Самоедин принялся сбрасывать с нарты все, что на ней было привязано. Наклонился к Филипке и как мешок положил его на пустую нарту.
Пока Максим привязывал Филипку к нарте, тот нечаянно от боли так закусил мундштук трубки, что напрочь отломил его.
Филипка боялся, что Максим заругает его за трубку, но тот со смехом сунул отломанный чубук за пазуху:
- Как писарем будешь, я с тебя новую трубку за это возьму.
Филипка виновато улыбнулся.
Максим криком поднял собак. Накинув на плечо запасную лямку, весело гикнул. Санки стронулись и быстро покатились по откосу на лед пролива.
Каждый раз, когда полозья наскакивали на острые края заструг или осколки льда, Филипка протяжно стонал и скрипел зубами. Но Максим, не знающий жалости к физическим страданиям, только весело покрикивал на собак.
Упряжка быстро двигалась по проливу на Запад. Скоро темный силуэт острой горы, нависшей над Гусиным мысом, исчез за их спиной в серой дымке.
Когда Максим сделал первый роздых, на востоке заалела яркая полоса. Максим радостно вскрикнул и простер к ней руки.
Филипка открыл глаза на крик и тоже увидел огненную полосу полярной зари.
Он долго смотрел на нее. Даже тогда, когда санки снова заскрипели по снегу.
Так же, как недавно он был совершенно готов умереть, так теперь он спокойно и радостно готов был итти навстречу жизни. Он не удержался и сказал Максиму:
- Ты, Максим, друг мне. Я для тебя всю жизнь работать стану.
Максим приостановился. Переложил лямку на другое плечо.
- Ты не мой, ты артельный. Для артели писарем будешь.
- Я песцов на бумажку записывать буду, как агент, - уже спокойно подтвердил Филипка.
Погруженный в зимний полусон, Нью-Олесунд казался мрачным, почти неживым. Только в стороне копи изредка грохотали вагонетки. Иногда тишину прорезал тонкий свисток паровозика-кукушки. Домики рабочего поселка темнели толевыми стенами по сторонам глубоких снежных траншей-улиц. По одной из траншей, звонко скрипя полозьями, двигались две тяжело нагруженные нарты. Иенсен бежал впереди собак, направляясь прямо к высокому дому, стоящему немного на отлете, в стороне бухты.
Добежав до дома, Иенсен окриком уложил собак. Отряхнув налипший на ноги снег, уверенно взошел на высокое крылечко и постучал. На улицу упала полоска яркого электрического света.
- Господин губернатор дома?
- Да, прошу вас.
Разговор Иенсена с губернатором не был длинным. Протокол о смерти Яльмара Свэна был составлен коротко и ясно. Разрешение на вывоз с острова мехов, принадлежащих Иенсену, было написано по надлежащей форме. Единственно, что немного затянуло беседу, - отсутствие сведений о том, кто является наследником Свэна. Впрочем и этот вопрос был вскоре улажен, так как выяснилось, что весь свой промысел за этот год Свэн незадолго до смерти продал своему компаньону. Все, что после него осталось - снаряжение, да немного припасов, а из-за этого не стоило хлопотать.
Закончив официальную часть беседы, губернатор подал Иенсену руку:
- Желаю вам счастливого пути. Вы умно делаете, что хотите остаться на материке. С вас, пожалуй, довольно. Хотя на моей обязанности и лежит колонизация этой земли, но я в глубине души все-таки думаю, что гораздо лучше для детей нашей Норвегии искать счастия в других местах. Большинство из тех, кто на моих глазах приехал сюда искать счастье и богатства, не заработали ничего, кроме смерти или помутившегося рассудка. Вы один из немногих, составляющих исключение.
- Я думаю, - степенно ответил Иенсен, - здесь все дело в том, чтобы делать свое дело внимательно и аккуратно. А большинство из тех, кто едет сюда, не приспособлены к этому - ведь это люди, лишенные почвы под ногами. Ни у кого из них нет ни системы, ни желания много и честно работать.
