По старой памяти Лаптев эти годы следил за всем, что происходило в Испании или было связано с нею - трагедия республики стала его болью. И он знал: в день начала войны против СССР, 22 июня 1941 года, министр иностранных дел франкистского правительства Серргио Суньер заявил гитлеровскому послу в Мадриде:
"Испанское правительство выражает величайшее удовлетворение в связи с началом борьбы против большевистской России и в равной степени сочувствует Германии, вступающей в новую и трудную войну".
Тогда же он предложил послать на восточный фронт фалангистов. Спустя месяц началось формирование "Голубой дивизии". Вскоре стал известен ее численный состав: более шестисот офицеров, без малого двадцать тысяч солдат и унтер-офицеров - не дивизия, а целый корпус. Уже в середине октября сорок первого года дивизия вступила в бой на тихвинском направлении. На этом участке держала оборону наша 52-я армия. Она дала превосходный урок фалангистам - к середине января сорок второго года состав "голубых" сократился больше чем втрое. Гитлер раздраженно изрек:
"Немецким солдатам испанцы представляются бандой бездельников. Они рассматривают винтовку как инструмент, не подлежащий чистке ни при каких обстоятельствах. Часовые у них существуют только в принципе. Они не выходят на посты, а если и появляются там, то только чтобы поспать. Когда русские начинают наступление, местным жителям приходится будить их".
Нет, Лаптев знал других испанцев! Других добровольцев - волонтеров республики! Те - парни его саперного батальона, бойцы рабочих и крестьянских дивизий и бригад - воевали отважно и умело, и винтовки в их руках всегда были готовы к бою!.. Он вспоминал Феликса Обрагона, не расстававшегося со своим карабином и на койке в казарме; вспоминал малагского докера Хулиана, Рафаэля, журналиста Варрона и всех других своих компаньерос и амигос...
- Так вот, - прервал его мысли Газиев, - после нашей трепки гитлеровское командование отвело "голубых" с передовой. Франко же направил для пополнения дивизии пятнадцать маршевых батальонов, по полторы тысячи солдат в каждом. Прежний командир дивизии смещен, новым назначен бригадный генерал Эмилио Эстебан Инфантес. Ныне дивизия пополнена. Но, по нашим сведениям, в ней началось брожение: кое-кто из "голубых" требует возвращения на родину.
Лаптев начал понимать, какое задание его ждет.
- Если дивизия вернется в Испанию, - продолжал Хаджи, - это получит резонанс во всей Европе, еще больше поднимет дух Сопротивления.
- Как говорится: с богом! - вставил Андрей Петрович, дождавшись паузы. - Ясно. Но только я уже порядком подзабыл испанский.
- Уметь говорить - хорошо, уметь слушать - лучше, а? - с явным неудовольствием оборвал его Газиев. Отодвинул шторку, скрывавшую карту, и ткнул указкой в зеленое поле рядом с красным кругом, обозначавшим Свободный советский район. - "Голубая дивизия" передислоцирована вот сюда.
- К нам под бок! - присвистнул Лаптев. - А я не знаю! Накручу хвоста своим разведчикам!
- Не усердствуй. Твои ребята еще не могли нащупать - дивизия переброшена только вчера. И вчера же к нам перешел офицер-испанец. Он сообщил, что их хотят использовать в большой карательной операции против Свободного района. - Хаджи прищурился. - В берлогу заберешься, да живым из нее не выберешься, а? Уж ребра-то медведь обломает?
"Это как пить дать!" - улыбнулся Андрей Петрович, но промолчал.
- "Голубым" такая перспектива не очень-то улыбается, - продолжил полковник. - Кое-кто из них решил в момент операции перейти на нашу сторону, сдаться. Перебежчик утверждает, что готов перейти весь его батальон - причем тот, который будет наступать в авангарде. - Газиев задернул карту и вернулся к столу, испытующе посмотрел на Лаптева. - Как ты сам догадываешься, офицер перебежал к нам не только для того, чтобы обрадовать нас такой вестью. От имени своих единомышленников он просит гарантий: в момент, когда начнется карательная операция, "голубые" не должны встретить жесткого сопротивления. Иными словами, они хотят без боя, без жертв войти на территорию района, а потом уже сложить оружие.
- А вдруг это ловушка? - вскочил с кресла Лаптев. - Поверить франкисту! Партизаны пропустят их батальон через болото - надежный защитный рубеж, а "голубые" ударят потом во фланг и в тыл! Откуда мы будем знать: батальон идет, или вся дивизия, или в придачу к ней еще и немецкий корпус? А для партизан дивизия или даже полк - это не кружок на карте фронта.
- В том-то и дело... - задумчиво проговорил Газиев. - Надо хорошенько все обмозговать... Но прежде чем мы примем решение, поговори сам с этим офицером.
