- На что способен этот человек?
- Мы его изучаем. Но он жадный… Жадные способны на многое.
Пержу задумчиво побарабанил пальцами по столу.
- Да, это в духе требований имперского управления безопасности. Вы правы. Только…
Пержу умолк, испытующе посмотрел на Ионеску.
- Что только, господин подполковник?
- Я знаю, на что вы рассчитываете, Ионеску, - лукаво и хищно улыбнулся шеф жандармов.
- Если вы думаете, что я рассчитываю с вашей помощью доказать приоритет румынской разведки над немецкой, то не ошибаетесь.
- Вот именно. Я думаю, что этот приоритет будет соответственно оценен Бухарестом. Особенно, если вы добьетесь реальных результатов… Я охотно выпью эту рюмку за ваш успех, если… Если о вашем агенте ничего не будет известно гестапо.
Ионеску удивленно посмотрел на жандармского подполковника, желтый пергамент лица чуть смяли острые морщинки.
- Да, да! - решительно поднял рюмку Пержу. - Если гестапо узнает о вашем агенте, оно отберет его у вас и весь успех припишет себе. Это - в характере немцев: взяли Ростов - слава немецкому оружию; отдали Ростов - виноваты румыны; снова взяли - опять немцы в героях, а десятки тысяч трупов наших соотечественников остались в сугробах донской степи.
Они подняли рюмки и молча выпили.
Курерару вошел без стука. По нервно вздрагивающим губам под тонкими усиками нетрудно было догадаться, что он очень взволнован. Но Ионеску не заметил этого.
- Покажите-ка дело Садового, господин майор, - довольно потирая руки, распорядился он.
- Показывать дело бесполезно, господин полковник, - доложил Курерару. - Агент Садовой убит.
- Как убит?! - схватился со стула Ионеску.
- Сегодня, в десять утра, труп Садового обнаружен у него на квартире. Из груди и живота извлечены две пули от револьвера системы Браунинг. Больше из него ничего не выжать…
Пержу тоже поднялся с кресла. Он молча смотрел на потемневшее, перекошенное дикой яростью лицо Ионеску. Потом его пухлые губы скривились в презрительной улыбке.
- Не хватало еще, чтобы немцы из "Мертвой головы" добились успеха в борьбе с катакомбистами и доказали неспособность румынской администрации навести порядок в Транснистрии.
Он рывком схватил со стола фуражку и перчатки, не прощаясь, крупными, тяжелыми шагами направился к двери:
- Не сумели… Ш-шакалы…
Звук сильно хлопнувшей двери заглушил последнее слово, произнесенное разъяренным Пержу, но Ионеску и Курерару то слово слишком хорошо было знакомо.
…Шакалы из Галаты! И на совещании, и сейчас напоминания о Галате больно хлестнули по самолюбию Ионеску и Курерару. Прошло более двадцати лет, как они вместе с тысячами белоэмигрантов сошли на пристань у Галатского моста и неуверенно ступили на стамбульскую землю. Валюты у Георгия Иванова и Ивана Кунина не было, а царские ассигнации и "керенки" уже ничего не стоили. Поначалу жили надеждами на скорый крах большевиков и победное возвращение домой. Но жизнь опрокинула эти расчеты и заставила подумать о пустом животе, об истрепавшихся казенных френчах: даже под горячим стамбульским солнцем голым ходить не будешь, а голод - не тетка, научит из песка веревки вить! Бывшие княгини и баронессы пошли официантками, губернаторы - поварами, генералы - швейцарами в кабаре да рестораны. А Иванов с Куниным поселились в портовом районе Стамбула - Галате, где было полным-полно трактиров и кофеен, игорных домов и притонов. Попробовали счастья в игорном доме одессита Сергея Альтбранта. Не поталанило! Начали промышлять чем могли: торговали из-под полы фальшивыми золотыми рублями и стеклянными "бриллиантами", устраивали тараканьи бега, помогали торговцам фруктами и свежей рыбой перетаскивать товары. Заработанного не хватало даже для того, чтобы вечером сходить в шашлычную, откуда неслись манящие острые запахи. Среди людского скопища Галаты, среди гудков пароходов на Босфоре, разноголосицы и смеха, портовой сутолоки участь их, бездомных отщепенцев, казалась особенно горькой и безысходной. А когда в 1923 году президент Ататюрк приказал всем русским белогвардейцам, не прекратившим враждебной деятельности против Советского государства, покинуть пределы Турции, Иванову и Кунину и вовсе пришлось туго - хоть с Галатского моста да в Босфор! Вот тогда-то румынская разведка и пригрела их. Вот тогда-то Георгий Иванов и превратился в Георгиу Ионеску, а Иван Кунин в Иона Курерару.
