- Я сегодня много чего о вас слышала.
- Да? Уверен, что не в мою пользу, хотя в наши дни нельзя верить каждому слову. И что же вы слышали, сестра?
- Я бы хотела, чтобы вы меня так не называли.
Раздражение, которое слышалось в её словах, было таким же непривычным, как и её уныние. Маккиннон вежливо приподнял брови.
- Не говорить "сестра"? Но вы же сестра?
- Но не в том смысле, в каком это слово звучит в ваших устах. Простите меня, вы произносите его так же, как и любое другое слово, но звучит оно, как в дешёвом американском фильме, где охотник каждую девушку называет "сестрой".
Боцман улыбнулся.
- Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня хулиганом. Сестра Моррисон?
- Вам же известно моё имя?
- Да, известно. Знаю я также и то, что вы собирались что-то сказать, затем передумали, а теперь пытаетесь уйти от этого разговора.
- Нет. Да. Точнее, не совсем. Всё это трудно, а я не умею говорить о подобных вещах. Сегодня утром я слышала, как рассказывали о вашей семье. Это как раз было перед тем, как мы поднялись сюда. Простите, мне очень жаль.
- Джанет вам рассказала?
- Да.
- Но я из этого секрета не делаю.
- Они погибли от взрыва бомбы, которую сбросил немецкий лётчик. - Она долго смотрела на него, а затем покачала головой. - И вдруг появляется другой немецкий лётчик, вновь бомбит невинных людей, и вы первым встаете на его защиту.
- Не надо делать из меня героя или превращать в ангела, хотя я не уверен, что это комплимент. Что вы ждёте от меня? Чтобы я в ярости набросился на невинного человека?
- Вы? Не надо говорить чепухи. Может, я сморозила глупость и этого не стоило говорить, но вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Я ведь слышала об унтер-офицере Маккинноне, награждённом медалью Британской империи, медалью "За выдающиеся заслуги" и бог знает ещё какими наградами, который лежал в госпитале на Мальте, когда узнал о том, что произошло с его семьёй. Итальянский бомбардировщик сбросил бомбу на вашу подводную лодку. Похоже, вражеские бомбардировщики так и липнут к вам.
- Джанет об этом неизвестно.
Сестра Моррисон улыбнулась.
- Мы с капитаном Боуэном почти друзья.
- Капитан Боуэн, - произнёс Маккиннон без всякой злобы, - старая сплетница.
- Капитан Боуэн - старая сплетница. Мистер Маккиннон - старая сплетница. И мистер Паттерсон. И мистер Джемисон. Все вы старые сплетницы.
- О боже! Это серьёзное обвинение, сестра. Простите. Маргарет.
- Старые сплетницы либо говорят чуть слышно, либо тихо шушукаются. Когда двое из них, трое, а то и все четверо шепчутся, сразу же чувствуется напряжение, какой-то страх... нет, это не совсем точное слово, лучше сказать - дурное предчувствие. Возникает вопрос: почему они шепчутся?
- Может быть, у них есть секреты?
- Я заслуживаю гораздо лучшего к себе отношения, чем это.
- У нас на борту диверсант.
- Я знаю это. И все это знают. И те, кто шепчутся, тоже это знают. - Она уставилась на него немигающим взглядом. - И всё же я заслуживаю лучшего к себе отношения. Вы не доверяете мне?
- Доверяю. За нами идет охота. У кого-то на борту "Сан-Андреаса" есть радиопередатчик, который постоянно посылает сигнал. Люфтваффе и немецкие подводные лодки точно знают, где мы находимся. Кто-то выслеживает нас. Кто-то хочет захватить "Сан-Андреас".
Она долго смотрела ему в глаза, как бы пытаясь найти ответ на вопрос, который сама была не в состоянии сформулировать.
Маккиннон покачал головой и сказал:
- К сожалению, это всё, что мне известно. Вы должны верить мне.
- Я вам верю. Кто мог бы посылать этот сигнал?
