Небо темно,
Солнца нет.
Под ногами снег хрустит.
Снег еще крепкий,
А будет оттепель.
Собаки устали
Плохо бегут,
Кушать нужно им дать.
Небо темно,
Солнца нет.
Сейчас за этим поворотом мой капкан,
Есть ли в капкане песец?..
Да, есть ли в капкане песец?
Филипка шел медленнее, чем Максим и часто останавливался, чтобы передохнуть. У него так звенело в ушах, что на ходу даже было трудно думать. Поэтому только на остановках он размышлял о том, удастся ли ему сегодня вынуть из капкана столько песцов, сколько нужно, чтобы сдать норму.
Филипка был еще молод и только начал работать в артели. Но он уже хорошо знал, что без моторного катера трудно работать летом на морском промысле.
Иногда Филипке приходила мысль о том, что ему не удастся поработать на новом катере, так как он слишком слаб для артели и его отправят в школу учиться грамоте, но он только жалел об этом и ему не приходило в голову, что может быть не стоит утруждать себя ради мотора, которым ему не придется воспользоваться.
Артели нужен катер. Очень нужен. Значит артели нужны песцы. Очень нужны.
Переведя дух, Филипка шел дальше. Чутко прислушивался к серому молчанию, расступившемуся перед скрипом его шагов и звонко бросавшему этот скрип в пустоту за его спиной.
Иенсен успел поесть и выспаться, а Свэна все не было.
Кнут не спеша приготовил обед, поел и занялся сортировкой шкурок. Он разбирал их и, подобрав по сортам, паковал в плотные тюки для перевозки на свою основную базу в Айсфьорд.
За этим занятием незаметно прошел весь день. Перед ужином, выйдя кормить собак, Иенсен внимательно прислушался к серой молчаливой мгле, но собаки скулили, мешая что-нибудь разобрать. Он хотел еще раз выйти после ужина, чтобы послушать не доносится ли откуда-нибудь скрип Свэновых лыж, да выпив лишний стакан виски забыл о своем намерении. Так и лег спать, не дождавшись товарища.
На следующий день у Иенсена неуклюже повернулась в голове мысль:
- Это слишком долго даже для неповоротливого Яльмара. Не свихнул ли он себе где-нибудь шею?
К вечеру, так как Яльмара все еще не было, эта мысль обросла уже несколькими простыми, наиболее вероятными догадками, не шедшими дальше основных опасностей, вылезавших навстречу охотнику из серой мглы ледяных полей Норд-Остланда.
Плотно поужинав и полакомившись банкой ананасов, Кнут решил, что завтра придется выйти навстречу Яльмару.
Перед сном он крепко выругал своего медлительного компаньона и прежде чем ложиться, приготовил все для завтрашнего похода. Ему очень не хотелось тратить силы и время на поиски и, засыпая, решил, что запишет лишние продукты и собачий корм, ушедшие за эти дни ожидания, на счет Свэну. С этим и заснул.
Когда хронометр обозначал еще только половину ночи, Иенсен проснулся от возни, поднятой собаками у дверей избушки. Он вышел и разогнал собак. Но не успел он улечься, как возня и визг поднялись снова. Собаки скулили так, как скулят они только в сильном волнении.
Заставив собак замолчать, он прислушался к ночи. Ничего не было слышно. Наградив псов пинками, Кнут полез обратно в низкую дверь избушки, когда ему показалось, что он слышит далекий жалобный вой. И как только ему это послышалось, собаки снова вскочили и, подняв заиндевевшие морды, принялись дружно выть.
Через несколько минут это повторилось снова. Потом еще раз, Иенсен решил, что возвращается Свэн, и успокоенный лег спать. На этот раз он проспал до утра, не обращая внимания на собак.
Но утром Свэна не оказалось.
Еще раз выругав Яльмара, Кнут быстро собрался и двинулся в том направлении, откуда должен был прийти компаньон.
Собаки дружно бежали вдоль трещины, прорезавшей глетчер, сбегающий к Зордрагербею. Они волновались и без понуканий тянули так, что Кнут едва успевал за упряжкой.
