"Теперь мне ясно, почему твоя квартира так бедна, – сказала Инна, вставая с кресла и увлекая Машу вслед за собой. – Ты же совсем глупый! Я специально рассказывала Маше подробно, чтоб даже ты, присутствуя, мог понять… ведь я не эгоистка, я дала и тебе возможность получить свой кусочек и даже закупорить его; а если ты эту возможность не использовал – что ж, тем хуже для тебя. Идем, Маша".
И они ушли.
* * *
– И я остался один, – сказал Вальд. – Я и так-то подозревал, что ни черта не смыслю в нынешних житейских подходах и ценностях; а позавчера, после этого случая, я окончательно это понял. Вот бы можно было брать женщин из другого времени! Я бы смотался в свою молодость, на танцплощадку… в библиотеку, в кино… Фил, какие там были девочки! Да ты должен помнить – ты-то успел… Любую бы сейчас сюда! причем пусть ей будет даже столько же, сколько мне… ну, почти столько же…
Он горестно махнул рукой.
– Тебе просто хронически не везет, – осторожно заметил Филипп. – Наверняка и сейчас есть такие… нужно только терпеливо дождаться.
– Уже и времени нет, дожидаться-то.
– Да ладно тебе! Еще не вечер.
– Нет, Фил. Уже вечер. Опускаются сумерки…
Тема утухла. Вальд начал поглощать лапшу, ловко орудуя фарфоровой хлебалкой и палочками, но вид у него при этом был грустный.
– Мы не договорили о деле, – сказал Филипп, возможно, несколько более живо, чем требовалось. – Поскольку люди мутные, я думаю… что с тобой? Эй, не шути так!
Вальд внезапно побледнел как смерть. Он выпрямился в кресле, даже выгнулся назад, как делают тореадоры. Он уронил хлебалку и палочки. Он задрожал; лоб его заблестел, и по нему потекли струйки пота.
Филипп вскочил, желая сделать что-нибудь, хотя бы позвать на помощь. С грохотом упало кресло. Рука Вальда мертвой хваткой вцепилась в Филиппа, не дала отойти от стола.
Вальд хрипел, силясь, кажется, что-то сказать. Глаза его вылезли из орбит; свободной рукой он схватился за горло.
– Измена! – закричал Филипп. – Отравление!
Вбежал официант, оценил обстановку; подскочил, попытался вытащить Вальда из кресла. Вальд отпустил Филиппа и замахал на официанта руками; покачнулся в кресле, рухнул на пол, покатился, забился в конвульсиях, в диком, безудержном кашле.
Официант, пройдоха, ловко увернулся от цепляющихся за воздух рук, обежал Вальда кругом, выждал удобный момент, трахнул, сволочь, Вальда кулаком по спине, да так, что эхо пошло по салончику; и еще раз, и еще.
Вальд вытянулся и затих неподвижно.
– Все? – спросил Филипп.
Официант пожал плечами.
– Зови "скорую", балбес…
Вальд шевельнулся.
– Не… не надо "скорую"… – засипел он, взявшись за горло. – Хорошо хоть… догадался… Поднимите меня.
Подняли, водворили в кресло.
– Боже, – поразился Филипп, – кость! Но как это – в лапше? В китайском супе?
– А черт ее знает, – просипел Вальд, – может, осталась от угря… Кха! Кха! – Он громко откашлялся, обретая голос. – То-то я чувствую, торчит что-то, мешает…
– От угря, должно быть, – осторожно предположил официант, – у нас на кухне утром стряслась похожая история… Ох уж этот угорь!
Вальд гневно вперился в лицо официанту.
– Ну, слава Богу, – потупясь, проговорил официант, поднял кресло Филиппа и быстренько ретировался.
Посидели просто так. Вальд приходил в себя, бормоча проклятья и время от времени с негодованием мотая головой. Наконец, он снова взялся за палочки и хлебалку. Кажется, обошлось.
– Мы не договорили о деле, – сказал Филипп, возможно, несколько живее, чем требовалось. – Поскольку люди мутные, я думаю, что нужно проявить осторожность.
Вальд согласно промычал, прожевывая лапшу весьма тщательно.
– Да и момент не таков, – добавил Филипп, – чтобы мы любой ценой стремились к этому заказу.
– Не агитируй, – сказал Вальд. – Как мы узнаем о событиях, вы договорились?
– Он сказал, сами сообщат.
Официант занес вкусно пахнущие крылышки, поставил на стол, заботливо покосился на Вальда.
– Спасибо тебе, – с чувством промолвил Вальд. – Выручил, молодец. Не растерялся.
– Всегда к вашим услугам, – расплылся в радостной улыбке официант.
