Вы не были в этих льдах, вам не пришлось с ними бороться. Вы только видите их с высоких надежных бортов ледокола, но, слушайте, скажите мне правду, как поступили бы вы? Если скажете мне, что вы понесли бы Гренмальма до последних сил или остались бы с ним, я вас уверю, что это вы скажете только здесь в теплой каюте, обшитой сталью. Вы не знаете, как поступили бы вы там, на льду, когда перед вами встал бы простой выбор: медленная смерть рядом с живым трупом или надежда пробиться к земле, увидеть людей, есть горячую пищу, жить.
Я скажу, как бы вы поступили. Так же, как поступили мы. И никто не в праве был бы вас осудить… Никто не может судить поступки людей, борющихся со льдом… Только тот, кто был сам в таком положении, в каком были мы, имеет право произнести приговор… Легко судить, сидя в теплой каюте и получая ежедневно горячий обед. Поверьте, что многие из строгих судей сделали бы, быть может, для спасения своей жизни гораздо больше, чем сделали мы. Ведь мы только дали спокойно умереть обессиленному Гренмальму.
Пацци умолк и широко-открытыми глазами уставился в иллюминатор. В ярком сиянии шуршали льды по бортам, подсказывая продолжение рассказа Пацци. Он отвернулся к стене и продолжал глухо, не глядя на меня:
- Покинув Гренмальма, мы прошли в первые сутки всего несколько сотен метров. Итти было тяжело. На привале я влез на высокий торос и в бинокль Гренмальма розыскал место нашей последней стоянки. На льду я различал темный силуэт тела Гренмальма. Точно почувствовав на себе мой взгляд, Гренмальм сделал попытку подняться. Мне было видно, как он скребет ногтями края своей могилы. Но встать он не смог, он приподнял только голову. Я не знаю, видел ли он нас, но я сделал приветственный знак рукой. Последним усилием Гренмальм поднялся на колени и, молитвенно сложив руки, смотрел в мою сторону. Он видел меня. Вероятно, он просил нас скорее уходить.
У подножья тороса стоял Рамиано и убеждал меня уступить ему место на вершине. Я этого не сделал. Нервный Рамиано мог понять жест Гренмальма как-нибудь иначе. Я не пустил Рамиано на торос.
Дальнейший путь наш был также тяжел. Он делался с каждым днем все труднее. Мы с Рамиано слабели, а сопротивление льдов делалось все более упорным. Происшествие с Гренмальмом слишком сильно отозвалось на Рамиано. В глазах у него появилось такое выражение, какого не должно быть у людей, идущих по полярному льду. Так шли мы еще две недели.
Рамиано, который при уходе из лагеря был сильнее нас всех, слабел у меня на глазах. Глаза его ввалились, руки дрожали. Это уже не был человек, способный итти во что бы то ни стало. Он стал требовать длинных привалов, и мне стоило большого труда поднимать его после ночлега. Но все-таки я заставлял его итти. Рамиано был моим другом, он страдал каждый раз, когда нужно было вставать, но разве я имел право поддаваться неосновательной сентиментальности, когда дело шло о жизни оставшихся сзади на льду? С питанием стало скверно. Мы доели свое и кончали запасы Гренмальма. Теперь я выдавал Рамиано ежедневно по маленькому кусочку пеммикана. Он страшно страдал от голода и иногда во сне, как маленький ребенок, плакал и просил есть. Итти было еще труднее из-за того, что у нас перестали работать желудки: от долгого употребления одного пеммикана, запиваемого холодной водой.
Серо-белые силуэты земли, которые мы отлично видели, благодаря большой рефракции, не делались ближе, как ни стремились мы к ним. Вскоре я получил полную уверенность в том, что это вовсе не Шпицберген, а какой-то другой остров. Вероятнее всего, это был остров Фойн или остров Шюблер.
Два дня мы шли без всякой пищи. Дальше это было немыслимо. Я мелко нарезал ремень от своего провиантского мешка и мы с Рамиано съели его в два дня. Однажды, поднимаясь с привала, мы услышали высоко в воздухе звук мотора самолета. Машина летела со стороны земли на Норд-Ост. Мы поняли, что это ищут экипаж нашего дирижабля. Впервые, через месяц после того, как мы покинули лагерь Патрициани, в меня закралось сомнение в правильности нашего поступка. Вероятно на льдине заработало радио и теперь им обеспечена помощь со стороны наших летчиков. А мы?.. Кто знает о нас? Кто и где будет нас искать? Мы даже не пытались сигнализировать этому самолету - настолько это было безнадежно. Он шел высоко и в стороне от нас.