Казалось бы, с тех пор немало дунайской воды утекло в Черное море и немало Ионеску с Курерару забросили шпионов и диверсантов через Днестр. Будто и пришлись они ко двору в сигуранце, а все же им нет-нет да и напоминали про Галату. Помните, дескать, чем обязаны своим хозяевам…
Оставшись вдвоем с Курерару, Ионеску крепко по-русски выругался и приказал поручить капитану Аргиру тщательно расследовать убийство Садового.
- Он уже занимался этим, шеф, - чуть наклонил по-румынски гладко причесанную голову Курерару. - Ничего утешительного не выяснено, тем более, что убийство произошло во время бомбежки, а труп обнаружен только утром. Аргир склонен к версии, что Садовой убит уголовниками с целью грабежа.
- Ерунда! Эта версия всегда наготове у Аргира, когда он не может выяснить подлинных обстоятельств, - рассердился Ионеску. - Что нам известно о катакомбистах от Садового?
Курерару достал из сейфа папку с донесениями агента, осуществлявшего связь с Садовым, и положил на стол перед Ионеску, но тот брезгливо отодвинул ее одним пальцем.
- Вы мне еще предложите разговаривать с этим грязным доносчиком. Нет уж, увольте, копайтесь в этом сами, а мне доложите главное.
- Из того, что успел Садовой донести в сигуранцу через агента, следовало, что в катакомбах действует отряд чекистов под руководством чекиста Бадаева, присланного из Москвы. Зовут его Павлом, раньше звали Владимиром, но, возможно, что и то и другое имя не настоящее. Петр Бойко, он же Антон Брониславович Федорович - хозяин городской явочной квартиры катакомбистов. У него в слесарной мастерской работает связной отряда Бадаева Яков Гордиенко…
- Немного, - с досадой заметил Ионеску. - Либо он мало знал, либо набивал себе цену.
- В своем первом письменном заявлении, - поспешил добавить Курерару, - Садовой сообщал, что в катакомбах ему бывать не довелось, Бадаев относился к нему с недоверием.
- Да, большевики пьяниц не любят и не верят им. Ну, а чекисты - тем паче. Немедленно займитесь этим хозяином мастерской, майор.
- Взять сейчас?
- Ни в коем случае.
Ионеску жестом приказал Курерару сесть и начал излагать ему свой план.
18. Бадаев выходит в город
А Бадаеву очень нужно в город.
Связь с группами подпольщиков в городе и в порту налаживалась. Вот только долго не было вестей от наших партизан из катакомб Молдаванки. Приходили разные сведения об этой группе. Одни сообщали, что она разгромлена фашистами, другие якобы видели подпольщиков в городе: ходят, дескать, свободно, видать, ушли из подполья, не выдержали. Бадаев не верил этому. Руководителей партизан он хорошо знал - чекисты, люди верные и опытные… А тут и центр запрашивает, давно нет связи с ними, выясните, сообщите… А связные приносят вести одну безрадостней другой.
В первые дни февраля пришел старый горняк Кужель. Он всегда приходил неожиданно, неизвестно откуда, как дух подземелья. Пришел, подсел к Бадаеву, свернул цигарку душистого самосада, поправил рыжеватые, густо перевитые прокуренной сединой усы, вздохнул:
- Плохи дела, Павел Владимирович. Верные люди рассказали: замуровали фашисты партизан в тупиковых шахтах под Молдаванкой. Начисто замуровали.
Бадаев нервно затянулся сигаретой:
- Может, сведения ошибочны, Иван Афанасьевич?
- Нет. Верные, - покачал головой старик. - Старший штейгер рассказал. Мы с ним в катакомбы на сходки ходили в девятьсот пятом, здесь же партизанили в гражданскую, четверть века хлеб ломиком да пилой добывали. Я ему, как себе, верю.
- Может, он ошибся, может, не совсем замуровали?
Иван Афанасьевич недовольно поскреб прокуренными пальцами небритый подбородок:
- Ему все щели на Молдаванке ведомы. Говорит, сурчиной норы, паразиты, не оставили, все бетоном залили.
- А позашкурных, обходных ходов под Молдаванку нет?
- Был один через большекуяльницкие и кривобалковские катакомбы, да лет пять тому на одном участке земляной пласт осел, перекрыло, тупик образовался…
Как помочь товарищам, попавшим в беду? Как спасти людей? Сизым облачком вьется дым от Кужелевой самокрутки, от Бадаевской сигареты, вытекает тонкой струйкой за сквозняком в штольню…
- Ты дуже не журись, товарищ командир, - покрутил стрельчатые усы старый горняк. - Може, я и помогу беде. Есть еще один, совсем старый ход из города. Можно той дырой пробраться под Еврейское кладбище, обойти подземными дорогами Бугаевку… Дальний ход, километров двадцать идти надо под землей, и якщо не наткнемся на сдвиги земляных пластов, то найдем дорогу к замурованным товарищам. Правда, хода там задавленные, кое-где и на животе нужно проползать, местами завалы бута руками разбирать придется… А мне уже седьмой десяток. Дай кого из хлопцев покрепче мне в помощники… Авось, выведем… Не пропадать же людям, в самделе…
А поверят ли партизаны незнакомым людям? Не сочтут ли их за провокаторов, подосланных оккупантами? Ведь отряд в катакомбах, что рота в бою, - уйти без приказа не смеет. Оставить боевой пост может только мертвый - таков закон чекиста… Нет, никто, кроме Бадаева, не выведет их. Только ему, только ему, ему одному может поверить командир попавшего в беду отряда.