- О да, господин Иенсен, я знаю, вы на них не похожи. Но ведь таких честных и трудолюбивых малых, как вы, к нам попадает немного. В этом-то и беда. Ну, счастливого пути. Кланяйтесь директору Бьернсен в Айсфьорде.
- Непременно, господин губернатор.
- Вы ведь с первым судном отсюда?
- Да, мне осталось один раз объехать базы, чтобы снять купленные у бедняги Свэна меха. Счастливо оставаться.
По траншеям-улицам звонко заскрипели полозья нарт. Иенсен бежал впереди собак. Они хотели было свернуть к одному из домиков, увидев перед ним свору собак, но Иенсен резким криком заставил их бежать прямо. Он не завернул даже в рудничную лавочку, чтобы поболтать с продавцем за кружкой кофе, как делал это всегда.
Иенсен торопился. Ему нужно было еще раз объехать все свои избушки по фьордам Свальбарда, чтобы собрать меха, купленные у Свэна.
Все становище провожало Филипку. Хотя фельдшер с радиостанции и вылечил ему ноги, но ходил он все-таки плохо, сильно прихрамывая.
- Ничего, тебе не ногами писать, - утешали самоеды.
Высаживая Филипку с карбаса на бот, уходящий в Белушью губу, где была расположена русская школа, Максим весело толкнул парня в бок:
- Не думай, парень, я долга не забуду. Как станешь писарем, потребую с тебя свою трубку.
Филипка застенчиво улыбнулся, неуверенно переминаясь на палубе.
Иенсен уверенно хлопнул массивной дверью банка. Он еще раз пощупал карман, куда сунул чековую книжку. Не спеша, останавливаясь перед витринами магазинов со всякой всячиной, шел по главной улице. Неповоротливые скупые мысли не могли нарисовать ни одной картины заслуженного двенадцатью зимовками благополучия. Иенсен скорее чувствовал, чем понимал, что это благополучие теперь у него в кармане.
В его воображении это благополучие рисовалось не иначе как ввиде неограниченного количества свободного времени и возможности всегда, когда угодно и сколько угодно, сидеть в теплой комнате. Хотя у него не было еще в Бергене своей комнаты и пока он еще не наслаждался ни одной минутой свободного времени, но он чувствовал, что все это в неограниченном количестве ожидает его впереди.
Дойдя до конца улицы, Иенсен остановился перед станцией феникюлера. Ему пришло в голову, что можно подняться на Флойен и весь день просидеть в ресторане, слушая музыку. Но сейчас же рядом с представлением о ресторане всплыла мысль о том, что это вероятно чрезвычайно дорого и нет никакого смысла выбрасывать деньги, когда можно получить то же самое гораздо дешевле. Он вспомнил про заведение фру Хильмы Бунсен.
- Свэн пожалуй был прав, у Хильмы вовсе не плохое виски и гораздо дешевле, чем на Флойене.
Поколебавшись минуту, Иенсен свернул к автобусной остановке и покатил на окраину, где в скромной, маленькой вилле помещалось заведение фру Хильмы.
Утром Иенсен проснулся с удивлением. Его вытянутая рука, вместо широкой теплой женской спины, встретила холодную поверхность стены.
Иенсен с трудом восстановил в памяти события ночи. Ощущение небывалой животной теплоты смешивалось с блеском толстых икр обтянутых шелковыми чулками. Поверх всего этого плавали густые, пахучие испарения виски.
Все это было настолько необычно, так непохоже на двенадцать шпицбергенских зимовок, что Кнут не сразу привел воспоминания в порядок. А приведя их в некоторую последовательность, потянулся к чековой книжке и с ругательством констатировал в голубом корешке корявую запись: "270 крон фру Хильме".