Уже через полчаса Иенсен Понял причину необычайного рвения собак. Навстречу ему ясно донесся вой.
Теперь он не мог ошибиться: это были собаки Свэна.
По мере движения Иенсен удивлялся только одному. Собаки Свэна выли так, точно они сидели на одном месте. На ходу им не хватило бы дыхания для такого отчаянного воя, Это послужило поводом еще для нескольких крепких ругательств по адресу Ленивого компаньона, повидимому, устроившего привал под самой базой. Иенсен хотел было уже проучить приятеля и повернуть обратно, но обратил внимание на то, что визг слишком близок и что стоянка Свэна даже в серой мгле не могла оставаться невидимой. Он присмотрелся внимательнее, но ничего не мог разобрать.
Продвинулся еще на километр, но и тогда ничего не увидел, хотя собачий плач доносился откуда-то рядом.
Через четверть часа он с удивлением удостоверился в том, что собаки Свэна перекликаются с его упряжкой, оставаясь невидимыми.
Еще через десять минут он разгадал загадку. Они плакали далеко внизу. В той самой трещине, по краю которой он шел с самого утра.
Привязав своего вожака к воткнутой в снег лыжной палке, Иенсен подошел к трещине и крикнул во весь голос:
- Эй! Яльмар… Алло!.. Свэн… Алло!
Но снизу с удвоенным отчаянием ответили только собачьи голоса.
Тогда Иенсен лег на живот и пополз к самому краю трещины. Он хорошо знал, что края ее достаточно крепки, чтобы можно было спокойно к ним подойти на лыжах и даже без них, но трещины его всегда пугали. За двенадцать лет он привык на Шпицбергене ко всему, кроме трещин, поглотивших уже двоих из его компаньонов. В глубине души у него всегда копошилось опасение, что он не попадет на материк именно из-за такой трещины. А он хотел попасть на материк во что бы то ни стало, и потому пуще всего опасался трещины.
Подползая к краю трещины, Иенсен еще несколько раз позвал Свэна. Ответа не было.
Наконец, он заглянул вниз. Сразу, на глубине не более десяти метров, на выступе, выдавшемся из гладкой ледяной стены пропасти, Иенсен увидел двух собак и между ними скрюченное тело Свэна.
Первое, что его поразило: собак было двое; но он сейчас же сообразил, что, вероятно, две других сорвались в пропасть. Следующей его мыслью была мысль о санях, так как, с санями неразрывно связывалось представление о всех песцах, которые Свэн должен был вынуть из своих капканов во время обхода.
И только в последнюю очередь возникла мысль о самом Свэне.
Но сейчас же и исчезла, так как было совершенно очевидно, что если Яльмар и не разбился при падении, то, повидимому, уже замерз. Мысль о санях, как основная, заняла весь невместительный мозг Иенсена. Он стал их искать глазами и не без труда различил концы полозьев, торчащие из под тела Яльмара.
При мысли о пропавшей поклаже Кнут сердито выругался, помянув неловкость Яльмара: "даже умереть не смог ленивец так, чтобы не погубить с собой и ценный груз". И тут ему пришло в голову, что поклажу можно было бы спасти, если бы компаньон был жив. Но так как сомнений в смерти охотника быть не могло, Кнут сокрушенно пополз обратно.
Его голова быстро подсчитывала те запасы мехов, которые Свэн успел сложить за эту зиму на базах.
Отползши от трещины, Иенсен присел на сани, увлеченный подсчетом. Собаки умолкли, навострив уши в сторону сидящего человека.
Как только они перестали скулить, прекратился и лай собак в трещине. В наступившей серой тишине Кнут совершенно ясно различил стон, который не мог принадлежать собаке. Мозг автоматически зафиксировал быстро всплывшую мысль: "жив".
Иенсен сразу забыл о своих подсчетах, но не двинулся с места. В голове его заворочались трудные мысли о том, что нужно теперь делать, чтобы спасти груз, придавленный Свэном.
Через минуту он решительно поднялся и отвязал своего вожака от палки.
