Потом он захотел коснуться ее. Он шевельнулся, отчего ее ласки не изменились; он протянул руку и погладил ее по юбке, скрывающей ее крутое бедро. Ему захотелось проникнуть под ее одежду. Он нащупал пальцами замок юбки и расстегнул его. Забравшись большим пальцем вовнутрь окружности пояса, он вел рукой, как консервным ножом, по этой восхитительной линии, мало-помалу опускаясь все ниже и высвобождая упругую плоть из текстильного плена. Он раздвоился; одна часть его существа так и оставалась в ласковом рту Девы, другая сопровождала большой палец, вторгалась глубже, ища и не находя тонкой резинки трусиков. Лакомое место было достигнуто неожиданно. Рука Филиппа вздрогнула и превратилась из подобия консервного ножа в подобие робкой и любопытной улитки.
Волосы, более жесткие, чем у Зайки, привлекали его и почему-то пугали одновременно; внезапно он почувствовал, что Дева слегка раздвинула ноги, поощряя улитку его руки, и осмелел. Пальцы коснулись мягкого, теплого и набухающего. Филипп ощутил потребность быть там губами и слегка потянул бедра Девы по направлению к своей лежащей на подушке голове.
Не прерывая ласк, Дева изменила положение тела. Она привстала с колен и стащила юбку со своей левой ноги, освободив ее. Филипп лишь боковым зрением уловил резкое движение амазонки; в следующий момент то, о чем он мечтал, очутилось у него прямо перед глазами. Он жадно осмотрел свои новые владения, вдохнул незнакомый, волнующий аромат и приник ртом к повлажневшему рельефу.
Он не мог бы сказать, сколько продолжалась ласка. Время остановилось; он пытался сравнить свою партнершу с Зайкой и не находил прямых аналогий. Ему не хотелось искать путей по телу Девы. Эти ласки были на новом для него языке, которым он овладевал методом проб и ошибок. Он увлекся этим непростым постижением, почувствовав много открытий впереди. Два центра наслаждения опять объединились в его теле на каком-то более высоком уровне; два тела – его и Девы – были соединены, как знаки Инь и Ян; и –
без эрекции;
без поршневой запарки;
без астматических симптомов в дыхании;
без стонов и воплей, созвучных камере пыток;
без программированной финальной судороги –
два этих тела познали друг друга настолько, насколько это вообще возможно между мужчиной и женщиной.
Он очнулся опять, выпрыгнул из забытья и увидел Деву, сидящую перед кроватью, и снова, как тогда, после прошлой сцены, родился вопрос: а было ли наяву? Он протянул руку, погладил Деву по голове и стал искать слова для вопроса. А Дева, потершись, как кошка, головой об его ладонь, легонько вскочила на ноги и улыбнулась. "Господин", – гордо и благодарно шепнули ее губы.
– Доброе утро, – вслух сказала она.
– Привет, – отозвался Филипп и решился: – Скажи, это было взаправду? Сейчас… и тогда, в спальне…
Глаза Девы насмешливо сощурились. Это было взаправду, понял Филипп.
– Принести Вам кофе? – спросила Дева.
– Мне бы водочки… похолодней…
Дева исчезла. Филипп вскочил и стрелой кинулся в душ. Это был самый короткий и наполненный действием душ в его жизни; стоя под водяной струей, он наскоро чистил зубы и одновременно опорожнял мочевой пузырь. Собственно, этим последним и определялась длительность душа. Примерно через пятьдесят секунд – не меньше! – он вытерся и водворился в постели. Дева была такой шустрой, что могла появиться с водкой в любой момент.
Кстати, подумал Филипп подозрительно, а почему она предложила кофе? Откуда ей знать о его любви к кофе в постели? Ну ладно; не уникально, согласен. Но разве это обязанность домработницы – приносить кофе в постель? Это прерогатива любящей женщины… скажем, жены или любовницы… матери в конце концов… Значит, она или не придает этому никакого значения, или считает себя вправе. Однако!..