– Нет уж, благодарствую. А кухне передай – точно уволю. Еще раз такое…
Официант исчез.
– Сами сообщат, – напомнил Филипп.
– Ага, – сказал Вальд, размышляя, – значит, нужно быть готовым ко встрече.
– Нужно. Кто пойдет?
– Ну… я думаю… пока мы не выиграли…
– Понял.
– А что, ты против?
– Да в общем-то нет, – пожал плечами Филипп. – Брэйнсторминг, мать его. Однако, бумажки тогда нужны побыстрее.
– Я прямо сейчас…
Вальд с крылышком в руках оглянулся по сторонам, как бы желая отдать распоряжение.
– Короче, к утру будут бумажки.
– Еще одно, – сказал Филипп. – Насчет осторожности – это не агитация. Если я буду вести переговоры, значит, я и приму решение. Договорились?
Вальд остановил на Филиппе свой взгляд и на секунду прекратил жевать крылышко.
– Не хочу больше таких сцен, как сегодня, – объяснил Филипп. – Нам нужно бережнее относиться друг к другу, не так ли?
– Конечно, – подтвердил Вальд. – Именно поэтому я хотел бы тебя подстраховать.
– Звучит красиво.
– Что ты хочешь? – зло спросил Вальд. – Опять вляпаться? Изволь! Не забудь только загодя купить жене билет в Испанию.
Филипп скривился.
– Столь нетактичный и некрасивый выпад вовсе не заслуживает ответа.
– Партнер, мы работаем вдвоем! – с жаром объявил Вальд. – Каждый должен делать то, что у него лучше получается.
– В таком случае ты должен вести переговоры.
– Своим упрямством ты испортил мне аппетит, – сказал Вальд, вытащил из-за воротника салфетку и с досадой швырнул ее на стол. – Не буду доедать крылышки. Не желаешь, кстати?
– Нет.
– Я так и думал. Одно слово, упрямец.
Филипп закурил опять.
– Много куришь, – ворчливо заметил Вальд. – Вообще в нашем возрасте уже нужно начинать себя ограничивать. Бабу новую завел… Думаешь, я не заметил, что ты уже пил сегодня?
Насчет бабы – это ты из вредности, хотел возразить Филипп, имея в виду недавний рассказ Вальда, но подумал, что такая реплика была бы злоупотреблением дружеской откровенностью.
– Ты выпустил из виду, – сказал он вместо того с некоторым вызовом, – что на меня упал потолок.
– Что ты этим хочешь сказать? – подозрительно осведомился Вальд. – Чтоб на меня упал тоже?
– Ты же щупал шишку. Не какая-то несчастная рыбья кость.
– Все равно, это не основание бражничать.
Филипп подвинул к себе телефон.
– Женечка, – ласково сказал он в трубку, – принеси-ка мне, лапушка, кофейку с лимончиком и рюмочку коньяку, да побольше. А Вальдемару Эдуардовичу принеси кружечку молочка стерилизованного. Большую такую кружечку, поняла? Выполняй.
Он отключился.
– Ладно, – сказал Вальд. – Черт с тобой. Пойдем вдвоем. И решать будем вдвоем. Доволен?
– Нет, конечно, – сказал Филипп, – но это уже немного лучше.
– Раз так, – заметил Вальд, – у меня снова появляется аппетит.
Он доедал крылышки, когда появились заказанные напитки. Филипп залпом хлопнул рюмку коньяка, оказавшуюся меньше, чем он думал. Вальд как ни в чем ни бывало начал пить принесенное молоко из огромной Филипповой кружки с надписью "If you toucha my mug, I’ll smacka your face".
Женечка ушла, гордая выполненной миссией.
– Есть идея, – сказал Филипп. – Почему бы нам не перевести Женечку в официантки?
* * *
Пройдя наконец-то через средневековые ворота, они долго бродили по узким улицам города. И эти улицы становились все уже и уже, пока они, наконец, не обнаружили улочку меньше чем в метр шириной. Трудновато было на этой улочке разминуться двоим, не коснувшись друг друга – а называлась она, между прочим, Улочкой Поцелуев. Они добросовестно убедились в справедливости такого названия. И с этим бы Ана, любитель-краевед, не заспорила – просто потому, что так оно и было.
7
Венадад, царь Сирийский, собрал все свое войско, и с ним были тридцать два царя, и кони и колесницы, и пошел, осадил Самарию и воевал против нее.
И послал послов к Ахаву, царю Израильскому, в город,
и сказал ему: так говорит Венадад: серебро твое и золото твое – мои, и жены твои и лучшие сыновья твои – мои.
И отвечал царь Израильский и сказал: да будет по слову твоему, господин мой царь: я и все мое – твое.