Тем временем к нам подкралась наша собственная гибель. Льды, по которым мы шли, делались все более разреженными и легкими. Однажды нам пришлось сделать привал для сна на небольшой льдине размером всего 30 на 30 метров. Проснувшись, мы увидели, что заперты на этой льдине, как в мышеловке. Окружающие льды были отделены от нас широкими полыньями. Через них нечего было и мечтать перебраться. Мы установили, что нас дрейфует на вест. Теперь оставалось следить за тем моментом, когда нас пригонит к соседним льдинам, чтобы на них перебраться. Но дни шли за днями, а наша льдина или плыла одиноко, или сталкивалась только с такими же мелкими, еще более хрупкими льдинами.
Если прежде я в душе удивлялся мужеству Гренмальма, решившегося остаться добровольно на льду, то теперь я ему почти позавидовал. Он умирал: ему ничего другого не оставалось. Он ничего не терял, скорее только приобретал право на спокойную смерть. А мы? Мы еще не собирались умирать. Мы хотели жить и имели на это право. Я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы идти навстречу жизни, я хотел идти к земле, но был заперт на этом ледяном пятачке.
Однажды наша льдина лопнула почти посередине. Это случилось в то время, когда Рамиано спал. Трещина прошла как раз в том месте, где он лежал. По счастливой случайности он не оказался целиком в воде. Он только безнадежно промочил ноги, Рамиано был слишком слаб, чтобы просушиться движением, да и негде было бегать, так как льдина наша стала не больше, чем 10 на 10 метров. Это и был тот самый остроконечный торос, на котором вы нас нашли.
Это происшествие решило судьбу Рамиано. В одно прекрасное утро стало ясно, что ноги его отморожены. Пальцы на ногах, особенно на правой, стали быстро синеть и страшно распухли. Я кое-что понимаю в хирургии, но что я мог сделать? Он уже не мог подниматься и целыми днями лежал на льду, иногда вставая на колени. Скоро его ноги потеряли чувствительность. Рамиано понял, что они погибли. Тогда с присутствием духа, которого я в нем не мог подозревать, он размотал обрывки одеял, заменявших ему обувь, и отдал мне их со словами:
"Ну, вот, Филиппо, и моя песенка тоже спета. Мне уже не нужны эти тряпки. Они гораздо нужнее вашим ногам. Вы должны сберечь свои ноги. Только вы один из нас троих можете теперь сообщить миру об оставшихся на льду товарищах. Будьте осторожны, берегите себя. В первую голову берегите ноги. Здесь, в этих проклятых льдах, человек погибает, потерявши ноги".
Я очень люблю Рамиано. Рамиано - мой друг, но на этот раз я его не узнавал. Впервые за вторую часть путешествия в нем заговорил здравый разум. Но Рамиано был не только моим другом, он был теперь моим начальником, я не мог его не послушаться. Я взял обрывки его одеял и тщательно завернул себе ноги.
В последующие дни над нами прошло еще четыре самолета. Один летел над нашей головой, но, вероятно, нас не заметил, так как не ответил на наши сигналы. Мы кричали, махали тряпками, чтобы обратить внимание летчиков на надпись, которую выложили на льду из всего, что нашлось у нас под рукой:
PLEASE FOOD HELP.
Рамиано уже не мог вставать. Он лежал у подножья тороса. Вид у него был отвратительный. Он страшно страдал, хотя и не подавал виду. Уже много дней мы наполняли себе желудки только холодной водой. Брр… Нельзя без дрожи вспомнить, как эта холодная вода проникает в пищевод. Кажется, все тело замерзает от ее прикосновения.
Когда ушел, не заметив нас, последний самолет, Рамиано приказал мне снять с него брюки и расстелить их на льдине, чтобы сделать ее еще заметнее сверху. Теперь он остался не только без обуви, но и без верхних брюк. Я предложил ему свои вторые брюки, снятые с Гренмальма, но он отказался, приказав мне беречь себя.
Но и мои силы приходили к концу. Я тоже предпочитал уже находиться в горизонтальном положении. Теперь у меня не всегда хватало сил на то, чтобы заставить себя осмотреть в бинокль горизонт. Да и что было искать? Рамиано сделался слишком слаб даже для того, чтобы садиться пить воду. В таком состоянии застало нас 10-ое июля, когда под вечер мы услышали звук приближающегося самолета. Был сильный туман, и только по звуку мы могли определить, что машина идет на небольшой высоте и приближается к нам. Совершенно инстинктивно, без всякой надежды на то, что нас заметят, мы приготовились сигнализировать, как только увидим машину. Я встал на вершину тороса. Даже Рамиано сел, когда из пелены густого тумана показался большой самолет. Это была многомоторная машина и на крыльях ее… были красные звезды. В первый момент я не придал им никакого значения, но потом они заставили меня долго ломать голову.