Не было никакого сомнения в огромной ценности запасов Свэна, которому всю эту зиму улыбался случай. Рядом с ним те шкурки, что могли лежать под компаньоном, потеряли для Кнута всякий интерес.
Иенсен решительно сунул ноги в ремни лыж.
Из последних сил Филипка переставлял ноги.
- Совсем худо. Очень худо, - ежеминутно повторял он себе.
Сквозь мечущиеся перед глазами снежные закрутни, не было ничего видно. Снег налипал на ресницы, комьями падал с шапки на лицо.
За крутящейся снежной пеленой Филипка с трудом различал направление. Он твердо знал, что к вечеру должен дойти до Гусиного мыса. Но не имел возможности различить за снегом, где кончается берег и начинается лед пролива. Филипка все больше и больше терял уверенность в том, что найдет мыс.
В отчаянии он хотел остановиться и переждать метелицу, но испугался, что будучи слаб, заснет под снегом и дальше не пойдет, даже, когда кончится метелица. И потому он настойчиво шел вперед.
Несколько раз в отчаянии спускался к проливу, чтобы не потерять береговой полосы. Однако мысль о трещинах, в которые так легко провалиться, гнала его обратно на косогор.
Наконец, ему показалось, что сквозь расступающиеся полосы вьюги он различает раздвоенную вершину нависшей над Гусиным мысом горы. Филипка радостно побежал к берегу. Но он не рассчитал своих сил. Споткнувшись на крутом откосе, он не удержался на ногах и покатился с кручи.
Пропахивая лицом снежный холодный покров, Филипка несколько раз почувствовал удары острых льдин на голове. Парень летел долго. Очень долго. Переворачивался через голову. Перевернулся раз, другой и третий. Много раз. Так много, что сознание уже не могло дать ему отчета в том положении, какое приняло его тело, когда парню показалось, что он плавно, без всяких толчков, летел в пропасть, ни за что не задевая. От этого полета закружилась голова. Темной багровой пеленой застлало глаза.
Филипка пришел в себя нескоро, и только тогда почувствовал, что лежит в очень неудобном положения, вниз головой. Он попробовал подняться, но тотчас же потерял сознание от нестерпимой боли, разлившейся по всему телу снизу, от непослушных, обмякших, как тряпки ног.
На этот раз он пролежал без сознания недолго. Придя в себя он отчетливо сознавал, что с ногами кончено. Хотел ощупать их, но тут же понял, что в таком же состоянии, как ноги, находится и правая рука. Только левая слушалась его, не причиняя боли при движениях.
Филипка лежал ни о чем не думая, кроме того, что ему неудобно и холодно. Скоро, очень скоро он понял, что неудобное положение и холод - навсегда. Мысль его не испугала. Он знал промысел. Знал Новоземельную охоту. Без всякого сожаления он думал о своей жизни, пока шаря левой рукой по поясу в поисках трубки, не наткнулся на подвязанных к нему скоробленные морозом шкурки песцов. Тут он сразу пожалел о трубке и о песцах. Но за песцами забыл про трубку. С мыслью о песцах возникло воспоминание об артели. Подумалось про катер и стало еще жальче песцов.
Глядя на бессмысленно кружащиеся над его лицом снежинки, Филипка всхлипнул в тупую мглу.
Сделав несколько шагов, Иенсен понял свою ошибку. Было ясно, что нельзя предъявить никаких прав на долю Свэна, не дав сколько-нибудь правдоподобного объяснения его исчезновению.
Иенсен вернулся к трещине.
Он как и в первый раз пополз к краю пропасти на животе и крикнул вниз:
- Эй, Яльмар.
Свэн пошевелился и поднял голову. Кнут впервые увидел его лицо. С трудом узнал своего компаньона. Лицо Яльмара посинело. Вместо носа чернел кусок разбитого и отмороженного мяса.
Свэн долго смотрел на Кнута. Сознание не сразу пробудилось в его мутных глазах. Наконец он прохрипел:
- Кнут?
- Ну, да я. Как это тебя угораздило?
Свэн покачал головой собираясь с мыслями; потом так же хрипло с трудом ответил:
- В темноте… Спешил домой.
Кнут подумал. Спросил:
- Как же теперь быть?