Андрей Петрович уловил странную интонацию в голосе Хаджи Джиоровича и увидел, что полковник смотрит на него с усмешкой. Однако он не успел подумать о причине этой странности. Газиев нажал кнопку и приказал появившемуся в дверях офицеру:
- Введите испанца.
И тотчас в комнату вошел высокий мужчина в форме обер-лейтенанта вермахта, но со знаком "Голубой дивизии" на рукаве френча. Лаптев поднял на вошедшего глаза, увидел смуглое, обрамленное курчавой черной бородкой лицо, рассеченную шрамом правую бровь - и едва не вскрикнул от изумления. И тот, обер-лейтенант, вздрогнул, вскинул брови - и будто отразилось в его глазах вспыхнувшее перед ним пламя.
- Росарио?
- Артуро!
Они сделали движение навстречу друг другу - и остановились.
- Я так и предполагал, - сказал Газиев. - Надеюсь, обойдетесь без меня и без переводчика? - Он направился к двери. - Побеседуйте, как говорится, по душам. А потом подобьем бабки. - И вышел из кабинета, плотно притворив дверь.
Они еще какое-то время молча стояли друг против друга, и пальцы их немели от оборванного желания обменяться рукопожатием. Потом Лаптев сказал:
- Сядем?
Испанец молча подошел к покрытому зеленым сукном столу, приставленному торцом к рабочему столу полковника. Они сели. Зеленое, без единой соринки, сукно как бы границей легло меж ними.
Андрей Петрович сунул руку в карман. Достал початую пачку "Беломора" и зажигалку, сделанную из отстрелянного патрона там, в партизанской мастерской. Щелчком выбил папиросу, протянул пачку испанцу. Тот покачал головой. Лаптев вспомнил, что и т о г д а он не курил: пикадор. Крутанул шершавое колесико, притянул глубоким вдохом огонек.
Сейчас он спросит. Он затянется покрепче, чтобы отпустила спазма, стиснувшая сердце, и перестал бешено качаться маятник, бьющий в виски, и задаст один-единственный вопрос. Ему незачем долго беседовать по душам с обер-лейтенантом. Он задаст только один вопрос, который мучает его все эти годы. Сейчас и спросит... Какой паршивый табак! Эх, не захватил махорки! У них в районе самосад - вырви глаз, как рашпиль. О чем это он, при чем тут самосад?..
Пауза затягивалась, становилась все мучительней, будто невидимый пресс опускался на них. Но они молчали. Лаптев смотрел на Росарио. Почему он в форме пехотного офицера вермахта, а не в голубом френче с накладными карманами, с ремнями и портупеями и не в красном берете фалангиста? О принадлежности обер-лейтенанта к "Голубой дивизии" свидетельствовал только нарукавный знак выше локтя: обрамленный черной каймой щит, рассеченный желтой полосой по красному фону, с черным крестом и пятью перекрещенными стрелами остриями вверх и с надписью по обводу щита: "Испания", Ничего голубого. Ни пятна... Что ж, в любом случае теперь все станет наконец на свои места... И в любом случае он наконец-то скажет Лене правду. Какой бы она ни оказалась. Хватит! Баста! Это уже сверх его сил - столько лет хранить от нее злую тайну!..
Но дело было не только в Лене. И не в нем самом, Лаптеве. И не в Росарио. И даже не в тех парнях, которые ушли тогда с ним в дальнюю заводскую штольню... От того, что ответит сейчас этот офицер в мундире врага, зависело более важное, может быть, самое важное в жизни.
Ну вот, сейчас... Затянется папиросой и спросит.
Нет, не надо торопиться... Прежде чем задать вопрос, он должен многое восстановить в памяти, чтобы замкнулась связь прошлого с настоящим, - прошлого, казавшегося нереальным в этом заметенном снегами прифронтовом городке, в комнате, где стекла обмерзли ледяными листьями и жаром веяло от щедро натопленной печи. Но реальностью была война - война с фашистами, как бы продолжение той войны под Малагой, Гвадалахарой и Мадридом; реальностью был смуглый чужеземец в мундире обер-лейтенанта, со смоляной курчавой бородой, с бровью, рассеченной давним шрамом, придававшим красивому лицу испанца мужественное выражение. И этого чужеземца звали Росарио Эрерро. Может быть, и тогда Андрея обманула его внешность?.. Но тогда у него было меньше опыта. А теперь все должно стать на свои места.
Нет, еще минуту... Чтобы восстановить цепь событий. Они были связаны с Леной...
3
После возвращения из Испании в Москву он долго, до самой войны, не виделся с Леной. Сначала не мог найти ее в огромном городе, а потом хотя и узнал через Хаджи ее адрес и телефон, но решил не идти и не звонить. Зачем? В доме у Газиева услышал, что у Лены родилась дочь, она назвала ее Хозефой. Все понятно... Сама продолжает учебу в мединституте, и вроде бы у нее какие-то неприятности по комсомольской линии.
