороны, генерал Войцеховский, отвечая на предложение сдать оружие, в одном из пунктов своего "ответа" упоминает о выдаче ему Колчака и его штаба.
Все это заставляет признать, что в городе существует тайная организация, ставящая своей целью освобождение одного из тягчайших преступников против трудящихся - Колчака и его сподвижников. Восстание это, безусловно обреченное на полный неуспех, тем не менее может повлечь за собой еще ряд невинных жертв и вызвать стихийный взрыв мести со стороны возмущенных масс, не желающих допустить повторения такой попытки.
Обязанный предупредить эти бесцельные жертвы и не допустить город до ужасов гражданской войны, а равно основываясь на данных следственного материала и постановлений Совета Народных Комиссаров Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, объявивших Колчака и его правительство вне закона, - Иркутский Военно-Революционный комитет постановил:
1) Бывшего верховного правителя
адмирала Колчака и
2) бывшего председателя Совета министров
Пепеляева
- расстрелять.
Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв.
Председатель Иркутского Военно-Революционного комитета А. Ш и р я м о в
Члены: А. С н о с к а р е в, М. Л е в е н с о н.
Управделами Н. О б о р и н".
Прочитав постановление, Чудновский некоторое время молчал, механически разглядывая последние строки. Председатель Следственной комиссии, он больше и точнее, чем его товарищи, знал, кто такой Колчак, и принимал решающее участие в подготовке документа ВРК. Вырванный из тюрьмы своими, адмирал может принести еще массу зла и несчастий людям. Он полностью заслужил свою смерть, верховный правитель палачей и озверевших от ненависти буржуа.
И все-таки постановление комитета смущало Чудновского.
Чехи, уходившие по железной дороге на восток, помнили, что на их пути стоит красный Иркутск, и вынуждены были иногда давать ему проводную связь с дивизиями и штабом Генриха Эйхе, сменившего в Омске Михаила Тухачевского. Еще двадцать второго января Ширямов сообщил штабу 30-й дивизии, шедшей на Иркутск, что власть в руках партии, Колчак и Пепеляев - в камерах, золотой запас - под надежной охраной.
Начальник 30-й дивизии Лапин, которому были подчинены также все партизанские отряды в зоне Иркутска, памятуя, что Колчак объявлен вне закона, приказал его расстрелять.
Однако в ход событий вмешался Реввоенсовет армии, и начдив вынужден был послать срочную телеграмму Ширямову. Она гласила:
"Революционный совет 5-й армии приказал адмирала Колчака содержать под арестом с принятием исключительных мер стражи и сохранения его жизни и передачи его командованию регулярных советских красных войск, применив расстрел лишь в случае невозможности удержать Колчака в своих руках для передачи Советской власти Российской Республики".
Позже стало известно - это указание Владимира Ильича. Ленин прислал председателю Сибревкома и члену РВС-5 Смирнову шифровку с указанием доставить Колчака при первом же удобном случае в Москву.
В конце января Бурсак еще раз связался с Реввоенсоветом армии.
К телеграфному аппарату подошел Смирнов.
Бурсак доложил обстановку в городе, спросил, какие будут указания.
Смирнов ответил:
- Золотой поезд не пропускайте на восток ни под каким видом. В случае нужды взорвите кругобайкальские туннели или спустите вагоны под откос. Что касается Колчака, то он должен быть переправлен к нам, затем в Москву. Вся Россия и весь мир должны узнать на суде, что такое "колчакия" во всем ее отвратительном обличий. Передайте коммунистам Иркутска, Иван Николаевич: они головой отвечают за выполнение директивы.
Бурсак немедля доложил о разговоре Ширямову.
- Хорошо, я подумаю, Иван, - не сразу отозвался секретарь губкома партии. - Посоветуемся с товарищами, взвесим еще раз все обстоятельства. Зайди ко мне завтра.
На следующий день они встретились снова, и Ширямов, не предлагая Бурсаку сесть, сказал:
- ВРК назначил тебя, Иван, комендантом Иркутска. Сменишь штабс-капитана Кашкадамова. У нас есть все основания не верить этому эсеру в мундире. Зайди в соседнюю комнату, составь список неотложных дел. Я погляжу его.
Через полчаса, просмотрев и дополнив записи Бурсака, Ширямов утвердительно кивнул головой.
- Действуй, Иван.
С той минуты Бурсак, кажется, забыл, что такое отдых и сон. В тот же день он полностью сменил весь караул в тюрьме и назначил ее комендантом члена партии подпоручика Ишаева. Вечером приехал в тюрьму и вместе с Ишаевым и начальником караула прошел по корпусам. Возле одиночек Колчака и Пепеляева была поставлена двойная охрана из бойцов рабочих дружин. Усилили караул и возле камер министров и генералов, арестованных Бурсаком две недели назад. В одиночках содержались мининдел Червен-Водали, управделами правительства Гинс, бывший командующий войсками Омского округа, каратель и палач, генерал Матковский и другие.