- Надо… вытащить.
- Это легко сказать.
- Надо…
Кнут снова помолчал.
- А я из-за тебя потерял несколько дней. И теперь еще потеряю.
Яльмар молчал.
Кнут с интересом спросил:
- Почему ты не пробовал вылезти? Тут не глубоко.
- У меня сломаны ноги; не могу подняться.
- Ты мог замерзнуть.
- Нет, я знал, что ты придешь.
Кнут усмехнулся.
- Я и так потерял много времени. Мог уйти не дождавшись тебя.
Яльмар попробовал повернуться и тяжело застонал.
- Вытащи меня.
Кнут подумал.
- Придется итти на базу за веревкой.
- Не надо. Свяжи постромки.
Кнут снова помолчал. Потом, как будто невзначай, спросил:
- Слушай, сколько у тебя собрано за этот год?
Яльмар удивленно открыл глаза.
- Не знаю… зачем тебе?
- Я тебе говорю, что потерял из-за тебя много времени и быть может пропали мои песцы в капканах. Тебе придется со мной рассчитываться.
- Да, мы рассчитаемся… Иди скорей на базу.
- Хорошо, лежи смирно, я скоро вернусь.
Кнут поспешно отполз и, вскочив на ноги, быстро побежал к избушке.
В избушке он принялся поспешно разрывать вещи. Банки с консервами, одежда, снаряжение, патроны, все летело из-под рук. Попался моток тонкой горной веревки. Он машинально вытащил его, но сейчас же отбросил в сторону. Наконец удовлетворенно крякнул. В руке была зажата записная книжка.
Примостившись у ящика, вырвал листок из книжки и, старательно помусолив карандаш, стал писать. Проставив несколько цифр, задумался и вслух пересчитал:
- Песцов шестьдесят два, оленей четыре, медведь один.
Потом подумал и вычеркнул слово медведь. Выругавшись, разорвал листок и переписал наново, без медведя. Перечтя, сложил листок и старательно засунул в карман вместе с карандашом.
С прежней поспешностью он побежал к месту, где оставил Свэна.
Забыв предосторожность, стоя подошел к краю трещины.
- Свэн… а Свэн!
Не получив ответа, испуганно опустился на колени и нагнулся над пропастью:
- Эй, Яльмар!
Яльмар с трудом поднял голову.
- Ты принес веревку?
- Да, подожди… Я сейчас тебя вытащю. Только сначала ты распишись.
Свэн не понял и молча посмотрел вверх.
Иенсен повторил:
- Ты сначала распишись, а то я знаю тебя. Когда я тебя вытащю, ты не захочешь со мной рассчитываться за потерянное время.
- Ты с ума сошел, - испуганно выдавил из себя Яльмар. - Давай скорей веревку.
- Нет, я не шучу. Сначала ты дашь мне расписку.
Свэн устало помотал головой.
- Это не по-товарищески, Кнут.
- Ты же сам отказался быть в равной доле, Яльмар.
- Мерзавец… хорошо, я дам расписку. Вытаскивай.
- Подожди минутку.
Иенсен быстро привязал свою бумажку и карандаш к тонкой бичевке и спустил ее Свэну. Тот с трудом дотянулся до записки. Напряженно прочел. Отпустил конец бичевки. Медленно покачал головой.
- Ты с ума сошел… Это как раз все то, что у меня есть. Здесь на такую сумму…
Иенсен смотрел сверху на качающийся на бичевке карандаш. Свэн тупо смотрел на этот же карандаш снизу. Он еще раз отрицательно покачал головой:
- Нет, это не пойдет.
Иенсен грубо выругался.
- Ты что же хочешь, дурак, остаться там навсегда?
- …неужели ты можешь…
Кнут ничего не ответил. Только всмотревшись в его лицо своими красными воспаленными глазами, Яльмар понял. Он молча притянул к себе листок и, положив его на лед, расписался.
Кнут быстро втянул расписку наверх. Подозревая какую-нибудь фальшь, внимательно прочел еще раз. Сложил и бережно сунул за пазуху.