3-я Царств, XX, 1-4
И спала она у ног его до утра и встала прежде, нежели могли они распознать друг друга. И сказал Вооз: пусть не знают, что женщина приходила на гумно.
И сказал ей: подай верхнюю одежду, которая на тебе, подержи ее. Она держала, и он отмерил шесть мер ячменя, и положил на нее, и пошел в город.
Руфь, III, 14-15
В конце рабочего дня, когда Филипп, мечтая о редкой, сезонной радости беззаботного похода de copas, уже сортировал и распихивал по файлам накопившиеся за день бумаги, произошло неожиданное. Раздался сигнал телефона, и Женечкин голос сообщил:
– Филипп Эдуардович, здесь вас… м-м… господин Эскуратов…
– Эй! – успел крикнуть Филипп. – Стоп. Жди.
Башка лихорадочно заработала. Он сказал – пару дней. Такие люди говорят "пару дней", а потом для солидности выдерживают еще пару, чтоб партнеры дозрели как следует. Или что-то стряслось, или… Если у него все в порядке, он бы ни за что не позвонил. Значит, возникла срочность. Брать трубку – или пусть звонит в понедельник? Сам теперь пусть созревает? Пятница, конец рабочего дня… Будет вполне прилично, если его, Филиппа, уже не окажется на работе… А с другой стороны, за выходные столько всего может произойти… Надо брать. Нет, не надо. Ага… сейчас он выяснит заинтересованность Эскуратова.
– Женя, спрашивает женский голос или мужской?
– Женский… Это его секретарша.
– Слушай внимательно: ты поискала меня по телефонам и пока не нашла. Но я, кажется, еще где-то в офисине, поняла?
– Да.
– Поэтому ты спросишь у секретарши, срочное ли дело. Если срочное, можешь попробовать найти меня.
– И вы перезвоните, да?
– Э-э… нет. Если она скажет, что срочное, скажи усталым таким голоском, чтобы перезвонили минут через десять.
– Поняла. Все?
– Выполняй. – Филипп отключился.
Он задумался и стал просчитывать варианты. Эскуратов сказал: "с вами свяжутся". Он не сказал: "я позвоню". Может, хочет что-то уточнить, какую-нибудь мелочь? Нет: если так, позвонил бы не Эскуратов, а Эстебан, и не ему, а Вальду или вообще Гонсалесу, в зависимости. Звонит известить об отказе? Да ну… Самолично, в тот же день – так вообще не бывает. Может, дура Женька перепутала – звонит не сам Эскуратов, а кто-то со ссылкой на него?
– Женя!
– Да, Филипп Эдуардович.
– Ты поговорила?
– Да-а…
– Что она сказала?
– Что перезвонит.
– Она сама решила, что перезвонит, или отключалась, советовалась с кем-то?
Женечка молчала.
– Эй!
– Я не помню, – неуверенно сказала Женечка.
– Хорошо, – Филипп матюгнулся про себя, – вспомни хотя бы, как она сказала про Эскуратова? Звонят от Эскуратова, – он сделал слегка истерическое ударение на этом "от", – или звонит сам Эскуратов?
– Ну, не знаю. Она сказала: "С Филиппом Эдуардовичем хотел бы поговорить господин Эскуратов".
– Точно? Не фантазируешь?
– Кажется… ой, Филипп Эдуардович, извините, отвечу на звоночек…
Она пропала из трубки, но тут же появилась опять.
– Это снова оттуда, Филипп Эдуардович.
Первой мыслью было – давай! Стоп. Звонок слишком быстрый. Это инициатива его секретарши, догадался Филипп; ей просто поручили его найти, вот она и звонит через три минуты. Надо вынудить ее посоветоваться с Эскуратовым. Может, тогда станет понятно, насколько срочно он вдруг понадобился…
– Еще не нашла. Упрекни ее легонько: я же попросила вас через десять минут, а вы звоните сразу.
– Поняла. – Отключилась.
Он звонит назначить встречу, внезапно понял Филипп. Должно быть так, или я вообще ни черта не понимаю в этих людях. У него точно что-то стряслось, для нас скорее хорошее. Он сейчас будет пускать пузыри, стараться так, чтобы Филипп сам попросил о встрече – ну, это азы, это мы проходили давно: один раз он уже попросил – сегодня утром, – а второй раз просить, если хочешь сохранить лицо, не положено. Филипп должен быть вежливым, слегка усталым, как Женечка, и думать вроде как не о Эскуратове, а о том, о чем он думал до звонка, то есть о походе de copas. Сам не запросит, значит, разговор будет ни о чем, но он по крайней мере не сдаст позиции. Запросит в понедельник, в среду… А не запросит вообще, так и черт с ним. Мало ли таких было и мало ли впереди.
