Очнулась я на том самом пустыре, где познакомилась с моими друзьями из будущего. Мой страх, очевидно, выхватил это воспоминание из глубин памяти и отправил меня в спасительные недра будущего. Я огляделась, рядом никого не было. Пустырь, обильно заросший буйной зеленью, скрывал меня от остального мира, я попала в тот самый день, когда впервые увидела Аннушку–Огненный Одуванчик в этой траве. Только прибыла я немного раньше того момента. Нужно было возвращаться домой. Повстречать себя, не было никакого желания, к тому же это могло привести к коллапсу времени и парадоксу двойников. Я незамедлительно ретировалась назад.
Пон. past
Я ожидала его в парке, не могла усидеть на скамейке и поэтому наворачивала круги рядышком. Это был первый раз, когда парк, его деревья и эта гостеприимная скамейка, узнавшая так много тайн о наблюдателях, не прельщали и не успокаивали меня, даря минуты забвения и отстранения от моей "службы". Меня знобил поздний, осенний ветер, забиравшийся под пальто и обвивавший руки и ноги, меня раздражал птичий гомон в верхушках старинных сосен, мне хотелось прогнать всех прохожих, праздно шествовавших мимо по чисто подметённой дорожке. Я была не в себе и ничего не могла с собой поделать. Даже юмор, мой завсегдатай-спаситель во всех аховых ситуациях, и тот куда-то спрятался от моего колючего настроения.
Кливленд появился, кутаясь в пальто, и натянув тёплое с "ушами" кепи так сильно, что из-под козырька стразу выглядывали глаза. Он заметно волновался и быстрым шагом, который его изрядно вымотал, приблизился к моей круговой вахте.
– Доброе утро, Лиза, как ты? Вижу, сегодня мы будем согреваться без кофейного допинга. Ну, да ладно. Хотя, если желаешь, мы можем перебраться в кафе, напротив центрального входа в парк. Там и теплее, и кофе вроде ничего, как мне доложили студенты.
– Спасибо, Кливленд, но мне сейчас не до кофе. Извините, что я о вас не подумала, если хотите, то можно и в кафе наведаться.
– Подожди, давай пройдём центральный кружок по дорожке прежде, чем куда-то заходить. Вижу, что присесть ты не сможешь не то, что на скамейку, но и в кафе. – Он пригласил жестом следовать с ним.
Я брела рядом, но думы мои возвращались, то в прошлое, то в будущее; мысли метались, как молекулы, разжигая беспокойство сильнее и отчаяннее, голову пронзила боль тонкой, горящей иглой.
– Лиза, не молчи, прошу тебя! Это молчание меня доканывает сильнее, чем промозглый снежный ветер. Что ты там увидела? С ней всё в порядке? – Кливленд остановился, его дыхание сбивчивое и учащённое, будто он пробежал не один десяток метров, вырывалось белесыми струйками, тут же уносимыми поспешным порывом ветра.
– Это тяжело, слишком. Вы не знаете того, что я, Кливленд. Вы не видели того, что видела я. – Эти слова сошли сами собой, я ещё не знала, как ему донести суть.
– Давай с малого начнём, а потом распутаем клубок. Расскажи мне о Натали.
– Она жива и здорова. Красивая и приятная девушка. И она вас сильно любит, профессор.
– Она меня ненавидит за то, что я пропал? Да?
– Вовсе нет. Она передала вам письмо. Вот. – Я вручила конверт старику, он взял его кончиками пальцев так, словно тот был выплавлен из раскалённого железа. – Ну, же, прочтите его. Это её последняя просьба и пожелание вам.
Его руки задрожали, письмо трепетало в сухих ладонях и, преодолев внутреннее сопротивление своего волнения, Кливленд вскрыл конверт и извлёк из него тонкий белый лист сложенный вчетверо. Трясущимися руками он раскрыл листок и вгляделся в текст на несколько секунд. Руки его опустились, а лицо смотрело в никуда – потерянный и опустошённый взгляд с влажными блестевшими глазами. Он боролся с тем, что прочёл, с тем, что его не оставило.
– Что там, Кливленд? Вам плохо?