Вот как придет Зайка…
А может, вообще все это Зайка подстроила? Какие-нибудь новые интересные штучки… Зайка сильно изменилась в Испании. Не скажешь же мужу так сразу: "Я полюбила l’amour de trois". Сразу в чем-то заподозрит. А если вначале подбросить ему домработницу… а она на самом деле вовсе даже не домработница, а какая-нибудь уже проверенная партнерша…
Зайка измени… Стоп, стоп. Что же, выходит, он – Филипп – рогоносец? Хм. А если это только баб касается? Как вообще положено считать – если жена связалась с другой женщиной, это измена или нет?
Вот это номер. Филипп обнаружил массу неведомых проблем, которые, может быть, и надуманны, но могут быть и актуальны. Ладно. Сейчас все равно нет времени размышлять. Вот-вот зайдет Дева с водкой… Считаем для простоты, что Зайка не при чем. Любимая, чудесная Зайка! Она так его любит, разве она может быть ему неверна? А он, негодяй, наслаждается тут… притом как извращенно: безо всякой эрекции… выраженно немытый… да еще и пукнувши перед этим… Бр-р! Сволочь я, подумал Филипп, нужно гнать ее в шею, эту проходимку… вот сейчас зайдет с водкой, а я… но как она пахнет… нет, я не смогу… кажется, я влипаю в историю…
Дева зашла.
От ее улыбки на душе у Филиппа стало светло; все стали милы – Дева, и Зайка, и все остальные возможные мужчины и женщины. Ставя на тумбочку подносик с водкой и огурцом, Дева наклонила голову чуть ниже, чем требовало действие; тень недоумения мелькнула на ее лице, едва заметно дрогнули ноздри, нахмурился лоб – заметила, подумал Филипп, что я принял душ, и недовольна. Она определила это по запаху. У нее сверхчеловеческое обоняние. Может, она вообще пришелица какая-нибудь? Обычная женщина не смогла бы так… вытворять такие штуки…
Скрывая уже недовольство, она налила из графинчика. Филипп рывком приподнялся, опрокинул в рот стопку и почувствовал себя лучше, смелей, веселей.
– Скажи, – спросил он неожиданно сам для себя, – ты обожаешь гнусные запахи, верно?
Она усмехнулась.
– Вряд ли Вы знаете, что такое по-настоящему гнусный запах.
– Кстати… почему, когда мы наедине, ты со мной на "вы"? Мы же с тобой как бы любовники.
– Вам хочется, чтобы я была на "Ты"?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Просто это немного странно… но и вообще все связанное с тобой немного странно.
– С Вашего позволения, – сказала Дева, – я бы называла Вас Господином. А на "Вы" или на "Ты" – мне все равно.
– Тогда давай на "ты", – решил Филипп. – Чтобы было как в "Белом солнце пустыни".
– Как скажешь, Господин.
– Но ты не ответила на мой вопрос насчет запахов.
– Это сложный вопрос, Господин, – сказала она. – Вряд ли у нас так уж много времени на беседу; если коротко, то я люблю все запахи человеческого тела… а особенно Твоего, Господин.
– М-да, – сказал Филипп и все так же неожиданно для себя признался: – Знаешь, а мне и самому нравятся всякие такие гадкие запахи. Но я думал, во-первых, мои собственные могут нравиться только мне, а во-вторых, я стыжусь этого. Никому не говорю, даже Ане.
– Почему же Ты мне сказал? – спросила Дева, глядя на него с лукавой искрой в глазах.
– Сам не знаю… Но я почему-то тебя не стыжусь.
– И правильно делаешь, – сказала она улыбаясь. – А насчет запахов… знаешь, один мой приятель высказал такую мысль. Он считает, что человек просто испорчен цивилизацией. Человек живет в окружении искусственных запахов. В результате понятия сместились. Масса природных запахов сделались как бы плохи. Запах гниения, например.
– В воздухе, – заметил Филипп, подумав, – может быть множество вредных веществ. Сероводород – вреден… Может быть, функция запаха – бить тревогу.
– В таком случае, почему не пахнет угарный газ?