- Это может быть кто угодно. Я полагаю, что это кто-то из членов нашей команды. А может, и человек с "Аргоса". Может быть, кто-то из больных, которых мы взяли в Мурманске. Но кто точно, мне неизвестно.
- А зачем мы им нужны?
- Если б я это знал, я смог бы найти ответ на многие вопросы. К сожалению, понятия не имею.
- Как они могут, нас захватить?
- С помощью подводной лодки. Другого способа нет. Надводных кораблей у них здесь нет, а авиация отпадает. Остаётся только молиться. Молиться, чтобы снег не прекращался. За снежной завесой нас не видно. Это наша единственная надежда. Остается молиться, как говорили в старину, чтобы судьба не покинула нас.
- А если нас все таки...?
- Значит, такова судьба.
- Вы что же, не собираетесь ничего делать? - Она, казалось, не верила своим глазам. - Вы даже не попытаетесь что-то сделать?
Ещё несколько часов назад Маккиннон принял решение о том, что он будет делать, но время и место для раскрытия его планов ещё не настало.
- Что, чёрт побери, я должен, по вашему мнению, делать? Послать их на дно залпом из черствого хлеба и гнилой картошки? Вы, кажется, забыли о том, что это госпитальное судно, на котором только больные, раненые и гражданские лица.
- Наверняка что-то сделать вы в состоянии. - В её голосе послышались странные нотки, чуть ли не нотки отчаяния. Она с горечью продолжала:
- Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон.
- Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон, - тихо произнёс он, - постарается выжить, чтобы в один прекрасный день вступить с ними в борьбу.
- Боритесь с ними сейчас, - с надрывом в голосе, произнесла она. - Боритесь! Боритесь! Боритесь!
Она закрыла лицо руками.
Маккиннон обнял её за сотрясающиеся от рыданий плечи и с удивлением посмотрел на неё. Он чувствовал себя в полной растерянности, так как не знал, как реагировать на её странное поведение. Он тщетно пытался найти слова утешения. Повторяющиеся фразы, типа "ну ладно, ладно, будет", казалось, тоже не к месту, и, в конце концов, он удовольствовался тем, что произнёс:
- Я сперва отправлю Трента наверх, а затем спущусь с вами вниз.
Когда наконец они спустились вниз, после довольно мучительного путешествия между надстройкой и госпиталем - им пришлось идти против штормового ветра и усиливающейся бури, - он провёл её в небольшую комнату отдыха и отправился на поиски Джанет Магнуссон. Когда он разыскал её, он сказал:
- Лучше бы вы сходили к вашей подруге, Мэгги. Она ужасно расстроена.
Он поднял руку. - Нет, Джанет, клянусь - я не виновен. Это не я её расстроил.
- Но вы были с ней, когда она расстроилась? - обвиняющим тоном произнесла девушка.
- Она разочаровалась во мне, вот и всё.
- Разочаровалась?
- Она хотела, чтобы я совершил самоубийство. У меня же была другая точка зрения.
Джанет постучала себя по лбу.
- Один из вас точно тронулся. Лично я не сомневаюсь, кто именно.
Маккиннон уселся на скамейку у обеденного стола, а девушка отправилась в комнату отдыха. Она объявилась вновь минут пять спустя и уселась напротив него. Выглядела она встревожённой.
- Простите, Арчи. Вы действительно невиновны. И никто из вас не чокнулся. У неё просто амбивалентные чувства по отношению к немцам.
- Амби... какие?
- Короче, смешанные. То, что у неё мать немка, не помогает. У неё тяжёлый душевный кризис. Очень тяжёлый. У вас тоже, но вы совершенно другой.
- Конечно, другой. Я же не способен на тёплые, человеческие чувства.
- О боже, успокойтесь. Вы не знали... Вообще-то, я, наверное, одна это знаю. Примерно пять месяцев назад она потеряла своего единственного брата и своего жениха. Оба были сбиты над Гамбургом. Причём в разное время, в разных эскадрильях, с разрывом в несколько недель.