– Что она тебе сказала на прощание? Лиза, что она тебе сказала? Я хочу знать дословно, я должен это знать!
– Она сказала: "Идите с миром, и передайте этот мир ему". Это что-то значит?
– О! Это значит всё!
Он протянул мне белоснежный лист бумаги, вопреки моим предположениям он не был исписан сверху донизу, нет, в центре красивым и аккуратным почерком была выведена всего одна короткая фраза, пробравшая меня до самого нутра, ибо смысл её был понятен и мне.
Между нами нить толщиною в жизнь…
– Мы – чудовища!
Во мне клокотала смесь противоречивых чувств: меня лихорадило от страха, качало от вины и совести, раздирало от ярости и ненависти к той участи, уготованной с рождения каждому наблюдателю, и меня разъедало отвращение к бессилию и к трусости перед труднейшим и ответственным выбором.
– Мы – чудовища!
Казалось, вся кровь отпрянула от моих конечностей и прилила к голове, лицо пылало, и я ощутила по прикосновениям своих ледяных пальцев, как горело оно неестественным жаром. Мелькнула мысль, что лицо сейчас взорвётся, а кровь будет фонтанировать, покидая осквернённое тело, которое начала бить крупная дрожь истерики. Увы, я потеряла контроль над самообладанием, чего не случалось давно.
– Мы – чудовища, профессор! Мы не имеем права вмешиваться в жизни людей, тем более, влиять на их судьбы, их будущее. Но мы нарушаем снова и снова этот запрет. Мы врываемся в чужую жизнь, ослепляем её своим вниманием, привязываем к себе и ува-ля! Бросаем! И кто же мы после этого, как не монстры? А у людей жизнь наперекосяк после знакомства и дружбы с нами. Как же я ненавижу!
– Браво, Шерлок! Ты раскрыла основную суть и плату за дар-проклятие. Ведь помимо одиночества, что уже есть пожизненная плата за услуги проката времени, осознание истинного вреда и того, кем является каждый наблюдатель, – и есть вся его карма, его невидимое клеймо, его бремя. Мы – чудовища, Лиза, и, чем быстрее ты смиришься и примешь эту истину, тем дольше проживёшь. Героями нам, увы, не стать. Мы – пауки, что тихо и незаметно сидят в тёмных углах и ткут прозрачную паутину из наблюдений. Но стоит пауку выйти на свет, и все видят его уродливую личину, которая навечно остается в памяти.
– Я чувствую себя паршиво, вы бы видели её глаза! Она даже не усомнилась в том, что я о вас сказала. Она мне поверила полностью и даже защищала вас! Я увидела радость на её губах, когда она произносила: "Ведь он прислал вас узнать, всё ли у меня в порядке. А это значит, что я ему не безразлична спустя столько лет". Боже, она даже не представляет, сколько лет меж вами лежит в пропасти времени!
– Лиза, тебе нет смысла всё это пересказывать, я всё вижу в твоих глазах. Она оставила послание не только на словах и бумаге, она отпечаталась в глубинах твоих глаз и сейчас я, так же, как и ты, вижу её. Она прекрасна, она бесподобна. Она ангел.
– Я тоже нечто такое уловила в ней. Кто она? Ведь она не просто обычный человек. Ведь нет?
– Думаю, что нет. Моя Вероника была такой же. Именно по этой причине меня притянуло к Натали. Нечто ангельское, неземное в этой девушке. И она не наблюдатель и не хранитель. Мне говорили, что есть ещё и третья самая малочисленная и самая уникальная группа людей – светлооких. У них особые ауры, прикоснувшись к которым, ни за что не забудешь таких людей, они как бы светятся изнутри настолько сильно, что иной раз способны повлиять на судьбу нуждающегося в их свете человека.
– Думаете, что она такая и есть?
– А у тебя разве после знакомства и общения с ней еще остаются сомнения на сей счет?
– Нет, я хотела от вас это услышать.
– Безусловно, она имена та.
– И вы оказались тем нуждающимся в её свете, в тот год, когда бродили по Праге и заливали потерю Вероники.
– Согласен, она вытащила меня из темени горя, а возможно и из петли. Её свет меня обогрел и дал повод жить дальше.