– М-да. – Он задумался. – Но ведь цивилизация породила не только запахи. А что же другие чувства? Скажем, слух?
– Это как раз подтверждает, – сказала она. – Точно так же как есть разные запахи, есть разные звуки. Они могут быть красивые и не очень… могут быть даже страшные… но никого почему-то не воротит от звуков самих по себе.
– Но слишком громкий звук может вызвать боль, тошноту…
– Любой чересчур сильный запах может вызвать такую реакцию. В том числе и приятный. Разве мы говорим о концентрациях, Господин?
– Ты где-то права, – согласился Филипп, – то есть, этот твой приятель… Кстати, насчет концентрации. Я вчера малость перебрал… но хорошо, что есть это… – Он потянулся к графинчику на подносике, и Дева, опережая его, мигом налила еще стопку, и он снова залпом опорожнил ее. Он хлопнул стопкой о подносик и спросил: – А как быть с таким звуком, как царапанье гвоздя по стеклу?
Дева поежилась.
– Это неестественный звук. Есть масса неестественных запахов, которые мне не нравятся.
– Но есть и естественные звуки, сильно действующие на психику… инфразвук, например…
– Неслышимые звуки не в счет, – возразила Дева, покачивая головой. – Что там слышат собаки, дельфины… Если б ухо человека было устроено по-другому, вся наша речь была бы другой… и музыка тоже… Господин, съешь хоть один огурчик, а то вредно этак натощак.
– Давай.
Они помолчали. Он пришел в себя и, хрустя огурцом, прокрутил в голове события прошлые и сегодняшние. Разговор об инфразвуке увел его мысль далеко.
– Скажи, – спросил он, – а ты вообще человек?
Она снова нахмурилась.
– То есть?..
– Ну… ты случайно не пришелец из космоса?
– А-а, – она слегка улыбнулась, – теперь поняла…
– Ты очень необычная.
– Да, – виновато подтвердила она, – дело в том, что я родилась в деревне… и вообще почти всю жизнь там прожила… Наверно, по столичным понятиям я веду себя очень глупо…
– Не морочь мне голову. В каких это деревнях так себя ведут?
Дева усмехнулась глазами.
– Есть такая деревня…
– Интересно, – сказал Филипп. – А как называется?
– Да, собственно, никак, – ответила Дева; – раньше считалась колхозом "Путь Ильича", а как колхоз развалился, так и названия не стало.
Она подумала и добавила:
– В принципе, это вообще не населенный пункт; просто часть волости под названием Великие Починки.
– Волости?
– Ну, поселка…
– Ладно. – Филипп откусил еще огурчика. – Расскажи, однако, хоть что-нибудь о себе. Ты тут… вполне освоилась, как я погляжу… а ведь я ровным счетом ничего о тебе не знаю.
– Я медсестра, – сказала Дева. – Работаю медсестрой, сутки через трое.
– Замечательно, – одобрил Филипп. – Основная работа, да?
– Ага, по трудовой.
– Хм. Не устаешь от такого совмещения?
– Нет, я выносливая.
– М-да.
Он еще похрустел.
– Насколько я понимаю, ты не замужем?
– Правильно.
– Детей нет?
– Нет.
– Ну да, ты же совсем молоденькая.
– Не совсем.
– Не совсем – это сколько?
– Двадцать два уже.
– О да, – сочувственно сказал Филипп. – Я-то думал… А двадцать два – это возраст.
Она хихикнула. Они проболтали еще пару минут – все в том же обыденном тоне, все о такой же малозначащей ерунде. Они ни разу не коснулись друг друга, не сделали чувственного жеста, не допустили в разговоре двусмысленности. Сладкие слова, придыхания и паузы, нежные поцелуи противоречили складывающимся отношениям. И наоборот: она уже не называла его Господином; она явно избегала и "ты", и "вы"… видно, разговор был чересчур прост для этого.
