Кому - война, кому-то мать родна:
точней не скажешь. Так же и разлука.
Она кому-то крест, кому-то мука,
а мне звезда и свет в окне - она.
И каждый день, вставая поутру,
я вижу смысл во всем: и в том, и в этом,
поскольку,
даже если я умру,
ты возвратишься.
Не зимой, так летом.
3
С каждым годом, с каждым твоим уходом,
мой хороший,
все меньше пустеет вокруг земля,
наполняясь родным и не очень родным народом
от двери -
через двор -
до Кремля -
уходя в поля.Даже просто взглянуть, не покажется мало,
а ему от меня что-то до смерти нужно -
сейчас и здесь,
и что делать, когда я в упор его не видала -
ты мне всех заслонял -
а теперь его вижу весь.Ну, одна на весь мир я натку полотна им,
ну, им пир приготовлю на весь христианский мир:
проходили, читали, сдавали, знаем -
это лепта моя, или, как его там, статир.Пенелопа пускай отдыхает: все буду прясть я,
поварихи в бессрочный отпуск пускай идут:
я учила в школе, что нету на свете счастья,
а оно,
стоит только уйти тебе,
тут как тут…
4
- Извини, не расслышала из-за гвалта:
я в троллейбусе,
еду сейчас домой…
Уезжаешь? Господи, напугал-то!
Я подумала, что-то стряслось с тобой…Ну конечно, "счастливого" - как иначе,
ну, конечно, "полный" тебе "вперед".
Где-то есть большие дома и дачи -
там теплей, ибо солнце там круглый год…Уходить - как же это всегда красиво,
ведь "прощай" не то что "пока-пока"!
Согласись, родной, велика Россия,
я бы сузила: больно уж велика.Только некуда мне отступать - я дома:
ставлю сумки в угол и зажигаю свет.
Он горит всегда по закону Ома,
потому что другого закона нет.Я, мой свет, не жена тебе, не невеста
и не мать, и тем более не отец
я и. о. начальника свята места:
нас, точнее, двое здесь: я и телец.
5
Десять лет без права переписки -
вот как я бы это назвала,
а стихи -
клочки они,
огрызки,
только чтобы сунуть в глубь стола.Я ее у Бога не просила,
да Всевышний и не Дед Мороз,
значит, есть во мне такая сила,
чтобы гибнуть столько лет всерьез.И хотя к концу подходят сроки,
я-то знаю, что конца им нет.
И бегут беспомощные строки
в глубь стола
без права на ответ.…Я когда-то в школьном пела хоре
(или, может, это был детсад?):
есть любовь,
соленая как море,
не приходят из нее назад.
6
Ох, ты глупая голова,
голова моя золотая,
я же слушаю не слова -
я на голос твой залетаю.
Слов и я знаю через край -
силу их,
высоту
и градус…
Но вот ты говоришь "прощай",
а я чувствую только радость.
7
Милые бранятся - только тешатся.
От такого счастья впору вешаться.
Я такого счастья не хочу.
Я устала, понимаешь, милый?
Я пошла б к знакомому врачу
и тебя бы вырезала силой
из себя.
Но от меня тогда
в мире не останется следа…
8
Прощай!
Ни в чем не упрекну.
Я наперед тебя прощаю.
Я подойду сейчас к окну
и буду ждать. Я обещаю.Хоть уезжай, хоть уплывай,
хоть улетай в свое далёко.
Кого-то где-то убивай
иль кем-то будь убит жестоко.Опохмелись в чужом пиру
иль переспи со всей Россией,
всегда впущу.
Не отопру,
лишь если стану некрасивой.
9
Я ждала не больше, чем другие.
Я любила не сильней других.
…А деревья до того нагие,
кажется, содрали кожу с них.Как же раньше я не замечала,
что сто лет назад заметил Фет,
то ли раньше горя было мало,
а сегодня вижу на просвет,а сегодня различаю стуки,
что чужие издают сердца.
…Я терпела не страшнее муки -
просто я терпела до конца.
10
А в Воскресение Прощеное,
свою гордыню истребя,
я за тебя - ведь я ж крещеная! -
прошу прошенья у себя.
Юродивая или дура я -
лишь умной быть не дай мне Боже! -
я столько за тебя придумала:
чего уж там -
прощеньем больше…
Тамарин двор
1
Я снимаю нынче дачу старую,
я живу бок о бок с баб-Тамарою.
Баб-Тамара - золото-брильянт.
И один лишь у нее талант,
но такой, что стоит наших всех.
У соседей - песни-пляски-смех.
А у нас покой и тишина.
И мой стол - у самого окна.