Яльмар внимательно следил за его движениями. Наконец, не выдержав, крикнул:
- Давай же веревку.
Иенсен оглянулся на свои сани и спокойно ответил:
- Я забыл ее в избушке. Придется еще раз за нею сходить.
Казалось Яльмар не слышал того, что говорил Кнут и видел только его смеющиеся глаза. Он поднялся на руках и из его дико перекошенного рта вырвался отчаянный крик. Путаясь языком, визгливо прокричал:
- Ты… ты…
Он хотел погрозить ему кулаком. От неосторожного движения санки под ним колыхнулись и накренившись скользнули с уступа. Вместе с ними Яльмар вниз головой полетел в пропасть.
Грохотом, гулом, визгами и воплями преисподней брызнули ледяная пропасть в лицо Иенсена. Почва поползла у него из-под ног. С шевелящимся от животного ужаса волосами он ринулся назад, ломая лыжи, разрывая ремни.
Максим с трудом привел Филипку в чувство. Парень, придя в себя на несколько мгновений, снова терял сознание. Наконец, он узнал Максима.
- Вот, Максим, и ты. А я думал, что я уже умер. Я боялся, что ты не найдешь меня и пропадут все песцы, которых я сегодня обобрал.
- Ничего, парень, - сейчас ты совсем очухаешься и мы пойдем домой. Ты больше суток пролежал здесь, в двух сотнях шагов от Гусиного мыса. Я долго ждал тебя. Потом понял, что с тобой неладно, но не мог пойти навстречу, пока не перестала вертеть метелица. Все равно ничего не было видно. А как она кончилась, я тут же и нашел тебя. Твое счастье, что не разбился совсем. Ну, вставай на ноги, я тебе помогу итти.
Максим взял было парня под руки, но Филипка со стоном отстранился. Когда прошла боль, причиненная Максимом, Филипка засмеялся и сказал:
- Я не пойду с тобой. У меня сломаны обе ноги. Ты должен взять моих песцов и итти один.
- Так ведь ты же здесь пропадешь.
- Да, пропаду. Ничего нельзя сделать. Я не могу двигаться. У меня сломана и рука.
Максим недоверчиво покачал головой. Причиняя невероятную боль Филипке, он тщательно ощупал его конечности. Убедившись в том, что обе ноги сильно повреждены, а рука вывихнута в плече, Максим сокрушенно закивал головой, обдумывая положение.
Пока он думал, к Филипке возвращалось сознание всего происшедшего, но ему и в голову не пришло пожаловаться или заплакать, хотя стало теперь очень жалко себя. Он только попросил Максима:
- Когда пойдешь, Макся, дай мне твою трубку и немного табаку. Так помру.
Но старый самоедин, совсем неподходяще к случаю, засмеялся:
- Какой ты дурак, Филипка, ах, какой дурак.
Он набил трубку и передал парню.
- На, покури.
Пока Филипка с наслаждением затягивался теплым дымом, Максим не спеша говорил:
- Ах, какой дурак. Ты думаешь артель тебя для того кормит, чтоб ты за пяток песцов навсегда отдыхать ушел? Так не пойдет, парень. Тебе работать надо. Ты парень молодой, их, какой молодой.
- Правда, Макся, работать бы надо, но ведь со сломанными ногами я даже до дому не дойду. А если бы и дошел, то какой из меня потом работник будет. Не работник я, Макся. Ты время не теряй, иди.
- Ай, дурак. А ты думаешь тебя в русацкой школе ногами писать заставят? Небось руками. Значит писать-то ты можешь. А где артель другого парня для школы возьмет? Ей самой работники нужны, пусть наши здоровые парни на промысле работают, чем в школе учиться. А писарь нам и так нужен. Больше нельзя артели без писаря быть. На одного агента полагаться невозможно. Ты это можешь понимать или нет?
- Могу понимать - недоверчиво пробормотал Филипка.
- А коли можешь понимать, так зачем как дурак говоришь?
- Я к тому, что все равно не дойти.
- А как ты думаешь, собак у нас с собой три есть?
- Есть.
- А максимкины плечи есть? Есть. Покладаем тебя на нарту и до дому доставим.