– И вы чувствовали себя в долгу перед ней все эти годы?
– Да, но ты принесла тот самый мир, что нужен был мне с той поры, когда я ушёл в неизвестность для неё и ради неё же. Её света не хватило бы на нас обоих, я это прекрасно понимал и осознавал. Не хотел я, чтобы с нею случилось то же, что и с Вероникой. Одного ангела я не уберёг из-за своего эгоизма.
– Мне нужно ещё кое-что вам рассказать, – продолжила я после минутного раздумья.
– Говори всё, как есть, ты знаешь, что я пришёл услышать любую правду.
– Это уже касается сугубо меня.
– Так. Ты что-то там увидела? – Кливленд тут же напрягся. – То, что вызвало моё беспокойство сном?
– Да, профессор, ваш сон, оказывается – проделка Волка. Это он убивал всех наблюдателей, имевших потребность в посещении прошлых отрезков времени.
– Волк? Тот самый, у которого ты увела ту малютку из-под носа?!
– Да. Он самый. У меня даже состоялся небольшой диалог с Ним.
– Мне это уже не нравится, Лиза.
– Мне ещё меньше. Он следил за Натали, но трогать её не собирался. Всё было организовано тонко и изящно. Ему каким-то образом подвластна структура сна, Он проболтался, что специально на вас воздействовал кошмаром, чтобы меня заманить в тот временной отрезок. Видимо, Он всё это время шёл по моему следу, а подобравшись ближе, решил схитрить – объявил охоту на неосторожных наблюдателей, а когда наш брат перестал в целях безопасности соваться назад, Он нашёл лазейку в ваши сны. Он был уверен, что я пойду туда ради вас.
– Вот же злодей каков! – воскликнул Вайсман. – Знал же, что я не осмелюсь сунутся туда, так как духу и сил не хватит, а вот ты могла клюнуть.
– И клюнула.
– Но почему Он тебя преследует? На свете же столько людей. Чем-то ты Его зацепила.
– Зацепила. Вернее, оскорбила Его охоту, Его жатву душ, как Он это назвал. Я попрала главный запрет наблюдателя – не вмешиваться. И это вызвало Его лютую ненависть и желание найти меня и расквитаться. К тому же Он что-то упомянул о каких-то масштабных последствиях того случая, хотя я проверяла архивы и ничего знаменательного не обнаружила, вернее, совсем ничего. Я уверена, ничего не случилось.
– Это сейчас не важно, Лиза. Плохо то, что Он ведёт на тебя охоту. Я попробую навести на Него справки и узнать, кто Он такой. Уж точно не человек. Люди не владеют такой мощью.
– Может Он тоже наблюдатель? Только в исковерканной форме.
– Может и такое быть. Ведь и среди хранителей встречаются оступившиеся. Тебя что-то ещё беспокоит, я вижу.
– Когда Его зубы почти коснулись кожи моей шеи, я перенеслась и попала в будущее в тот день, за считанные минуты до знакомства с Анной и Петром. Я, не задумываясь, туда перенеслась.
– Твоя память выбрала самое безопасное для тебя место. Это нормально. Ты хотела убежать как можно далеко, а самое оптимальное убежище для тебя на сегодняшний момент – это именно там. А дата – это уже производное от путешествия.
– Я опасаюсь, Кливленд, раз Он способен сквозь время, пространство и сны перемещаться, то, что Ему мешает попасть и туда? Я не прощу себе, если с ними что-то случится.
– Будем надеяться, что Ему так далеко не проскочить, но теперь ты попала в ту же ловушку страха, что и я с Натали.
– Кливленд, мне одной с ним не справиться. Он – чудовище, монстр.
– Я знаю, Лиза, я его суть увидел во сне. Мне хорошенько удалось его распознать. Только не теряй самообладания, Шерлок, – невесело подбодрил меня мистер Вайсман. – Оно может оказаться той единственной соломинкой, которая не обломится, когда уже не за что будет цепляться.