Из него - немытого, без штор -
станция видна - Шатураторф.
2
Все не свое мое - заемное:
и эта дача, и этот сад,
и это небо над ним огромное,
и эти сливы, что в нем висят.
И это чучело огородное,
и шланг змеящийся, и струя.
Вот и в стихах моих слова - народные
и только музыка одна моя.
3
Больше нет у нас очередей,
только эта вот - в дачный ларек:
и, казалось бы, столько людей
и когда еще выйдет твой срок.
Но то этот исчезнет, то тот:
вроде был - и уже его нет.
- Ваша очередь! - кто-то зовет,
и из тени выходишь на свет.
4
Я принесу тебе воды
в бутылке из ларька:
невелики мои труды,
вода моя легка.Ведь кто-то матери моей
в небесном том краю
сейчас дает вот так же: "Пей!"
как я тебе даю.
5
Красота - это страшная сила,
а горбатых исправит могила.
Но глядишь на красивых в гробу - и
где, скажите мне, их красота?
…Я живу у Тамары-горбуньи,
как за пазухой у Христа.
6
Смотрит "Время" нищая старуха,
хоть глаза давно уже не те,
хоть уже и слышится вполуха:
что ей в нем - на финишной черте?А она жалеет террористов,
но не всех, а только молодых:
"Это с автоматом он неистов,
а без автомата он жених…"И скинхедов жалко ей, и черных:
"Тоже люди", - говорит она.
А еще артистов и ученых:
то-то жизнь, поди, у них трудна.Не клянет погодные прогнозы:
"Это нам дожди одна беда,
а они, - кивает на березы, -
а оно", - на поле у пруда.Обещают повышенье пенсий -
"Вот спасибо, - говорит, - сынок -
президенту. - Деньги, чай, полезней
мог потратить".
- Господи, не мог!
7
Баб Тамара сидит над кроссвордом,
рядом белый мурлыкает кот,
под шатурским сидит небосводом
вечность, кажется, всю напролет.И дожди собираются в ванну,
что ржавеет в саду у нее,
и цветы зацветают и вянут,
и то сохнет, то мокнет белье.Покраснеет малина и снова
помаленечку сходит на нет…
А она ищет нужное слово,
как Последний Великий Поэт.
Новогоднее
Лене
В далеком дачном городке
у разгорающейся печки
в гостях, а значит, налегке,
когда с собою только свечки,
шары, гирлянды, мишура,
для всех и каждого подарки.
Часы двенадцать бьют - "ура"!
На дачах фейерверки ярки,
при том, что в дефиците свет.
Мороз и елка. С винегретом.
И может, смысла в этом нет.
…Но смысла нет не только в этом.
"Любимый мой играл в рулетку…"
Любимый мой играл в рулетку -
и дни, и ночи напролет.
А я ревела - впрочем, редко.
А я ждала - за годом год,
хотя надежды было мало,
ведь страсть, она до гроба страсть.
Я просто ясно понимала:
без нас двоих ему пропасть.
"Но если нет у смерти жала…"
Сыну
Но если нет у смерти жала,
то, значит, нам нельзя не быть…
Я не затем тебя рожала,
чтобы налил воды попить.Я не затем стихи писала,
чтоб заглушить загробья тишь.
Ведь жизни не бывает мало:
ее, брат, столько - не вместишь.
"У меня, как у всех, нынче есть свой e-mail…"
У меня, как у всех, нынче есть свой e-mail,
нынче есть, как у каждой собаки, мобила.
Но кто письма писал, тот теперь онемел,
и ушел, кто звонил и кого я любила.И уходит день за день земля из-под ног,
мои дети уходят - свои и чужие.
Только вскрикнешь по-бабьи: "Куда ты, сынок?.."
А они всё идут - все такие большие.Даже буквы срываются нынче с листа
и летят, словно клин, а потом -
словно точка…
Я стою на ветру, я совсем сирота,
одиночка ли мать, капитанская ль дочка,хоть горшком назови, хоть совком -
не боюсь:
я как мертвый, который не ведает сраму.
…А ночами мне снится Советский Союз, тот,
где мама моя моет вечную раму.
"Я б уходящим потеряла счет…"
Я б уходящим потеряла счет,
когда бы всех и каждого считала…
А в жилах кровь по-прежнему течет,
но кажется, совсем осталось мало.…Я почему-то не машу им вслед:
то нет платка, то нет руки свободной,
а то меня во всем народе нет -
смешно сказать: меня-то,
всенародной.
"Ей, казалось бы, так повезло…"
Ей, казалось бы, так повезло,
этой глупенькой бабочке в храме!
