Полицейский огрел лошадей кнутом и, ткнув вожжи Якову в руки, соскочил с брички.
- Проваливай отсюда! - закричал он на Яшу. - Следующий раз появишься здесь, тарантас отберу и тебя в каталажку запру. Таких одров на живодерню гнать, а не на проезжую улицу! Порядка не знаешь, собачий сын!
Яша стегнул кнутом по сухим, как витринные муляжи, крупам лошадей и повернул в переулок. "Ой, не одобрил бы Владимир Александрович эту авантюру!.."
- Ну, что? Допрыгались, доигрались?! - накинулся на Яшу Бойко. - Я ж тебя предупреждал: не связывайся с Тормазаном.
Заложив руки за спину, Петр Иванович нервно ходил по комнате.
- Вот теперь прижмут твоего Тормазана, он и расколется. Что тогда будет?
- Тормазан никого, кроме меня, не знает, и я ему ничего ни об отряде, ни о вас не говорил, - успокоил его Яша.
- Ну, а если? Если тебя арестуют?
- Будьте уверены, не выдаст.
- А если в бреду расскажет?
- Если что, то за меня не волнуйтесь, я-то уж никого не выдам.
- Вот так, наделаете глупостей, а мне, командиру, расхлебывать.
- Да что вам расхлебывать, вы сном-духом о Тормазане не знаете.
- Видишь, какой ты! - укоризненно сказал Бойко, останавливаясь перед Яшей. - Товарищ попал в беду - и ты уже готов откреститься от него. Так подпольщики не поступают.
Яша даже рот раскрыл от удивления: это его-то Бойко упрекает! Нет, Яша, конечно, и не думает оставлять Зиня в беде, но чем, собственно, можно помочь теперь Зиню?
- Надо выручать Тормазана, - продолжал Бойко уже почти спокойно. - Да, да, выручать. Конечно, не сейчас, а когда он немного очухается, чтобы можно было переправить его в катакомбы. Вот тогда ты да Николай Шевченко со своими десятками и нападете на больницу. Охрана там небольшая, от полицейского участка далеко, и, если операцию провести с умом, выручить твоего дружка нетрудно будет.
Яша знал Николая Шевченко - смелого, немного замкнутого инженера, о котором еще до войны ходила молва, что он бежал в Советский Союз из-за Днестра. Так же, как и Гордиенко, Шевченко был командиром десятки, и Яше не раз приходилось бывать в его свечной мастерской. По условиям конспирации Яша не знал людей, входивших в десятку Шевченко, но, судя по тем заданиям Бадаева, которые Яша передавал молчаливому инженеру, это были смелые ребята.
- Но когда Зинь начнет поправляться? - забеспокоился Яша. - Не будут же его держать до полного выздоровления! Раз к подследственным отправили, будут допрашивать. Пока мы соберемся, его замучают, в тюрьму запрячут.
- Ты - умница, Яша. У тебя золотая голова! Надо в больнице иметь своего человека. Верно? Это я поручу Садовому. У него там знакомый врач, и с больничным завхозом Алексей когда-то был по петушкам. Только надо бы Садовому пропуск добыть, чтобы охрана к нему не цеплялась. Может, сведешь его со своим знакомым из полиции?
Яша отрицательно покачал головой. Нет, с Фимкой он никого знакомить не будет - есть на то строгий запрет Бадаева. Именно Фимке, которого никто из подпольщиков, кроме Яши, и знать не знал, многие разведчики и связные были обязаны ночными пропусками. Бежавшие из плена и гетто, из эшелонов, увозивших молодежь в Германию, получали различные справки, виды на жительство, а иногда даже ордера на жилплощадь. Яша передавал эти документы Бойко, тот - командирам десяток, но где брал их Яша, никто, кроме Бадаева, не знал, никто и не допытывался.
- Нет, не сведу, - покачал головой Яша. - Пропуск постараюсь достать, а сводить не буду.
- Ради товарища-то можно бы и свести, они бы ловчее столковались, - заметил Бойко.
- Нет, - решительно сказал Яша и вышел из комнаты.
14. Черные дни
Конец декабря и катакомбистам и их городским разведчикам принес немало бед.