Он уже положил было книжку на место, как вдруг заметил, что из-под верхнего корешка выглядывает неровный оборванный край следующего. С трудом разлепил склеившиеся листки и с искренним удивлением увидел вторую запись: "Фрекен Герте 100 крон".
Это было не только неожиданно, но и непонятно. Лишь немного спустя он сообразил в чем дело. И еще раз сочно выругался.
Но ругань не помогла. Вечером, хотя и позже чем вчера, он снова оказался в скромной вилле фру Хильмы.
На этот раз пьяно подмигнув хозяйке, он неуверенной, отвыкшей от пера рукой, выписал только один чек.
Впрочем наутро из-за этого одного чека он ругался больше, чем накануне из-за двух.
К концу месяца Иенсен перестал ругаться, так как перестал выписывать чеки пьяными ночами. Он снял комнату рядом с виллой фру Хильмы и не каждый день заглядывал домой. Чеки выписывал за несколько дней, по мере надобности.
Таким образом он съэкономил несколько голубых листков, ассоциировавшихся в его голове с неисчерпаемыми богатствами текущего счета. Поэтому было совершенной неожиданностью, когда, при наличии еще по крайней мере половины чековой книжки, банк отказался оплатить его чек.
Хильма в очень вежливых, но решительных тонах дала Иенсену понять, что до восстановления его кредитоспособности придется или расплачиваться наличными, как с ней самой так и с ее клиентками, или временно прекратить посещения ее виллы, пользующейся слишком прочной репутацией, чтобы хозяйка могла рисковать кредитом своих посетительниц.
Впервые за два месяца Иенсен понял, что двенадцать зимовок это - вовсе еще не гарантия пожизненного благополучия. Он побывал в банке и с возмущением убедился в том, что счет опустошен. Оставшиеся сто крон не могли покрыть даже долга за комнату.
И впервые за двенадцать лет и два месяца Иенсен растерялся.
Шагая по асфальтам бергенских тротуаров, Иенсен с полной отчетливостью уяснил себе, что на этой твердой, черной поверхности он гораздо более беспомощен, нежели на хрустящем покрове шпицбергенских глетчеров.
Мелькнувшая на углу роскошная выставка мехового магазина привлекла его внимание. Стоя перед заманчиво разложенными пушистыми шкурками песцов, Иенсен думал о том, как хорошо он умел управляться с этими зверьками и какой реальной ценностью были белоснежные комочки в его руках. Он никак не мог сообразить, почему же так вышло, что он в течение двенадцати лет, ни разу не побывав на материке, умел как никто из шпицбергенских охотников, вести свое меховое хозяйство, а стоило ему только ступить на родную почву, как он сразу потерял представление о ценности добытых им сокровищ.
Иенсен решил, что это произошло потому, что он вместо привычных шкурок получил в свои руки непривычную чековую книжку.
Не нужно было брать ее в руки, нужно было самому распоряжаться добытыми меховыми богатствами! Если бы в руках у него были эти шкурки!..
Иенсен решительно толкнул дверь в магазин.
- Покажите мне шкурку лучшего шпицбергенского песца, - буркнул он, не глядя в приветливо улыбающиеся глаза златокудрой продавщицы.
Он с наслаждением погрузил пальцы в нежный, пушистый мех. Пальцы сводила жадная судорога. Он испугался, что испортит мех:
- Сколько стоит такая шкурка?
- Четыреста пятьдесят крон, херре. Это лучший сорт.
Иенсен приоткрыл глаза. Он думал, что ослышался. Но продавщица продолжала настойчиво доказывать, что этот песец стоит значительно больше цены, назначенной в этом магазине.
Иенсен все-таки спросил:
- Вы не ошибаетесь, фрекен? Ведь месяц тому назад эта шкурка стоила двести крон.
- О нет, херре. Уже два месяца, как цены сильно поднялись. Спрос на этот мех в Европе необычайно повысился, и мы ждем дальнейшего роста цен.
Иенсен с сожалением разжал пальцы.
- Благодарю вас, фрекен.