Напряжение нарастало с каждым днем. В разных концах города вспыхивала стрельба, случилось несколько пожаров, причины которых выяснить не удалось. Каждую минуту надо было ожидать нападения на тюрьму: колчаковское подполье стремилось вырвать из нее адмирала.
Третьего февраля Чрезвычайная следственная комиссия представила ревкому список. В нем значилось восемнадцать фамилий людей, чьи руки были обагрены кровью тысяч и тысяч жертв. Под первым и вторым номерами стояли фамилии Колчака и Пепеляева.
Бурсак и Чудновский, ссылаясь на сведения, имеющиеся в ЧК и следственном отделе городской комендатуры, настаивали на расстреле всех восемнадцати.
- Александр Александрович, - говорил Бурсак, жмуря покрасневшие от бессонницы глаза, - Ты не хуже нас знаешь обстановку. В Иркутске действует офицерская организация по спасению Колчака и его ближайшего окружения. Войцеховский не складывает оружия и грозит штурмовать город. Он может отбить адмирала, Илья . Партия и народ не простят нас, если упустим эту сволочь.
- Мы обязаны подумать, Иван. Ты знаешь указание Ильича, надо еще и еще раз взвесить все "за" и "против".
И вот теперь, через три дня после разговора, - постановление ВРК о расстреле Колчака и Пепеляева. Значит, возникли какие-то обстоятельства, которых ни Чудновский, ни Бурсак не знали.
Пауза затянулась. Молчал и Бурсак, которому Чудновский передал постановление ревкома.
Отлично понимая причины, смущавшие товарищей, Ширямов устало сказал:
- Сурнов добрался до штаарма-5. Я поручил ему еще раз выяснить, как отнесется Реввоенсовет к казни Колчака, имея в виду сложившуюся обстановку. Проект постановления доложен Смирнову. Нам самим поручено решить судьбу палача.
- Ты лично говорил со Смирновым, Илья?
- Да.
- Можешь сообщить подробности?
По словам Ширямова, разговор происходил так. Сообщив члену РВС о положении Иркутска, секретарь губкома спросил:
- Та же проблема, Иван Никитич: как поступать с Колчаком?
Смирнов поинтересовался в свою очередь:
- Можно ли вывезти адмирала на запад? Есть ли хоть малая возможность?
- Нет. Белые стоят под городом. Их обозы и колонны растянуты на много десятков верст. Нам не пробиться.
- Выдержите натиск Войцеховского?
- Настроение у нас бодрое. Я только что осмотрел город, он оцеплен колючей проволокой, прикрыт баррикадами из бревен и снега, защищен пулеметами. Наиболее опасные участки, в том числе лед Ангары, против Московских ворот, минированы. Думаю, с каппелевцами справимся, хотя не исключаем, в крайнем случае, возможности отступления, к которому тоже готовы. Я обязал Следственную комиссию держать наготове конный отряд, - при необходимости вывезем Колчака к партизанам. Но в этой обстановке нельзя дать гарантию, что преступника не отобьют свои. Именно по этой, последней причине подготовлено решение о расстреле. Итак?
Смирнов ответил:
- Что я вам могу сказать, Илья? Постарайтесь сделать все, чтобы адмирал оказался в свое время в Москве. Но если такой возможности нет, если обстоятельства будут особо тяжелы, ревком может на свою ответственность утвердить приговор.
Ширямов, закончив рассказ, закурил, похрустел пальцами.
- Остальное вы знаете. Генерал может начать штурм Иркутска с минуты на минуту.
Добавил:
- В час дня все члены ревкома были оповещены о срочном заседании, Следственная комиссия поставлена в известность о проекте постановления. Ты должен был, Самуил Гдальевич, форсировать допрос.
Ширямов отпил глоток воды из кружки, потер ладонями щеки.
- Решение было принято между двенадцатью и часом ночи. Мы скрупулезно обсудили обстановку и утвердили приговор о расстреле Колчака и Пепеляева. Шестнадцати министрам и генералам, находящимся в тюрьме, решено сохранить жизнь.
Поднялся из-за стола, заключил:
- Отправляйтесь в тюрьму тотчас. Все должно быть кончено до рассвета.
Повторил:
- Поторопитесь. Ишаев предупрежден, ему приказано не отлучаться из тюрьмы и держать караул в боевой готовности.
Потратив четверть часа на телефонные разговоры, Чудновский и Бурсак простились с Ширямовым и вышли на улицу. Моторы автомобилей, стоявших у подъезда, тихо работали: шоферы боялись, что лютый мороз скует воду в радиаторах и держали машины на малых оборотах.