Отчаявшись прорваться в катакомбы, оккупанты подтянули в Нерубайское, Усатово, Куяльник и Кривую Балку артиллерию и трое суток гвоздили снарядами по входам в штольни. Потом согнали местных жителей, под дулами автоматов и пулеметов заставили их замуровывать все входы, засыпать песком и камнями все провалы и щели, все воздушные и водяные колодцы. Оставили только небольшую щель рядом со штольней первой шахты в Нерубайском. На рассвете четвертого дня сюда прибыла на грузовиках немецкая химическая рота. Солдаты в защитных комбинезонах сгрузили баллоны и компрессорами начали нагнетать под землю хлорный газ.
Заживо похороненные на глубине 45-50 метров катакомбисты в противогазах, изнемогающие от усталости и отсутствия воздуха, строили газонепроницаемые перегородки, ломами и кирками пробивали в толще земли и камня отдушники и сквозняки, пилами выпиливали в камне новые проходы в пустые многокилометровые штольни, боролись со сном, потому что спать было некогда; боролись с голодом, потому что продукты оказались замурованными в штреках, наполненных газом; боролись с подпочвенными водами, которые мощным потоком хлынули в штольни из потревоженных взрывами родников… Боролись в темноте, потому что керосиновые фонари пожирали остатки кислорода, чадили и гасли. Тела катакомбистов покрылись липким потом. Легкие их шуршали, как сыпучий песок. Руки кровоточили. Глаза выходили из орбит. Мутилось сознание…
Радисты не могли вынести на поверхность рацию.
Связные не могли вырваться из подземелья.
Связь с Москвой и городом оборвалась…
А в городе лютовали метели и бушевали каратели. В свист и вой ветра вплетались стоны и крики, в снежные вихри - седые волосы женщин и пух вспоротых во время облав подушек. Опасно было выйти на улицу не только после комендантского часа, но и среди бела дня. Толпами гнали людей: на Слободку - в гетто, по Николаевскому шоссе - на смерть.
Только к январю катакомбисты отвели газы в необитаемые подземелья, остановили воду, пробились к воздуху, в город пришли первые связные. Надо было восстанавливать связи с уцелевшими подпольщиками в городе, в порту, на железной дороге.
Петра Бойко и Яшу Гордиенко вызвали в катакомбы. При разговоре Бадаева со Стариком Яша не присутствовал, но когда его позвали в штабную пещеру, Петр Иванович сидел красный и потный, будто его только что выпрягли из биндюга. Парторг Зелинский говорил ему, очевидно, продолжая давно длившийся разговор.
- Ты же коммунист, черт возьми, понимать должен!
Владимир Александрович возбужденно ходил по штабной пещере. Увидев Яшу, Бадаев сразу выключился из разговора, увел его в дальний угол.
- Как дела, Капитан? Москва тебе привет шлет и просит помощи.
Заметив тельняшку под расстегнутым ватником, спросил:
- Ты рябчик и в городе носишь?
- Что вы, дядя Володя! За это расстреливают без суда и следствия.
- К нам шел, нарядился?
- Ага, - покраснел Яша.
- Как здоровье отца?
- Болеют батя.
- Врачу надо показать. Обязательно. Если деньги для этого нужны, не стесняйся, дадим.
- Смотрели уже их доктора.
- Ну?
- Не поднимутся батя…
Бадаев обнял его, присел рядом на каменную скамью, внимательно слушал, подперев щеку левой рукой.
- Скажи мне, Яшко, ты вправду уничтожил тогда удостоверение Николая Бакова, когда тебя задержали на Базарной?
- Что за вопрос? Съел.
- Может, не съел? Может, выбросил? Не могло оно попасть в чужие руки?
- Ну, что вы, дядя Володя! Я же тогда желудок засорил, неделю маялся.
- А как же Фимка выкрутился?
- Ха! Этот кадр из воды сухим выйдет! - засмеялся Яша. - Заявил своему начальнику, что, мол, забыл удостоверение в брюках и отдал в стирку. Принес ему в оправдание комок размокшей бумаги, так спрессованной, что там никакая экспертиза не помогла бы. Потеха!
- И Борисов поверил?
- Поверил! Ему, видать, самому не выгодно было предавать эту историю огласке, да и Фимка у него в доверии. Новое выдал, такое же.