- Господи Иисусе! - Маккиннон медленно покачал головой и несколько минут молчал. - Бедняжка. Это многое объясняет. - Он встал, подошёл к шкафчику с личными запасами доктора Сингха и вернулся со стаканом. - Сила воли легендарного Маккиннона. И вы, Джанет, были с Мэгги, когда это случилось?
- Да.
- Вы знали её до этого?
- Конечно. Мы дружим многие годы.
- Значит, вы знали этих ребят? - Девушка ничего не сказала. - Я имею в виду, вы хорошо их знали? - И вновь она не ответила, только сидела, склонив свою соломенную головку и уставившись на стол, на свои стиснутые пальцы. Маккиннон взял её за руку и осторожно встряхнул. - Джанет.
Она подняла голову.
- Да, Арчи?
Её глаза блестели от слез.
- О боже! - Маккиннон вздохнул. - И ты туда же. - Он вновь покачал головой и некоторое время молчал. - Послушай, Джанет, эти парни знали, что делают. Они понимали, что рискуют жизнью, что их могут сбить германские противовоздушные батареи или ночные перехватчики. Тем не менее, они пошли в авиацию и имели на это полное право. И вам хорошо известно, что это были не налёты на единичные объекты, а бомбёжка больших площадей, и вы понимаете, чем это сопровождается. Оплакивая с Мэгги самих себя, вы могли бы также оплакивать и родственников всех тех тысяч невинных жертв, которые остались в Гамбурге после налетов королевских военно-воздушных сил. Вы могли бы оплакивать всё человечество.
Две слезы скатились по её щекам.
- Вы, Маккиннон, бессердечное чудовище.
- Такой уж я есть. - Он встал. - Если я кому-то понадоблюсь, я буду на мостике.
Наступил день. Снег валил не переставая. Ветер всё усиливался, пока по визгу и грозной мощи не стал напоминать ураганы и тайфуны тропиков. К двум часам дня, когда начало темнеть, с мостика уже ничего не было видно - только стены волн высотой с пригородный дом, вполне способных поглотить сельскую церковь вместе с её шпилем. "Сан-Андреас", грузоподъёмностью в 9300 тонн, что совсем не мало, оказался в беде. И хотя боцман сбавил обороты двигателей, корабль продолжал оставаться в беде. Причина заключалась не в размерах судна, не в морских просторах, которые "Сан-Андреас" при нормальных условиях мог даже в шторм преодолеть без особого труда. Причины заключались в другом.
Во-первых, обледенение. Судно в морском понимании может быть либо остойчивым, либо неостойчивым. Если оно остойчивое, оно выдерживает качку и удерживает нужное положение на волнах. Неостойчивость возникает, когда верх перевешивает низ, тем самым смещается центр тяжести. Главное, что вызывает это, - обледенение. Чем больше увеличивается толщина льда на верхних палубах, тем больше становится неостойчивость. Когда лёд становится чересчур толстым, судно не в состоянии при качке возвращаться в нормальное положение. Оно все больше кренится, переворачивается и идет ко дну. Даже великолепные океанские траулеры, специально построенные для работы в арктических широтах, становились жертвами обледенения. Авианосцы тоже не миновала эта судьба.
Маккиннон был серьёзно обеспокоен этой проблемой, но ещё большую тревогу вызывало у него состояние надстройки, которая тряслась, скрежетала, скрипела, стонала, как бы выражая протест против пыток. На самой верхней её точке, на мостике, на котором он сейчас стоял, колебания составляли от четырёх до шести дюймов. Чертовски неприятное ощущение, невольно наводящее на тревожные мысли: какой силы должен быть крен судна и под каким углом, чтобы пришёл в действие принцип сдвига и надстройка навсегда распрощалась бы с " Сан-Андреасом"? Обуреваемый такими мыслями, Маккиннон направился вниз, к лейтенанту Ульбрихту.