И хорошо. Потому что ни один из них не знал, что за дверью, примерно так же, как Дева накануне, с некоторого момента – к счастью, уже вполне невинного – притаилась Зайка, которая, поднимаясь по лестнице, вдруг услышала доносящиеся из спальни голоса. Потом Дева взяла подносик с опустевшим графинчиком и понесла его на кухню, оставив Филиппа одного. За полминуты до этого, предугадав конец разговора, Зайка отступила от двери, неслышно спустилась по лестнице и улетучилась, исчезла из дома – так же незаметно, как и пришла.
* * *
Они увидели кафедральный собор и поняли, что такое кафедральный собор в Испании. Потом они зашли в этот собор и поняли опять, но больше.
На площади перед собором мальчишки прозаично и самозабвенно играли в футбол.
8
И полюбил царь Есфирь более всех жен, и она приобрела его благоволение и благорасположение более всех девиц; и он возложил царский венец на голову ее и сделал ее царицею на место Астинь.
И сделал царь большой пир для всех князей своих и для служащих при нем, – пир ради Есфири, и сделал льготу областям и роздал дары с царственною щедростью.
Есфирь, II, 17-18
Все укрепления твои подобны смоковнице со спелыми плодами: если тряхнуть их, то они упадут прямо в рот желающего есть.
Наум, III, 12
Какие сеньоры, восторженно думал бывалый бармен, занимаясь ортодоксальным барменским трудом, то есть протиркой коктейльных стаканов, и исподтишка при этом поглядывая в сторону Аны и Вероники. Наверно, француженки: с каким вкусом одеты… Заняться бы с ними… по-французски… Какая грудь у молоденькой! Да и старшенькая хоть куда, ¡
vaya, vaya! Прежде бы он не раздумывал… Подошел бы, поднес каждой по гвоздике, встал бы красиво, как тореро… пригласил бы на вечер… за счет заведения… А вечером – танцы, темнота и огни… они пьяны и веселы, и он ведет их гулять, ведет на пляж, и обнимает их за плечи, сразу обеих, и молоденькая говорит: "¡Je t’aime, Manolito!", и старшенькая говорит: "¡Je t’aime tambien!" И он доказывает им свою любовь… сразу обеим… Сейчас так не будет. Все по-другому сейчас; другая Испания, меньше в ней страсти, и туристки уже не находят здесь столько экзотики, как в прежние дни. Да и он, Манолито, уже не тот, он просто старый; ему не по силам сразу две… с одной бы справиться… ¡Joder!
Две дамы тихо сидели за угловым столиком. Старшенькая была грустна. Какая жалость! Младшенькая была как будто веселей, но только как будто; серьезные проблемы – слишком серьезные для красивых женщин – витали в воздухе за этим столиком и были видны невооруженным глазом Манолито.
– Это продолжается, – сказала Ана, – и имеет под собой основания. Сегодня они… Я не знаю, что делать.
– Что они ?
– Они…
Ана извлекла из сумочки платочек и приложила его к переносице, предполагая, что заплачет, но как-то удержалась. Через какое-то время она с удивлением посмотрела на сухой платочек и, убедившись, что слезы нейдут, спрятала его обратно в сумочку.
– Ну что, что они делали? – с жадным любопытством спросила Вероника.
– Они разговаривали.
– Ну и что?
– Они разговаривали в спальне. Я подслушала. Она принесла ему водки. Представляешь? Принесла ему водки в постель!
– Вот это номер, – подняла брови Вероника. – Как это понимать? И ты не выгнала ее сразу же, не устроила скандал?
Ана отрицательно покачала головой.
– Я тебе удивляюсь, – сказала Вероника. – Но постой… Может, он сам попросил? А ты ему не… а ты не замечала за ним такой привычки – водку в постель?
– Какая там привычка, – скривилась Ана. – Просто мы веселились накануне, и он здорово перебрал.
– Ну-у, – разочарованно протянула Вероника. – Как все банально, оказывается… О чем хоть был разговор?
– Да ни о чем. Такой же банальный.
– Так тогда ей еще спасибо за это надо сказать.
– Как же. Разбежалась.
– Ох, Зайка…
Вероника покачала головой.