- А откуда же это взялось, Яшко? - Бадаев вынул из внутреннего кармана сложенную вчетверо бумажку и подал Яше. Это было удостоверение на имя сотрудника полиции Николая Бакова, переданное недавно Яшей Петру Бойко для Садового.
- Где вы его взяли, дядя Володя?
Бадаев нахмурился, как всегда, когда нервничал, сощурил глаза:
- Его передал нам надежный человек из полиции. Нашел в кармане пьяного Садового, подобранного полицейскими на улице.
- Вот собака! - не выдержал Яша.
- Спокойно, Яша, - взял его за руку Владимир Александрович. - Об этом никто не должен знать. Даже он, - Бадаев скосил глаза на Бойко, который по-прежнему в чем-то оправдывался перед Константином Николаевичем Зелинским.
- Садового надо гнать из отряда! - вспыхнул Яша.
- Цс-с, - строго сжал его руку Бадаев, - Слушай мой приказ. Есть подозрение, что Садовой продался сигуранце. Надо проверить, выследить, где бывает, с кем встречается. Это тебе боевое задание. Только смотри, без моего разрешения никаких мер не принимай, а то дров наломаешь, и себя, и всю группу провалишь. Все, что выяснишь, докладывай мне немедленно.
- А Фимка? - заволновался Гордиенко. - Надо срочно вернуть ему удостоверение, Борисов может кинуться…
- Поздно, Яшко. За Николаем Баковым гестапо уже установило слежку, хотя даже балбес Борисов об этом не догадывается. Фимка должен исчезнуть.
- Как исчезнуть? - испугался Яша. До сих пор "исчезали" только предатели по приговору суда командиров партизанского отряда.
- Сейчас вы с Бойко вернетесь в город, - спокойно продолжал Бадаев. - Поведет вас Тамара. И с нею Фимка должен прийти в катакомбы. Ты с ребятами обеспечишь, чтобы за ними не увязался "хвост".
- Но Фимка… - побледнел Яша. - Он же туберкулезник, он же загнется здесь…
- Другого выхода нет, Яшко. Может, нам удастся потом спрятать его в Савранских лесах.
15. По следу
В дни обороны, когда отряд только готовился к подполью, Садовой был заместителем Бойко по подготовке складов оружия, конспиративных квартир и запасов продовольствия.
Но как только вошли в город оккупанты, Садовой старался не встречаться с подпольщиками, а после того, как полиция подобрала Садового пьяным на улице, он вовсе перестал появляться на Нежинской. Выследить, куда он ходит, оказалось не так трудно: кроме братьев Гордиенко, Садовой никого из ребят Яшиной десятки в лицо не знал, а его, долговязого, в сивой папахе и длинном коричневом пальто, из-под которого спускались до самой мостовой широченные серые брюки, трудно было спутать с кем-либо из прохожих. Через несколько дней Саша Чиков доложил Яше:
- Садовой днюет и ночует в бодеге Латкина.
О ресторане на Дерибасовской Яша знал. Его открыл в первые же дни оккупации какой-то бывший буфетчик парохода, курсировавшего по Крымско-Кавказской линии. Сам буфетчик в ресторане не бывал - он завел себе пару серых в яблоках жеребцов и разъезжал по Одессе в рессорном фаэтоне рядом с высокой блондинкой, известной всему городу Верочкой Церм. Всеми делами в ресторане вершил Всеволод Латкин. Поэтому одесситы ресторан называли просто "бодега Латкина".
- Но в самую бодегу нам попасть не удалось, - добавил Шурик Хорошенко. - Туда пускают только румын да наших черношкурых - полицаев.
Как же попасть в бодегу? Как узнать, что там делает Садовой, с кем бражничает?
Яша с Чиковым прошлись раз-другой у входа в ресторан. Нет, не пустят! Мало того, можешь впутаться в неприятную историю, а того хуже - заметит Садовой и догадается, что за ним следят. Надо что-то придумать…
Размышляя, какой бы найти предлог для посещения ресторана, когда там буде. Садовой, ребята остановились у афишной тумбы, сплошь заклеенной разноцветными раскисшими рекламами, размокшими приказами оккупационного начальства, объявлениями. Одно из объявлений, видно, только что наклеенное - чернильные буквы не успели еще расползтись под тающим снегом, - привлекло внимание ребят.