Ульбрихт, отведавший виски с сэндвичами и после этого два часа проспавший беспробудным сном, приподнялся на капитанской койке. Он явно был в философском настроении.
- "Сан-Андреас" - хорошее название. Кто бы ни придумал его, поступил правильно, правда, под названием "Сан-Андреас" фигурирует какое-то знаменитое, а может быть, малоизвестное землетрясение или что-то в этом роде. - Он схватился за край койки, ибо в этот момент судно сильно встряхнуло, и оно накренилось. - Похоже, сейчас тоже начинается землетрясение.
- Название предложил мистер Кеннет, у которого временами довольно странное чувство юмора. Ещё неделю назад наш корабль назывался "Океанская красавица". Когда же наша серая окраска сменилась цветами Красного креста - белым, зеленым и красным, мистер Кеннет решил, что мы просто обязаны сменить название. Этот корабль был построен в Ричмонде, штат Калифорния, а в этом городе расположен филиал фирмы "Сан-Андреас". Называется он "Хейуордс-фолт" - "вина охотника". Мистер Кеннет утверждал, что "Сан-Андреас" - более романтичное имя, нежели "Хейуордс-фолт". Кроме того, ему казалось забавным назвать судно именем района, где произошло землетрясение. - Маккиннон улыбнулся. - Интересно было бы знать, считает ли он свою идею забавной сейчас?
- Ну, я думаю, со вчерашнего утра, когда я сбросил бомбы, у него более чем достаточно времени для размышлений. Наверняка он успел пересмотреть своё решение задним числом. - Ульбрихт с силой ухватился за край койки, так как "Сан-Андреас" вновь сильно встряхнуло. - Похоже, погода не улучшилась. Да, мистер Маккиннон?
- Нет, не улучшилась. Именно об этом я пришёл переговорить с вами, лейтенант. Сила ветра двенадцать. Темнота. Буря сильнее, чем прежде. Видимость практически нулевая. Звёзды увидеть в течение нескольких часов шанса не будет. Я думаю, вам будет гораздо лучше в госпитале.
- Конечно, нет. Чтобы добраться до госпиталя, мне придется пробиваться сквозь ураган, а не через бурю. Человеку в таком ослабленном состоянии, как я? Даже думать нельзя об этом.
- Внизу теплее, лейтенант. Удобнее. И трясёт, естественно, меньше.
- Дорогой мой мистер Маккиннон, как вы могли упустить из виду самую важную приманку - очаровательных сиделок. Нет, благодарю вас. Я предпочитаю капитанскую каюту, не говоря уж о капитанском виски. Проблема же, безусловно, заключается в том, что вы боитесь, что надстройка может в любой момент свалиться в море, и вы хотите вытащить меня отсюда, пока этого не произошло. Разве не так?
- Ну-у, - протянул Маккиннон, коснувшись балки над головой. - Она действительно немного непрочная.
- Пока вы здесь, конечно.
- Я должен выполнять свои обязанности.
- Немыслимо. На кон поставлена честь Люфтваффе. Вы остаетёсь, и я остаюсь.
Маккиннон не стал спорить. Как бы то ни было, но втайне он был доволен решением Ульбрихта. Он постучал по барометру и поднял брови.
- Три миллибара?
- Выше?
- Выше.
- Значит, ещё есть надежда.
- Пройдет немало часов, пока улучшится погода, если это действительно произойдёт. Тем не менее, надстройка может свалиться в любой момент. Даже если этого не случится, наша единственная надежда - снегопад.
- Ну, а если снег перестанет идти?
- Тогда объявится ваша подводная лодка.
- Вы уверены в этом?
- Да. А вы?
- Боюсь, что да.