Чудновский и Бурсак ненадолго разъехались: предиргубЧК отправился в "Модерн", чтобы предупредить своих людей о боевой готовности и забежать в комнатушку, где они жили вместе с Ширямовым, а Бурсак - в гостиницу "Националь", отданную под комендатуру и штаб гарнизона.
Было около двух часов утра седьмого февраля, когда председатель ЧК спустился к машине. Сев рядом с шофером, тотчас поднял воротник кожаной тужурки: термометры показывали около сорока градусов.
Автомобиль то и дело содрогался на ухабах, оставляя за собой длинный и почти недвижимый шлейф дыма. Окна в домах были черны, но едва ли кто-нибудь из иркутян спал в эти часы. Выстрелы пушек, бивших из Иннокентьевной, пулеметная дробь и винтовочные залпы, казалось, приближаются к городу с каждой минутой.
На всех рекламных тумбах, дверях учреждений, заборах белело Обращение ревкома, напечатанное крупным шрифтом. ВРК обращался к защитникам Иркутска:
"Час испытания нашей преданности делу трудящихся настал. Враг подходит к городу… Мы должны и будем биться на улицах, за баррикадами, в домах, но не допустим врага к сердцу Сибири…
Да здравствует последний решительный бой!
Да здравствует победа!
Да здравствует власть трудящихся - Советская власть!".
Рядом обычно помещался приказ начальника обороны города:
"Черные тучи каппелевцев у красного Иркутска… Революционные войска свободного народа могучим натиском должны раздавить уже смердящий труп черной реакции".
В тюрьме, выходившей фасадом на берег Ушаковки, было тихо, как в гробу. Но это впечатление быстро рассеялось. В конторе уже находились Бурсак и Ишаев, член ревкома Михей Ербанов, секретарь Следственной комиссии Сергей Мосин и лево-эсеровская дружина, которой предстояло выполнить приговор.
Все, не мешкая, отправились в одиночный корпус. На постах стояли надежные люди, сосредоточенные и готовые ко всему.
Открыли камеру адмирала.
Колчак стоял рядом с дверью в шубе и шапке. Возможно, он боялся холода, а может, ждал, что его вот-вот освободят свои, - он несомненно слышал, как на западе надрываются пушки.
Увидев входящих в камеру людей, адмирал бросил взгляд на Чудновского и побледнел.
- Извольте выслушать постановление ревкома, - сказал председатель ЧК, доставая бумагу.
Колчак слушал приговор вяло, почти равнодушно, и, казалось, не понимал значения слов.
И лишь тогда, когда на него надели наручники, адмирал, будто очнувшись, закричал хриплым чужим голосом:
- А суд? Почему без суда? Это невозможно!
Чудновский нахмурился, подошел к арестанту вплотную, сказал голосом, тихим от сдерживаемой ярости:
- А давно ли вы, господин адмирал, за расстрел по суду? Вспомните свои жертвы, весь тот народ, который вы извели без суда и следствия. Я на вашем месте не стал бы помирать с таким криком. С таким непристойным криком, господин адмирал!
Передав Колчака конвою, Чудновский, Бурсак и Ербанов поднялись на второй этаж, в камеру Пепеляева. Бывший премьер Колчака вскочил с койки и, сотрясаясь от страха, уставился на входящих людей. Он тоже был одет и тоже не спал, понимая, что эта ночь может стать решающей в его судьбе.
Чудновский объявил приказ ревкома.
Пепеляев заплакал навзрыд, по-бабьи, упал на колени и все совал в руки чекиста какую-то бумажку, прося прочесть ее и сохранить ему жизнь.
- Что такое? - спросил Чудновский, взяв из его дрожащих пальцев вчетверо сложенный листок.
- Прошение… на имя ВЦИКа… - бормотал Пепеляев, и слезы градом катились из его маленьких мутных глаз. - Меня помилуют… я буду работать… Мы миримся с Советской властью. Оба… с братом…
- Странно, - покосился на него председатель ЧК. - Насколько я знаю, вы только то и делали, что призывали, требовали уничтожать красных, их власть, их партию. И вдруг воспылали к вашим врагам… Вам никто не поверит.
- Нет, нет - верьте, верьте…
- Это бессмысленно, и я должен выполнить приказ.
- Господи! - рыдал Пепеляев. - Я обманулся в жизни. Я совсем не учел обстановку… Его имя стало так одиозно…
Он имел, разумеется, в виду Колчака.
- Умереть достойно не можете, - сказал Бурсак, и в голосе его было презрение, одно презрение, даже без ненависти.
Приговоренные в кольце конвоя прошли в тюремную контору.