- Вы не возьмете этого…
- Нет.
Иенсен опрометью выбежал из магазина. Но дальше он не знал, что ему делать. Было ясно одно - нужно немедленно начать сначала. Не возвращаясь на Свальбард, без длинных и трудных зимовок, как-нибудь получить обратно свои меха.
Но даже при неповоротливости его мозгов, тут же стало ясно, что об этом не может быть и речи. И как неизбежное, в голове стали воскресать картины шпицбергенских скитаний. Мутный сумрак полярной ночи, снег спокойно падающий, снег крутящийся, снег беснующийся, снег ровно лежащий бесконечным покровом, вздымающийся огромными горами, снег хрустящий под полозьями саней, снег обламывающийся на краю ледниковых трещин… ледниковые трещины… трещины!..
Иенсен остановился, не замечай удивленных взглядов прохожих. Перед его взорами проходили бесконечные картины шпицбергенских ледников, изрезанных глубокими пропастями трещин.
"Трещины, трещины, трещины". Он почти крикнул это слово и опрометью побежал домой.
С лихорадочной поспешностью он разбросал содержимое своего чемодана. Наконец вытащил из-под кучи грязного белья истрепанную записную книжку. Перелистал ее С начала до конца. Еще раз. Внимательно осмотрел вырванные, едва державшиеся на скрепках листки, радостно вскрикнул:
- Ага, вот… я имею право… он сам отказался от компании.
Сунув книжку в карман, Иенсен поспешно пошел к фру Хильме. Фру Хильма имела обширное знакомство. Она могла дать ему нужный совет. Познакомить с кем следует.
Через три дня Иенсен ехал на пароходе в Тромсе. Там в отделении Норвежского банка хранился вклад Яльмара Свэна. Выручка за то, что он успел прислать со Шпицбергена после первого года зимовки.
Приехав в Тромсе, Иенсен не сразу пошел в банк, хотя у него не было денег даже на гостиницу. Он долго ходил по чистеньким улицам тихого рыбачьего городка. Редкие автомобили. Скромные выставки небольших магазинов. Его глаза останавливались на всем этом так пристально, точно он никогда прежде этого не видел.
Только начавшийся дождь и голод заставили его наконец преодолеть последнее, что стояло между ним и началом новой разумной жизни - неуверенность в успехе. Хотя фру Хильма и ручалась за качество чека и полную тождественность подписи Свэна.
Стуча сапогами и дымя окурком сигары, Иенсен смело подошел к окошечку кассы.
Через час ему уже была смешна собственная нерешительность. Все сделалось так просто и быстро, что не стоило из-за этого столько думать.
Жизнь на материке все-таки много проще, чем на Свальбарде. К этому выводу Иенсен пришел уже вечером, ложась спать в мягкую постель Гранд-отеля.
Примерное благодушие и удовлетворение жизнью на материке, более полное, нежели то, что он испытал за два месяца, стоивших ему всего состояния, не покидало Иенсена весь следующий день. Он точно и хозяйственно рассчитывал каждую копейку. Оставалось только дождаться вечера, когда пароход заберет его, чтобы свезти обратно в Берген.
Но вечер принес ему разочарование. Жизнь, только что ставшая простой и понятной, снова вдруг спуталась так, что в ней ничего нельзя было понять. Неожиданности делали ее трудной. Может быть даже более трудной, чем жизнь шпицбергенского траппера.
Держа газету так, чтобы загородиться ею от соседей в ресторане, Иенсен в десятый раз перечитывал глазами, уже перестав понимать ее смысл, заметку, выделенную жирным шрифтом из окружающего текста:
Впервые в истории отделения Норвежского банка в Тромсе ему был предъявлен подложный чек… …есть основания предполагать, что злоумышленник не принадлежит к числу жителей нашего города. Полицейская экспертиза направляет внимание на Берген.