Три часа спустя, примерно в пять часов пополудни, когда Маккиннон этого и ожидал, погода начала меняться, сперва почти незаметно, затем с необыкновенной быстротой. Ветер стих, волны успокоились, перейдя на рябь, "Сан-Андреас" почти больше не кренило, лёд на палубах перестал представлять угрозу, а надстройка угомонилась, как будто не было никаких рычаний и стонов. Но лучше всего, с точки зрения боцмана, было то, что снег усилился, пошёл густыми хлопьями. Маккиннон вполне разумно полагал, что если будет нападение, то оно, скорее всего, произойдет в дневные часы, хотя любой решительный капитан немецкой подводной лодки не откажется от нападения даже при луне. По опыту он знал, что большинство немецких подводников отличаются решительностью. Луна ночью наверняка будет. От снега днём - никакой пользы, но ночью - это уже гарантия безопасности.
Он прошёл в капитанскую каюту, где лейтенант Ульбрихт, развалившись на койке, курил дорогую гаванскую сигару - капитан Боуэн, несмотря на то что курил трубку, позволял себе выкурить одну сигару в день - и маленькими глоточками поглощал столь же дорогое виски, что в немалой степени способствовало его сравнительно благодушному настроению.
- А, это вы, мистер Маккиннон. Погода, кажется, улучшается. Ветер, похоже, скоро стихнет. Снег ещё идет?
- Да, и очень сильный. Просто не знаю, что и лучше. Звёзд вообще не видно. Это, по крайней мере, удерживает ваших друзей от нападения на нас.
- Друзей? Ах да. Я уже давно размышляю над тем, кто же на самом деле мои друзья. - Он попытался сделать жест свободной рукой, что было не просто со стаканом виски в руке и сигарой во рту. - Сестра Моррисон приболела?
- Не думаю.
- Насколько я помню, я её пациент. Нельзя же пренебрегать больным до такой степени. Человек запросто может истечь кровью.
- Мы этого не допустим, - с улыбкой ответил Маккиннон. - Я вызову её к вам.
Он позвонил по телефону в госпиталь, и ко времени его прихода туда сестра Моррисон уже его ждала.
- Что-нибудь случилось? - спросила она. - Он себя плохо чувствует?
- Он обижается на то, что им жестоко пренебрегают, и заявляет, что может истечь кровью. Вообще-то, он в хорошем настроении, курит сигару, пьет виски и, по-моему, пышет здоровьем. Он просто скучает или чувствует себя одиноким, или то и другое вместе, и ему хочется кое с кем поболтать.
- Он всегда может поболтать с вами.
- Я сказал не с кем-нибудь, а кое с кем. Я - не Маргарет Моррисон. Всё-таки хитрецы эти лётчики Люфтваффе, Он всегда может обвинить вас в уклонении от своих обязанностей.
Он отвел её в капитанскую каюту, велел позвонить ему в госпиталь, как только она соберётся идти обратно, взял из капитанского стола списки и личные дела членов команды и отправился на поиски Джемисона. Вдвоем они затратили почти полчаса, просматривая личные документы каждого матроса и каждого механика, пытаясь вспомнить в деталях, что им известно об их прошлом и что члены экипажа говорили друг о друге. Когда они закончили, Джемисон отодвинул документы в сторону, откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.
- Ну и что вы думаете обо всем этом, боцман?
- То же самое, что и вы, сэр. Абсолютно ничего подозрительного.
Подходящих кандидатов на роль диверсанта нет, даже мало-мальски подходящих. Можно спокойно идти в суд и свидетельствовать в пользу каждого из них. Но если мы принимаем версию лейтенанта Ульбрихта, а мы все - и вы, и мистер Паттерсон, и Нейсбай, и я - её принимаем, то в первоначальном составе команды обязательно должен быть человек, который бросил заряд в балластное отделение в тот момент, когда мы были борт о борт с корветом. И этот человек должен быть среди тех, чьи дела мы только что рассматривали. Если же не среди них, то среди медицинского персонала.
- Персонала госпиталя? - Джемисон покачал головой. - Персонал госпиталя, - повторил он. - Сестра Моррисон в роли Мата Хари? У меня богатое воображение, боцман, но такого я себе представить не могу.
- Я тоже. И в их пользу мы можем спокойно свидетельствовать в суде.