Филипп успокоился и стал опять думать о чем положено, то есть о copas. Ему это даже немножко надоело. Он разложил все бумаги – прошло никак не меньше десяти минут. Он запустил в удовлетворителе незначительную игру и, продолжая думать о том же, безуспешно повозил мышкой по резиновому коврику.
Может, никакого звонка и не будет? Женька опять напутала, забыла сказать?
– Женя!
– Да, Филипп Эдуардович.
– Почему нет звонка?
– …Ну, я не знаю…
– Она сказала, что еще будет звонить?
– Вообще-то да…
Неубедительно звучит. Ни черта она не сказала.
– Ты ее случайно не обидела? Не слишком сильно упрекнула?
– Кажется, нет… Ой! Опять звоночек – это, наверно, она! Хи-хи-хи… Как только с вами начинаю говорить, так тут же…
– Скажи, нашла. Но соединяй не сразу. Вначале на холд ее, соединишься со мной, доложишь, как положено…
– Поняла.
Исчезла. Появилась.
– Филипп Эдуардович, с вами хочет поговорить господин Эскуратов.
– Эскуратов? Правильно я расслышал?
– Хи-хи-хи… Да. Эскуратов.
– Ну что ж. Хотя, конечно, конец рабочего дня… Ладно, так и быть. Поговорим с Эскуратовым. Соединяй… Слушаю!
– Здравствуйте… Филипп Эдуардович? – Он уже слышал этот голосок – непростой, по-женски искушенный, не то что наивно-девчоночий лепет Женечки.
– Да, да. – Устал. Но вежлив. Думает о copas.
– С вами хотел бы поговорить господин Эскуратов.
– Да, я слышал. Я готов.
– Минуточку… соединяю…
¡
Copas!
– Алло?
– Да, да.
– Филипп Эдуардович? Эскуратов, добрый вечер.
– Здравствуйте, Борис Эдуардович. Рад слышать.
– Взаимно… Но вы молодец – в пятницу, в такую погоду… Мало кто так сейчас.
– Ну почему же – вы, например…
– Э, – пренебрежительно отозвался голос, – я конченый человек, трудоголик… Таких все меньше. Скоро уже не с кем будет работать по выходным. Да и в пятницу вечером тоже.
– Может быть, так и надо, – предположил Филипп.
– М-да.
Дебют разыгран.
– Как дела? – спросил Филипп после небольшой правильной паузы. Это нужный вопрос – будет фальшивым его не задать.
– Помаленьку, – сказал голос рутинно – а этот сфальшивил, мать его! – и тут же исправился: – Хотя что я говорю! Неплохо идут дела, Филипп Эдуардович… прямо-таки закрутились, особенно после вашего звонка.
Ждет напоминания, понял Филипп. Ждет вопроса: "Ну, и как?" – на что будет сказано что-нибудь вроде "Думаем, думаем…", а Филипп должен спросить: "И что, готов какой-нибудь промежуточный результат?", а он в ответ будет тянуть кота за хвост, пока Филипп не спросит, попросту, зачем же тогда он звонит, если ни черта не ясно, и останется Эскуратову всего-то – хитро захихикать и обронить с номенклатурной, вальяжно-загадочно-шутливой нотой: "А я не сказал, что не ясно… Может, очень даже ясно…" А Филиппу, с другой стороны, уж точно ничего не останется, как заискивающе осведомиться: "Но тогда… почему бы не встретиться? Не обсудить, так сказать, в непринужденной обстановке?"
А вот фигу тебе, Эскуратов.
– Я очень рад, – сказал Филипп. Вежливо и устало.
На той стороне раздалось слегка озадаченное сопение. Тот, видно, соображал, не понял ли Филипп его неуклюжее "особенно после звонка" как прямо-таки готовое согласие на сделку. Не слишком ли большой аванс выдал он этому сопляку.
Молчание неприлично затянулось, и Филипп сделал ловкий ход из серии тех, которыми люди типа Эскуратова овладевают не сразу.
– О, Борис Эдуардович, – заторопился он, – извините, тут у меня еще одна линия… Я как раз жду звоночка… Сейчас переправлю, и сразу к вам. – И, не дожидаясь реакции, быстренько нажал на кнопку холда.
На холде у них в офисине звучала классическая музыка – с год назад хакеры развлекались, подключили диск-плэйер к телефонке. Пусть послушает, придет в себя от такой наглости. А что? Все чинно-благородно. Не будет сопеть подолгу. Как славно! И хорошо, что удалось применить приемчик первым – повторяться-то Эскуратову не след, даже если он уже этот ход и выучил.
Однако долго нельзя… Опять кнопка холда.
– Борис Эдуардович! Вы здесь?
– Куда я денусь…