- Ресторану "Южная ночь" требуются красивые официантки, - прочитал Яша.
- Гм… - ухмыльнулся Саша. - "Южная ночь" - это и есть бодега Латкина. Жаль, что я не девушка, вот бы я тебе, Капитан, информацию оттуда доставлял - пальчики оближешь!
- Чиков! Ты - голова! - схватил его за рукав Яша. - Пошли! Есть идея!
- Точно?
- Как в геометрии, - рассмеялся Яша. - Иди в мастерскую, я сейчас.
Он помахал Чикову рукой и свернул в Красный переулок.
После ухода Фимки в катакомбы, Лена осталась совсем одна. Яша навещать ее не мог - за Фимкиной квартирой установлена слежка. По четным числам встречались на ближней скамейке городского сада. Яша приносил ей что-нибудь поесть. Сидели, как на витрине, на виду у всей Дерибасовской или ходили по мастерским и магазинам, в которых Лена безуспешно пыталась устроиться хотя бы уборщицей.
- Ли, - сказал Яша. - Надевай свое лучшее платье, пойдем в ресторан.
- Чумной, - улыбнулась Лена, - разве ты получил наследство от турецкого султана или король Михай признал тебя своим племянником?
Яша рассказал Лене свой замысел. Она немного струхнула, но взяла себя в руки:
- Мне с тобой, Капитан, ничего не страшно. Кроме тебя, у меня теперь никого нет.
- Не надо паники, Ли, - подбадривал ее Яша. - Придет время, и Фимка будет снами.
- Нет, - вздохнула Лена. - Фимка погиб, катакомб он не вынесет. Теперь ты у меня один, Капитан.
Яша несмело погладил льняные мягкие волосы. Хотелось сказать ей что-то ласковое, что-то такое, чтобы она перестала грустить, чтобы рассмеялась так, как она смеялась при Фимке. Но Яша никогда не говорил девчонкам ласковых слов, не знал, как их говорят, и поэтому только прикасался кончиками пальцев к ее волосам и краснел, краснел, как на первом школьном экзамене. Молчание становилось тягостным, и он решился нарушить его.
- Ну, так пойдем к Латкину?
- Латкин? Откуда он, этот Латкин? Не тот ли это Латкин, что был директором детского дома?
- Какого детского дома?
- Я ж тебе рассказывала, что после смерти отца мать отдала меня в детский дом.
- В Одессу?
- Да. Я была два года. Потом мама поправилась и снова забрала меня к себе в Москву. О Латкине говорили, что он был деникинским офицером… Но…
- Что, но…?
- Но мы любили его. Он был ласков и заботлив.
…Облавами и погромами оккупанты загнали обывателей в темнушки холодных квартир. Жилые кварталы опустели - тот, кто не успел эвакуироваться или уйти в село, не был угнан в гетто или арестован, боялся показаться на улице. Мрачно качались окоченевшие деревья. Угрюмо бродили патрули. Жуткую, настороженную тишину изредка нарушали только пронзительные сигналы бешено мчащихся грузовиков с солдатами да вопли, доносившиеся из домов, где шли облавы.
Только в самом центре, на Дерибасовской, - людно и шумно. Вся уголовщина, выпущенная из тюрем, вся нечисть и старорежимное отребье, десятилетиями ждавшее "конца Советов", все подонки - пропойцы, босяки и сутенеры, карманные воры и спекулянты - сползлись сюда в поисках легкой добычи и дешевых удовольствий, смешались с приехавшими из Румынии дельцами, коммерсантами, авантюристами, мародерами и перекупщиками награбленного, кружились, как осы вокруг гнили, у гостиниц, ресторанов, бодег и офицерских притонов, торговали порнографическими открытками, самодельными картами и календарями, снотворным, морфием, кокаином, духами, совестью и достоинством, ржали, хихикали, подобострастно улыбались нарумяненным румынским офицерам и надменным чиновникам, заискивающе лепетали любезности румынским сестрам милосердия, одетым в короткие шубки и повязанным газовыми шарфиками, из-под которых просвечивали белые косынки с красным крестом. Немецкая, французская, румынская, итальянская, русская и украинская речь, изысканно чистая и до неузнаваемости исковерканная, смешанная с одесским жаргоном, сплетались в один непостижимый гомон. Среди этого сонмища шмыгали разбитные лоточники-подростки в отцовских картузах и маминых кофтах и, коверкая чужие, незнакомые слова, упрашивали военных и штатских румын:
- Повтым, домнауле, а кумпара тутун. Пожалуйста, господин, купите табак.