VIII
Чет. past
Спустя несколько дней я настояла на дополнительной, внеплановой, встрече с Кливлендом. Вся эта история с Натали и тем мрачным типом, что шагал за мною по пятам, выкрашивая свои следы кровью невинных людей, выбила меня из колеи размеренной жизни. Я боялась соваться куда бы то ни было даже по острой необходимости.
Мы не стали прогуливаться по парку, ограничились тем кафе под названием "ОранЖ", куда ранее меня зазывал "профессор" Вайсман. Там мы заказали по чашечке чёрного крепкого кофе и по парочке сдобренных пудрой, пузатых пончиков. Приглушённая блюз-музыка и мандариновое освещение благоприятствовали для усмирения моей расшатанной психики. Мои покрасневшие от бессонницы глаза расслаблялись, с удовольствием останавливая взгляд на задрапированных апельсиновой тканью стенах.
– Я смотрю, ты себя совсем извела. Со сном проблемы? – Кливленд пришёл сразу из университета, отменив две пары.
– Абсолютно. – Я потянулась и зевнула. – Закрываю глаза и вижу Его пасть с клыками, а когда сон подходит огромной волной и накрывает меня, я просыпаюсь с криком. Он не оставит меня, пока не растерзает мою шею. Я это знаю. А ещё я опасаюсь за детей. Он каким-то образом о них знает, я это увидела в Его глазах. И Он их найдет рано или поздно. Вот чего я боюсь больше, чем Его зубы на своей коже, хотя это до чёртиков страшно.
– Лиза, у тебя началась паранойя. – Он сердечно сжал мою ладонь в попытке приободрить. – Нужно что-то делать с этим. Так дальше продолжаться не может и не должно. Ты же самая отважная и смелая особа из всех, кого я знал и знаю. Никакой волк не способен проломить твою веру в себя, вспомни об этом.
– Я не могу, знаю, но не могу. Я стала трусихой.
– Ты не трусиха, глупенькая. Это нормальный синдром после встречи с чем-то зловещим и неизбежно сокрушительным. – Кливленд отхлебнул напиток и, вспомнив о чём-то, озарённый просиял. – Я расскажу тебе об одном моём знакомом. Тебе полезно послушать. Да, да. Пей кофе, ешь пончики, они хороши в этом кафе, и внимай тому, что я говорю.
– У меня и аппетит пропал. – Его энтузиазм меня не воодушевил.
– А вот это, уже ни в какие ворота не идёт, – возмутился мистер Вайсман. – Твоя апатия и бессонница – первая победа этого негодяя. Послушай старика, не зря же я оставил восемь групп нуждающихся в высших алгоритмах математики людей, лишив их двух весьма ценных занятий.
– Простите, Кливленд, я совсем расклеилась. – Мне стало крайне неловко, и я решила смягчить старика. – Расскажите ту историю, я буду слушать, обещаю.
– Главное, чтобы ты её услышала, дорогая моя Лиза, – отозвался он уже мягче.
– Я постараюсь.
– Хорошо. – Кливленд сделал очередной глоток кофе и продолжил. – Проживал надо мною раньше сосед чудаковатый. Я бы даже сказал, с тронутым рассудком. Знаешь, в каждом многоквартирном доме обязательно обитает подобный тип, выделяющийся внешне, умственно и эмоционально. У моего соседа сверху был параноидальный пунктик на счёт правительственных заговоров. Каких только разоблачающих "открытий" он не свершил в своей маленькой квартирке под крышей дома! В моей памяти засело и порой не даёт покоя самое безобидное из них, из всей прочей белиберды, что он мне вверял, как единственному лицу, которое не отказывалось слушать его.
– Что же это за открытие, Кливленд? – Я и не заметила, как кусочек пончика начал таять у меня во рту.