В конце заметки перечислялись приметы похитителя, сообщенные банковским клерком. Они до смешного точно совпадали с тем, что мог бы сказать о себе сам Иенсен по воспоминаниям, сохранившимся у него от редкого знакомства с зеркалом.
Представив себе, каким должен возникнуть его образ по этому описанию в головах читателей, Иенсен почувствовал непривычный холод в спине.
Второй раз легкая материковая жизнь заставила его растеряться, его, ни разу не растерявшегося за двенадцать шпицбергенских зимовок.
Загораживаясь газетой от неустремленных на него взглядов, Иенсен тихо вышел из зала.
- Господин портье, расписание пароходов.
Он взял раскрашенный листок.
- Я могу назвать вам любой пароход, сударь, - портье предупредительно перегнулся через конторку.
- Мне нужно сегодня уехать в Берген.
Не слушая объяснений портье, Иенсен внимательно просмотрел расписание.
- Нет, я поеду завтра. Кажется, завтра тоже есть пароход?
- Да, как же. Мы можем послать за билетом.
- Хорошо, возьмите. Завтра дадите счет.
Иенсен вышел на улицу. У пристани было мало народу. Перегнав Иенсена на велосипеде, к пристани подъехал мальчик-рассыльный Гранд-отеля. Иенсен слышал, как он потребовал билет на завтрашний пароход до Бергена.
Какой-то человек подошел к рассыльному, когда он, отойдя от окошечка, пересчитывал сдачу. Задал ему вопрос, которого Иенсен не мог расслышать; разобрал только ответ мальчика:
- Для нашего постояльца… Да, он приезжий…
Человек ушел за мальчиком к гостинице.
Иенсен неспеша подошел к кассе:
- Билет на сегодня в Гаммерфест.
Кассир удивленно высунулся из окошечка:
- Пароход отходит через пять минут.
- Да, я знаю.
Запершись у себя в каюте, Иенсен пересчитал деньги.
По его расчетам их как раз должно было хватить для оплаты проезда от Гаммерфеста до Кингсбея и для приобретения всего, что нужно охотнику на Шпицбергене. Ровно на одну зимовку. Тринадцатую.
"Может быть даже останется", - подумал Иенсен.
Директор Еремкин удовлетворенно выслушал доклад.
- Да, это как раз то, что нам нужно. Легкие дорожные машины. Не пойму только, какому дураку пришло в голову красить их в белый цвет.
- Повидимому к ним по наследству перешел цвет песцов. Ведь мы как раз на песцах возместили этот прорыв.
Еремкин довольно засмеялся.
- Чорт с ними. Через год все равно будут серыми.
Фрейлейн Эмма удовлетворенно оглядела себя в зеркало. Весь песец, от пушистого хвоста до остренькой мордочки, отразился в створках трельяжа.
Фрейлейн Эмма томно опустила длинные ресницы из риммеля, представляя себе эффект, который она произведет своим появлением в автомобильном магазине. В последней раз она провела карандашом по черным и без того бровям, упиравшимся крутыми дугами в белый образ берета.
- Войдите, - бросила она на легкий стук в дверь.
Господин Крафт в развалку подошел к фрейлейн. Он уверенным движением отодвинул белоснежный мех и вынув сигару из рта прикоснулся толстыми губами к шейке Эммы.
- Вы довольны песцом, моя крошка?
- О да, вы душка. Этот песец великолепен. Он гораздо пушистее того, который нам предложили вчера.
- Еще бы, это лучший русский мех. А вчера нам показывали шпицбергенский… Этот с острова Новая земля.
- Ну, я готова. Мы едем сейчас в автомобильный магазин. Завтра мы с вами покатаемся на новой, ослепительно белой машине. Обязательно Адлер. Я хочу только Адлер.
Господин Крафт недоуменно развел короткими руками.
- Моя детка, нам с вами просто не везет. Мир становится вверх ногами. Я уже справлялся. На складах нет ни одного приличного автомобиля. И ни одного Адлера.