Андрей был зачислен слушателем в академию. Потом работал - готовил разведчиков. Началась война. Офицером Разведуправления Генерального штаба РККА прибыл на фронт. Руководил диверсионными группами в Белоруссии. В новой боевой обстановке встретился с многими из тех, кого обучал партизанской борьбе еще в начале тридцатых годов. Пригодились, хотя и пустовавшие, заброшенные, лесные их базы. Эх, если бы сохранили их в неприкосновенности с той поры!.. Потом он воевал под Москвой.
"Для выполнения особых заданий на театре военных действий Военный совет фронта нуждается в сильных, физически развитых, храбрых и преданных Родине людях. Прошу оказать содействие представителю фронта майору Лаптеву А. П. по подбору необходимого контингента людей. По существу вопроса тов. Лаптеву дано указание информировать Вас лично..."
С такими предписаниями он приходил в райкомы партии и райкомы комсомола, в военные комиссариаты и советы Осоавиахима. "Существо вопроса" заключалось в том, что ему было поручено командованием создавать группы для работы во вражеском тылу. Готовил людей, давал им явки, пароли, задания. Провожал, пробирался через линию фронта инспектировать, встречал... В первые месяцы войны группы марш-агентов пересекали передовую и возвращались. С сорок второго года пешим группам переправляться через линию фронта сделалось во много крат труднее. Начали высаживать на парашютах в глубокие и ближние тылы противника. Много раз пробирался Лаптев через передний край.
"Предъявитель сего майор Лаптев Андрей Петрович является начальником оперативной группы, действующей в тылу врага по заданию Военного совета фронта... Всем начальникам партизанских отрядов оказывать полное содействие в его работе всеми средствами. Удостоверение действительно до полной победы над врагом. Подписью и приложением печати удостоверяется..."
Текст напоминал его давнюю, испанскую "тархету". Да, очень многое пригодилось из испанского опыта. Газиев как в воду глядел...
История с Росарио - тоже опыт. И испытание для него и для Лены.
О том, что Лена окончила медицинский институт и работает хирургом в госпитале, находящемся в ведении их управления, Андрей услышал тоже от Хаджи. Когда Лаптева направили в Свободный район, он, узнав, что в госпитале партизанского соединения не хватает врачей, попросил товарища: "Нельзя ли откомандировать Лену? Если, конечно, она сама захочет". Наверное, Газиев уловил что-то такое в голосе Андрея, от чего не усмехнулся, не подмигнул, а серьезно сказал: "Спрошу Лену". - "Только предупреди, что я нахожусь в этом районе. Я не хочу, чтобы..." - "Ты все еще плохо знаешь ее", - оборвал Хаджи.
Трудным и долгим был их путь друг к другу. Андрей чувствовал: Лена рада его видеть, она готова делить с ним свои мысли, она придет к нему не только в радости, но и в печали. И все же незримой, последней стеной стояло между ними нечто. Андрей понимал: это память об испанце, который остался для нее павшим в бою героем. Только время и молчаливая верность могли разрушить эту стену. Все чаще ему казалось, что стены уже нет, она истончилась, как стаявший от тепла лед.
И вдруг - снова этот испанец! Он ничего не знает. Он свалился невесть откуда - словно бы и не было этих лет. Только седые кольца в иссиня-черной бороде Росарио, седые волоски в бровях и стрелы морщин на лице молчаливо свидетельствовали: годы наложили свою печать. Да, много воды утекло в Тахо и во всех реках земли с тех пор, много событий произошло в мире. И надо было многое восстановить в памяти, чтобы замкнулась связь прошлого с настоящим. Она замкнулась. И прошлое вошло в сегодняшнее не воспоминаниями, а реальностью, в плоти своей и крови. И наступила пора спросить. Лаптев понял: что бы ни довелось ему услышать на этот раз от сидящего напротив испанца в мундире вермахта - наконец-то узел будет разрублен.
Лаптев смял папиросу в пепельнице, отодвинул ее в сторону:
- Ну что ж, Росарио, вот мы и встретились. Не ожидал?
- Не ожидал. Но хотел встретить.
- Зачем? Форма лейтенанта республики тебе была больше к лицу. Но почему сейчас немецкая, а не голубой френч и красный берет фаланги?
- "Голубая дивизия" - рядовая часть вермахта, даже названия сейчас не осталось. Только вот это. - Эрерро показал на эмблему. - Когда встречаются немецкие войска, испанцам командуют: "Принять в сторону!", чтобы пропустить их первыми.
- Стало обидно?
Эрерро пожал плечами.
- Не потому ли ты и решил?.. Зачем ты хотел встретиться со мной? Чтобы я подтвердил, кто ты есть?