- Дуте ла дракуле, гемана! Пошел к черту, босяк! - спесиво бросал оккупант и проплывал мимо.
Один из таких лоточников чуть не сбил Яшу с ног у входа в бодегу Латкина.
- Кавалер, купите сигареты! Ароматные, румынские, болгарские! Хотите пачкой, хотите на россыпь: лея штучка, три леи кучка, в кучке три штучки… Капитан, - прошептал Чиков в самое лицо, - он здесь.
- Поди прочь! - нарочито развязно отмахнулся Яша. - Не видишь, с дамой иду.
Сразу за дверью пахнуло пряным теплом, сытной пищей, вином, табачным дымом, оглушило пьяным шумом, звоном посуды, разноязыким говором, ударило в глаза сиянием люстр, стекла, надраенной меди, полированного дерева. Прямо против входа широкая стойка буфета, за которой громоздились полки с бутылками и закусками на тонких тарелках. Налево - дверь, должно быть, в кухню, и вешалка: ряды зеленых, серых, темно-желтых и черных шинелей. Направо - просторный, доверху набитый дымом и гоготом зал.
- Нам к господину Латкину, - с достоинством кинул Яша огромному чернобородому, сверкающему золотой канителью швейцару.
- Всеволод Ипатыч, к вам! - возгласил чернобородый.
Из-за стойки вышел высокий, подтянутый, длиннолицый, бритоголовый мужчина в пенсне и белой накрахмаленной куртке:
- Чем могу? - чуть наклонил голову.
- Мы по объявлению… - спокойно начал Яша.
- Не понимаю, - еще ниже склонилось холеное лицо.
- Вот она хочет поступить официанткой.
В это время к стойке подошла одетая, как танцовщица из кордебалета, девушка с разносом, постучала вилкой о пустую бутылку.
- Минутку. Присядьте вон там, - показал он рукой на плюшевый диванчик возле вешалки и, резко повернувшись, ушел за стойку.
- Он, - прошептала Лена. - Никогда бы на подумала.
Яша, сколько ни всматривался в сизый табачный дым зала, так и не смог разглядеть ни одного знакомого лица.
- Итак?.. - подошел снова бритоголовый. Яша и Лена встали.
- Мы прочитали объявление, что вашему ресторану требуются молодые официантки.
- Красивые, - поправил бритоголовый.
- Всеволод Ипатьевич, вы меня не узнали? Я - Леночка Бомм, - чуть слышно сказала Лена.
Он снял свое великолепное пенсне, протер безукоризненно чистым платком. Глянул на Лену усталыми, как у старой лошади, глазами:
- Я вас не знаю, девочка. Вы меня - тоже.
- Ну как же, Всеволод Ипатьевич…
- Я вас не знаю, девочка, - повторил Латкин, внимательно оглядывая ее с ног до головы.
Надел пенсне.
- И в официантки вы не годитесь.
- Всеволод Ипатьевич, мне надо, - жалобно попросила Лена. - Примите, я все-все буду… буду стараться.
- Господин Латкин, - вмешался Яша, - у нее умерла бабушка, и сама она умирает с голоду, нигде не может устроиться…
- Нельзя, - решительно и холодно отрезал Латкин. - Ни одна воспитанница детдома в "Южной ночи" работать не будет. Здесь надо не только подавать, но и обслуживать господ… Вы понимаете?
- Понимаю, - бледнея, ответила Лена. - Примите меня.
- Разговор окончен, господа, - слегка поклонился Латкин.
Яша и Лена стояли в нерешительности.
- Вы голодны? - вдруг обернулся к ним Латкин, направившийся было к буфету. - У входа освободился столик. Можете зайти, заказать себе пива и жареную скумбрию. Только снимите пальто.