– Я понимаю, – тоскливо сказала Ана. – Формально нет повода… Но я сердцем чувствую – веришь, нет?
Вероника поскучнела.
– Опять психоаналитическая шиза?
– Ну…
– Прекрати.
– Я стараюсь, – тоскливо моргнули Глазки. – Честное слово.
– Лучше расскажи хорошее.
– Что?
– Историческое. Из сериала.
Ана слабо улыбнулась.
– Давай попробуем, – сказала она, – но тогда…
– "Шеридан"? Это с удовольствием.
– Н-нет, – Ана поколебалась, – сейчас чего-нибудь покрепче бы… Бармен! Джин "Лариос", doble, por favor, y un poquito de tó
nica.
– А мне, – добавила Вероника, – в таком случае бутылочку темного мексиканского пива с орешками.
– Muy bien. – Бармен вышел из-за стойки и, улыбнувшись по очереди обеим, подал требуемое.
Ана закурила.
Рассказ Аны о Цюрихе
– Дошло до меня, о великий султан, – сказала она, – что муж по имени Фил заимел две мечты, одна из которых была хороша, а другая… была тайной. И что в это же самое время я услышала жаркое слово "Испания", и оно меня взволновало… Но вначале был Цюрих – слово странное и смешное, как чириканье воробья. Ну, про Цюрих ты помнишь, должна помнить… Мы смотрели цветные картинки; я тебе рассказала про город, кратко – про то, что я делала в Цюрихе, но совсем не рассказывала, как это, собственно, произошло.
Вышло-то все, можно сказать, случайно. Запускалась серьезная сеть; я хочу сказать, "системы" запускали самоудовлетворительную сеть в солидном банке; был май – прекрасная погода, самое время загорать, а они пахали как черти, старались успеть до отпусков. В конце месяца акт был подписан, и ВИП на радостях учинили отменный банкет. "У нас классификация бемсов по клиентскому типу, – пошутил по этому поводу Вальд Павелецкий, – для компаний – просто компания, а для банков – банкет". Много людей, много выпивки, все были веселы, и я разговорилась с одним из банкиров. Я даже почти знала его: когда-то он читал лекции в нашем институте, правда не у меня; шампанское ударило мне в голову, и я похвасталась своими несостоявшимися успехами по экономике… может быть, я флиртовала слегка… в общем, разговор имел продолжение. Через пару дней он позвонил мне на Киевскую и прямо предложил ехать с ним на банковский симпозиум в Цюрих – делать доклад по теме, близкой к тому, в чем я когда-то была хороша. Я обалдела.
Вероятно, нужно было отказать… но это звучало так заманчиво и, кстати, весьма достойно – банкир умел делать предложения… Я помню этот разговор. После его слов я долго молчала. Просто не знала что сказать. До неприличия долго молчала.
"Алло, алло, – забеспокоился он, – Аня, вы меня слышите?"
"Да, – пролепетала я. – Не знаю… это странно…"
"Странно было, когда вы законсервировали свои мозги, – сказал он слегка насмешливо. – Конечно, жаль, что они все это время не работали… но хотя бы сохранились неплохо… Итак?"
"Можно мне подумать?"
Он недовольно хмыкнул. Ждал, небось… думал, я… а не тут-то было.
"Что ж. Только думать вам осталось меньше недели. – Его голос звучал ровно и сухо, и я подумала, что, может быть, зря фантазирую. – Через неделю нужно представлять материалы для включения в программу – краткий реферат, сведения о докладчике… потом документы на визу и так далее".
"Я позвоню. Скажите мне телефон".
Он продиктовал телефон и попросил:
"Позвоните в любом случае, хорошо? И чем скорее, тем лучше".
Так он меня озадачил, и я, конечно, в тот же день поехала к маме, где хранились мои экономические труды. Я разобрала их, перечитала кое-что, расчувствовалась, вообразила себя на кафедре в Цюрихе. Еще всякое вообразила… Впрочем, всякое – отвергла с негодованием. Я любила Фила и не хотела ему изменять.
Решила – еду.
Выдержала день паузы. Надо признаться, с трудом.