А она отдохнула на раме
и опять стала биться в стекло.И чего ей не нравится тут,
где не слышен ни грохот, ни скрежет,
не стреляют, не ловят, не режут -
ставят свечки себе да поют?И чего она рвется туда,
где и листья давно облетели
и - моргнуть не успеешь - метели,
а в канале застыла вода?А ведь бьется, на ладан дыша,
словно там у ней малые дети!
Уж не так ли об твердь на том свете
материнская бьется душа?
В Степанакертском музее
На стенах - фотографии убитых,
в витринах - пули,
сумки,
фляжки -
быт их,и мама-Галя, наш экскурсовод,
нам говорит про маленький народ
и про одну его большую душу,
про танки,
"грады",
вертолеты,
Шушу…Такая уж досталась ей работа.
- А этот? - Был у матери один, -
ее рука скользит от фото к фото.
- А эти? - Братья.
- А вон тот? - Мой сын…
"Тот грузин, на рынке продавец…"
Тот грузин, на рынке продавец,
торговал домашней "изабеллой".
Рынок срыли. И пришел конец -
не застольям,
а эпохе целой.Целой жизни - уж какой была,
и любви - какая уж досталась.
Я б в гробу хрустальном проспала
бабий век оставшийся и старость.…Мне его вовеки не забыть -
как звезда, рубинового цвета.
"Что мне пить?" - в ответ:
"Куда ж нам плыть?"Впрочем, я и не ждала ответа.
"Я пропела это дело, проспала…"
Я пропела это дело, проспала,
и меня не дозвались колокола,
хоть под утро и приснился мне их зов…
Было больше, чем одиннадцать часов.
Было больше, чем двенадцать.
Или - час.Бог не выдал - это да,
но и не спас:
я пришла, когда на двери был замок:
что ж роптать теперь - он сделал все,
что мог.И несолоно хлебавши, и - без слез
шла я гордо мимо зелени и роз,
мимо птицы и яиц с табличкой "Бой",
мимо нищенки, вздохнувшей: "Бог с
тобой…"
Воспоминание об Алексее Дидурове
Я говорила - дурочка, коза:
"Как жалко, что в стихах у вас нет Бога…"
И округлялись у него глаза,
а я, не видя, продолжала строго,
что, мол, стихи его - сплошная плоть…
Не ведая, а может, забывая,
что во плоти явился нам Господь
и тем она бессмертна, что живая.
"И видела я, как снимают кино…"
…над вымыслом слезами обольюсь.
А. Пушкин
И видела я, как снимают кино.
Да что там "я видела" - я в нем снималась,
я кем-то была, и не все ли равно,
что этой меня была самая малость.Была у героя жена на сносях,
в другой сериал героиня спешила…
А всё же работали все не за страх
и жизнь, а не шило меняли на мыло.Колодец потемкинским был там - и дом,
и дети, которые льнули к окошку
(но правда, она заключается в том,
что все умирают всегда понарошку).Искусства едва ли там было на треть
(и те, кто снимал, это видели сами),
но кто-то кино это будет смотреть
и (в том его смысл!) обольется слезами.
"И помню я не мамин гроб…"
И помню я не мамин гроб,
не чей-то черный шелк
и не ее холодный лоб,
а то, что дождь пошел.
И то, что гроб стоял в траве -
забыли табурет.
И бабочек. Их было две.
…А гроб не помню, нет.
"Мы с моим четырнадцатилетним сыном…"
Мы с моим четырнадцатилетним сыном
пришли на Троицу в храм.
Пол в храме был посыпан травой,
а вдоль стен стояли березки.
"Благодать!" - подумала я, вдыхая запах свежей зелени.
"Бедные! - вдруг сказал мой сын,
кивая головой на березки. -
Такие молодые, им бы еще жить и жить…"
Я вспыхнула: "И что хорошего?
В конце концов их изрезали бы ножами
любители березового сока,
порубили на дрова любители шашлыков
или они засохли бы сами,
а так они попали в рай, -
я перевела дыхание, -
потому что ведь это только нас, людей,
ждет Царствие Небесное,
а растения исчезнут без следа,
а вот эти, -
я обвела рукой храм, -
сподобились…" -
"Все равно, - упрямо сказал сын, -
они здесь совсем завяли
(я пригляделась: листья на березах
действительно подсохли),
а у тех, что растут у нас во дворе,
такие клейкие листочки…"
"Ты что… читал "Братьев Карамазовых"?" - опешила я.
"Карамазовых? - переспросил мой сын. -
Не-е… Стругацких - читал…"
И я усмехнулась, ох уж эти мне русские мальчики,
потому что видела,
что мой сын не согласен заплатить листком березы за рай,
и подумала, что это здорово, хоть он и не прав.