– У соседа однажды потекла вода с потолка, – продолжил мой собеседник, – как я говорил, проживал он на последнем этаже дома под крышей, и видимо дождь сыскал лазейки в перекрытиях и просочился в комнату несчастного. Тот, наблюдая всю эту картину и вслушиваясь в капель, чеканившую по дну тазиков, аккурат расставленных по периметру течи, пришёл к феноменальному для себя открытию. Он приковылял ко мне в тот же день, вернее вечер, и взволновано произнёс: "А что, Кливленд, представьте себе, что больные неизвестной болезнью птицы прогуливались по поверхности дырявой крыши, нагадили на кровлю, а дождь размыл их помёт и вместе с ним просочился в мою квартиру. Представьте, я сижу, ничего не подозреваю, сменяю тазики, выливая воду из них, а этот самый помёт меня потихоньку заражает! Как вам такое дельце? Я заболеваю, у меня высокая температура и симптомы, скорее всего, схожие с каким-нибудь гриппом, но болезнь сия лечению не поддаётся. Возможно, могут присутствовать и иные симптомы, обескураживающие врачей и настораживающие их. И всё. Я умираю. А ответ не найден. И такое может случиться во многих домах города и страны. Да что там, по всему миру! Только представьте себе, как легко можно избавиться от людей избирательным путем с помощью дождя, помёта больных птиц и дырявой крыши. Вы прекрасно знаете, как на сегодняшний день осуществляют ремонт покрытий, тяп-ляп и готово".
– А в его словах есть логика, профессор. Только это больше похоже на случай, а не на заговор.
– Я же упоминал, что он параноик, ему везде чудились заговоры и предательства правительства.
– А что с ним потом произошло, с вашим соседом? – поинтересовалась я.
– Его отправили в дом для умалишённых где-то с год назад, – ответил мистер Вайсман, как мне показалось не без доли сожаления. – Всё после того, как он чересчур буйно огласил очередную теорию заговора и едва не поранил одного из жильцов, когда ему попытались заткнуть рот.
– Да вы что! Он стал опасен для окружающих.
– Нет, Лиза, он стал опасен, в первую очередь, для себя. Порой я скучаю по его навязчивым рассказам и будоражащим кровь фантазиям. Но, как хозяин он был всегда вежлив, любезен и щедр. – Грусть и глубокая задумчивость чувствовались не только в голосе, но во взгляде моего друга. – И вот это никак не увязывалось с его паранойей. Думаю, что только я его и слушал.
– Мне кажется, Кливленд, что только вам удалось его услышать, – сказала я.
– Вот именно. Я надеюсь, что ты тоже меня сейчас услышала?
– Так точно, сэр! – Я доедала второй пончик, запивая, его ещё неостывшим кофе. – Вы верно указали, что сейчас между мной и вашим бывшим соседом нет существенной разницы. Эта излишняя подозрительность и страх доконали и ослабили его, сделав ему не лучшее одолжение в виде пожизненного заключения в дурдоме. Но я не имею права сдаваться, от меня зависят жизни других. И ещё я понимаю, что с моей смертью ничто не закончится.
– Браво! – Он улыбнулся. – Я рад, что ты вышла из серой клетки страхов. У тебя всё получиться, уж я-то вижу.
– Вы – лучший педагог на свете, Кливленд Вайсман.
– Это, наверное, атмосфера кафе так подействовала. – Он хитро прищурился и смачно отпил кофе из чашки. – Кстати, а почему мы раньше сюда не заходили?
Пят. future
– Привет, Мари. Извини, что припозднилась. А где все остальные? Неужто пошли шишки собирать в лесу для твоего очередного кулинарного шедевра?
Я всё-таки переборола страх и выбралась в будущее, не могла я так запросто отказаться от своих друзей. Слишком много незаконченных дел, слишком много нераскрытых тайн. Да и семья стала мне близка, не могу я её оставить просто так, без ответов и с многоточием в конце. Они заслуживают правду, не всю, конечно, но основную. А если Волк и пробрался сюда, отыскав по моему запаху узкую тропинку меж временных лент, – что ж, тем более я здесь необходима, как никогда. Моим друзьям понадобится помощь. И Феликс со мной полностью согласен.
– О боже, Лиза! Мы уже волноваться начали, особенно малышка Анна, она каждый день ходит на тот пустырь, где вы познакомились. – Подруга коротко обняла меня и всё тараторила без умолку, её волнение и дрожь передались мне. – Пётр вида не подаёт, как же, он же уже большой парень, но я-то вижу, как он расстроен. Он перестал запускать граммофон, уверяет нас, будто без тебя аппарат фальшивит.