Итак, самолет был над нами. Мы махали флагами и вдруг, когда мы думали, что, делая широкий круг, машина уходит от нас, нам махнули с нее рукой. Самолет вернулся к нам и сделал несколько кругов. Я уже чувствовал у себя во рту вкус шоколада, но… нам ничего не сбросили. Машина ушла в направлении к Семи Островам.
Мы решили, что, обнаружив нас, машина ушла в Кингсбей за провиантом. На это ей, по нашим расчетам, нужно было восемь часов. Я теперь уже не ложился, с нетерпением наблюдая за горизонтом. Но машины все не было. Прошли целые сутки и мы должны были признать, что последняя надежда утеряна. Вероятно, с самолетом что-то случилось. Нервный подъем истощил последние силы Рамиано. Он притянул к себе мою голову и шопотом на ухо сказал:
"Филиппо, я сегодня умру. Моя песенка спета и теперь уже до конца. Не говорите мне "нет". Вы не можете этого знать, а я это знаю. Ну, что же, Филиппо, я не увижу земли; но бог с ней, с землей, разве дело в земле. Я умру так же, как умер Гренмальм. Поверьте, Филиппо, что эта мысль даст мне возможность спокойно умереть. Умереть, как Гренмальм - большая честь, а вы, Филиппо, даже не сможете получить последнего удовольствия, сказав, что я буду лежать, "как глазированный фрукт" потому что, Филиппо, мне не нужно могилы."
"Филиппо, Филиппо, мы не должны были брать у Гренмальма последнюю пищу и платье, мы не должны были его покидать. То, что постигло меня и все, что еще ждет впереди вас, - это только то, что мы заслужили. Но вы, Филиппо, должны бороться. Вы должны дойти до земли. Для этого вам нужно много сил. Филиппо, вы - офицер и должны уметь подчиняться… Как начальник, я приказываю вам завтра, как только я умру… нет, нет, не отрицайте, Филиппо, я знаю, что доживаю последние часы… так вот, завтра, как только я умру и обязательно, пока мой труп будет еще совсем теплым, вы выпьете мою кровь. Свежая кровь сразу поставит вас на ноги. Только не пейте слишком много, чтобы не заболеть. А после того вы используйте мой труп. Вы пробудете здесь около меня несколько дней, а затем, сделав запас, пойдете к земле. Мяса вам хватит надолго. Я твердо уверен, что вам, ради спасения которого двое из трех отдают свою жизнь, удастся дойти до земли или вас подберут корабли. Должны же их выслать за нами. Я умру, Филиппо, и не мешайте мне умирать".
Рамиано умолк. Я тоже не мог говорить…
Затем Пацци прервал свой рассказ и сжался на койке в комок. Помолчав, он едва слышно вымолвил:
- Ну, довольно, мне трудно говорить. Уйдите. Все, что было дальше, вы сами знаете: через сутки вы нас подобрали.
В углу кают-компании, вдали от большого стола, где сидят итальянцы, мы ведем тихую беседу с Хьебоунеком.
- …Знаю его хорошо. Гренмальм - джентельмен до мозга костей в лучшем смысле этого слова. Для меня остается загадкой, как мог он подвергнуть своих спутников хотя бы одному косому взгляду, не дав им письма о том, что он добровольно остался на льду. Пацци говорит, что Гренмальм очень страдал от сломанной руки, но почему же Пацци перед уходом от нашей группы уверял, что у Гренмальма нет перелома. И письма, где мои письма?
- Быть может, он был настолько болен, что не мог писать?
- У человека, обладающего железной волей, достаточной для того, чтобы понудить больного, почти умирающего человека, итти на верную гибель, должно хватить сил нацарапать два слова ножом, булавкой, огрызком жестянки на крышке компаса. Нет. Нет. Для меня остается загадкой, почему нет от Гренмальма ни слова…
Примечания
1
Хор - олень-самец.
2
Хабинэ - женщина.
3
Сярка тара - чарку нужно.
4
Емдал - ездил.
5
Свисцом - свилцы.
6
Арбарданье - сыроеденье.
7
Постель - оленья шкура.
8
12 тыс. оленей.
9
Нум - бог добра.
10
Важенка - оленья самка.
11
Управление по обеспечению безопасности кораблевождения в Северных морях.
12
Австрийское экспедиционное судно, раздавленное льдами.
13
Пожалуйста пища помощь (англ.)