"Сворачивается, сорвавшись с губ…"
Свора-
чива-
ется,
сорвавшись с губ,
сегодня стих:
так самый воздух груб,
как будто в нем повсюду разлита
смертельная для слова кислота.
Стих не жилец, и дело его швах,
и потому он стынет на губах
поэта,
где не сохнет молоко,
мед-пиво,
гоголь-моголь
и Клико.
"Великим, Господи, постом…"
Великим, Господи, постом
Тебя прошу я о простом,
но страшно трудном почему-то
мое унынье превозмочь.
Чтобы и день любить, и ночь,
и утро, Господи,
и утро!..
"Зимой, когда страшно просто взглянуть в окно…"
Зимой, когда страшно просто взглянуть в окно -
не то что куда-то ехать, хороший мой,
когда по утрам за окном до того темно…
короче, нашей отечественной зимой,
когда я со всеми вместе иду к метро
и в сумке бездонной моей вся война, весь мир,
все слезы мира, все зло его, все добро -
и йогурт, а иногда кефир,
когда я штурмом, как крепость, беру вагон,
где глупо держаться и трудно порой дышать,
где я засыпаю стоя и вижу сон,
где ты не ушел и где живы отец и мать,
где все до того близки мне - со всех сторон,
что чья-то ушанка мне лезет упорно в рот, -
я вдруг понимаю, что я - это, в общем, он,
прости за пафос, имея в виду народ.
И если меня не грохнули в тридцать пять,
и если я не повесилась в сорок семь,
то, значит, надо как-нибудь доживать
не чтоб назло или на радость всем.
А просто - проехали - всё - не вернешь билет,
и с каждым годом светлее моя печаль,
и смысла теперь умирать никакого нет,
поскольку старых, их никому не жаль.
"Когда от мужчины уходит женщина…"
Когда от мужчины уходит женщина,
она,
как беременная в животе,
уносит весь мир с собой: горы, трещины,
и лист, и бабочку на листе.Она уносит всё без остатка,
поскольку дело идет к зиме.
Забудет разве что лишь перчатку
на совершенно пустой земле.И поднимает ее мужчина,
не зная,
к чему ее приложить:
ей нету пары - и вот причина,
что, в общем, незачем дальше жить.…Когда же мужчина навек уходит,
он не берет с собой ничего:
и солнце всходит, и леший бродит,
и, Боже, столько кругом всего!..
"Жизнь, она настолько не мала…"
Жизнь,
она настолько не мала,
что сегодня,
рано поутру,
я почти с испугом поняла:
если ты уйдешь, я не умру.
"Я всё меньше люблю жить…"
Я всё меньше люблю жить
и всё больше люблю спать,
потому что во сне нить
всё цела - и жива мать.
Потому что только во сне
иногда навещаешь ты.
Не грущу о прошедшем дне,
а сильнее жду темноты.
И мне снится моя страна -
вся довольство и красота,
и чем глубже сон, тем она,
словно в детстве,
родная,
та…
Всё спала б я ночной порой
и дневною (хоть это дичь).
И любимый теперь герой
мой -
Обломов.
Илья Ильич.
"Пора, мой друг, и нам с тобою…"
Пора, мой друг, и нам с тобою
замыслить собственный побег.
И я уже готова к бою
за нас, мой главный человек.Давай поселимся на даче -
не на своей, так на чужой -
и станем жить с тобой иначе,
точней, как все: как муж с женой.Прощай, эпоха романтизма -
цветов, свиданий и разлук…
Да будет дом, семья, отчизна.
Да будет Бог! Пора, мой друг…
"А если, как тряпку, меня отжать…"
А если, как тряпку, меня отжать,
что у меня остается?
Мать.
А если еще посильнее?
Муж.
Хоть он ходок.
И игрок к тому ж.
А если совсем - чтоб один лишь вздох.
А если совсем - чтобы вздох один?
Что у меня остается?
Бог?
Нет, у меня остается сын.
"Рухнул дом, и не светит свет…"
Рухнул дом, и не светит свет,
но осталась кариатида;
так сегодня и ты, поэт:
не показывая вида,
держишь то, чего больше нет.
"Моя домработница Шура…"
Моя домработница Шура
вечно просит взаймы,
и я, как последняя дура,
достаю из своей сумы,
потому что учила в школе…
Но настал двадцать первый век:
что я, маленькая, что ли?
Кто тут маленький человек?
Кто мы - сестры с ней или братья?
Кто - она или я - народ?
…Я дарю ей свои платья,
и она кое-что берет…