- Нет. Чтобы рассказать.
- О чем? - Андрей на мгновение стиснул зубы. - Ты помнишь наш последний разговор?
- Да.
- Ты поклялся своей матерью. Я поверил.
- Да. Я поклялся.
- А потом я узнал, что брат у тебя - фалангист и к тебе на связь шел его агент. А потом ни ты и ни один из бойцов не вернулись. И штольни оказались не взорванными. Когда все это произошло, я вспомнил, что ты во время нашего разговора в Море так и не ответил на мой вопрос: правду ли ты рассказал после побега? Ты только воскликнул: "Я не предатель! С этим жить нельзя!" Так? Так ты сказал?
- Да.
- А выходит: можно?
- Не понимаю.
- Ты жив.
- Нет! - будто пружиной подбросило Росарио, и искаженное лицо его стало точно таким же, как тогда в командирской комнате в казарме Моры. Лаптеву показалось, что испанец сейчас бросится на него. Рука непроизвольно скользнула к кобуре.
- Нет! - Росарио отступил на шаг. - Я не предатель и не был им, и ты можешь стрелять меня сколько хочешь! Ты ничего не знаешь! Ничего!
- А брат-франкист? А его агент? А погибшая группа? И выдуманная тобой история с побегом?
- Все так. И все совсем не так...
Будто лопнула в нем пружина - он сник, как бы стал меньше ростом и у́же в плечах. Подошел к столу, сел, устало откинувшись на спинку стула. И снова между ними пролегло настороженное зеленое поле.
- Если хочешь - слушай. Да, у меня был брат офицером у Франко. Сейчас он генерал. И когда меня схватили под Талаверой, это он помог мне бежать.
- Стоп! Ты не сказал об этом ни мне, ни Гонсалесу.
- А ты и комиссар - вы после этого стали бы мне доверять?
- Нет конечно. Но ты должен был сказать.
- Я сказал тебе и ему самое главное: я - не предатель. Да, брат помог мне. Потому что боялся - я помешаю его карьере. Он не мог поверить, что я отдал сердце республике. Он думал, что для меня это - как коррида, лишь бы больше славы. Он не мог поверить, он - франкист... Но почему не хочешь поверить ты?
- Погоди. А почему же ты не выполнил последнее задание?
- Я уже рассказывал твоему полковнику: мы не сумели пробраться в склад, не знали, что у них задублирована сигнальная система. Часовых сняли, отключили сирены. Но вторая сигнальная система сработала, и началась тревога. Охранники блокировали нас в бетонной трубе. Тут начали рваться ваши заряды. Труба спасла меня, хотя я тоже был тяжело ранен. Не знаю, как выжил. Долго сидел в тюрьме. Снова помог брат. А еще больше, когда пала республика, помогли документы сегуридада: донесение Гонсалеса и показания агента, который шел ко мне от брата. Меня выпустили и все мне простили. - Росарио перевел дыхание. - Но я не простил ничего. Когда Гитлер напал на Советский Союз и Франко начал формировать "Голубую дивизию", я захотел вступить в нее, чтобы перейти к вам. Тогда меня не взяли. Взяли только нынешней весной, когда потребовалось пополнение после разгрома под Ленинградом. Я вступил в дивизию ради этого часа. Хочешь - верь, хочешь - не верь. Но я здесь - и это тоже факт...
4
Лаптев лежал на горбине холма. Мягко и неслышно сеялся редкий снег. Сверху, над окопчиком, нависали черные лапы сосен.
Внизу, перед холмом, белесо мерцало болото. Вчера в штабе у Газиева Андрей Петрович сам наметил участок, показал, где проходит единственный брод через трясину, и сейчас местами темневшую проталинами.
Дальний лес сливался на горизонте с небом. Оттуда, из леса, должен двинуться авангард "Голубой дивизии". Вчера Эрерро был переброшен через линию фронта. Добрался он до своих? Приняты ли условия сдачи? Если приняты...
Лаптев посмотрел на циферблат. Через четыре минуты над лесом взлетит зеленая ракета. Он ответит тремя красными.
Они подойдут без выстрела. И только тогда он получит ответ на вопрос, который мучает его все эти годы. Когда-то давно Хаджи сказал: "За победу и за поражение плата у солдат одна - кровь". Сейчас в этом поединке Андрей отстаивает право на доверие, на веру в человека - веру, основанную на внутреннем убеждении, которое не должны колебать ни сцепления фактов, ни холодные доводы осторожного ума.
Они подойдут без выстрела. И если слова Росарио - великая ложь, на которую Андрей снова попался, если самого Андрея обманула эта его убежденность, платой за поражение будет смерть - от Лаптева и его бойцов, редкой цепью залегших по гребню холма, останется мокрое место. Основные силы партизан сосредоточены на флангах. Здесь же их - горстка, а тех - целая дивизия...