Ход, о котором говорил дед Кужель, начинается где-то в парке, у Ланжероновского пляжа. Прежде чем в него войти, надо выйти в город, разведать, не обнаружен ли он фашистами, хотя старый шахтер и уверяет, что дырой той с самой гражданской войны никто не пользовался и занесло ее прелым листом за двадцать с лишним лет так, что днем с огнем ее не найдешь.
Правда, оставлять отряд надолго Бадаев по инструкции не имеет права. Хотя он несколько раз выходил в город и даже оставался там суток по двое, но каждый раз на то было разрешение Москвы. А где его взять, то разрешение, когда уже третьи сутки нет связи, в наушниках, кроме треска электрических разрядов, ничего не услышишь… А там гибнут, задыхаются боевые товарищи. Бадаев невольно вспоминает, как в декабре и здесь задыхались газами в подземном склепе - еще бы полсуток и… В инструкции, конечно, многие случаи предусмотрены, и писали ее умные люди, но такой случай, как у катакомбистов, предусмотреть никто не мог - считай, со времен Спартака люди в катакомбах не воевали. Значит, надо соображать самому, соображать не мешкая.
Бадаев приказал позвать связную Тамару Межигурскую и приготовить фонари.
…Яша очень жалел, что не застал Владимира Александровича у Бойко.
- Да он всего минут десять, не больше, был, - прищурил один глаз Бойко, будто прицеливаясь в Яшу. - Нервничал чего-то и торопился. Да и явился, заметь, с утра, никогда в такую рань не приходил.
- Один был?
- Нет. С мим Тамара Меньшая и еще какой-то усатый старик. Водит всяких тут на нелегальную квартиру, никакой конспирации. А еще чекист!
- Куда ушел, не сказал?
- Нет. Переоделся, чтобы катакомбами не пахло, услал куда-то связную и ушел со стариком. Велел Тамаре быть здесь завтра к вечеру. Может, и он придет. Я велел Петру Продышко спирта и пива доставить.
- Вы бы еще додумались оркестр выставить для встречи.
…Девятого февраля 1942 года над Одессой валил густой снег, злой ветер подхватывал его, закручивал в белые жгуты, с воем и свистом хлестал теми жгутами прохожих по лицам, по глазам, норовил сбить с ног..
Хорошенко в тот день не работал - грипповал. Алексей закрыл мастерскую - кто придет в такую непогодь! - пошел к родным. Яша с Чиковым поднялись в свою комнату.
Вскоре пришла Тамара. Большой накидной платок, длинное пальто и кирзовые сапоги были так залеплены снегом, что Яша и Чиков еле отчистили их на лестничной площадке. Ребята усадили босую, продрогшую от холода Тамару на койку, закутали суконным одеялом.
- Грейся. Спирту немного выпьешь?
- Нельзя, - вздрагивая всем телом и согревая дыханием закоченевшие кулачки, ответила Тамара. - Скоро Павел Владимирович придет.
Маленькая, щупленькая, коротко стриженная, она и теперь напоминала Яше скорее смышленого крестьянского паренька, чем ту веселую и таинственную молодую женщину, которую он встречал иногда на праздничных вечеринках у ее родственницы.
- А вы меня помните, Тамара?
Межигурская засмеялась, не отнимая кулачки ото рта, будто грела их не дыханием, а смехом:
- Помню, Яшко.
- Нет, не тогда в катакомбах, а еще до войны. Помните, вы на октябрьские гуляли у наших соседей, мы с Толиком, сыном вашей родственницы, читали стихи о Дзержинском, а вы подошли потом и прикололи нам на галстуки гвоздики…
- А потом ты оборвал у соседки все хризантемы в палисаднике и навалил мне целую охапку… - все так же смеясь, вставила Межигурская.
- Значит, помните! - залился краской Яша. - А я думал…
- Помню, Яшко. Только ты был тогда просто бесшабашным сорванцом, а теперь - подпольщик, разведчик. Я слежу за твоими успехами и горжусь тем, что рекомендовала тебя и Алешку в отряд… Вот только танцевать тебя так и не научила. Ну, ничего, у нас с тобой еще все впереди. Правда?
Так вот откуда Бадаев все знал о нем! А Яше-то казалось, что все так просто - понравился Бадаеву Яшко-Капитан и все тут!.. И раньше Яша как-то тянулся к этой загадочной для него молодой женщине-чекистке, а сейчас почувствовал, что стала она для него такой близкой, такой родной, что, может, кроме матери… да еще, кроме Лены, Ли… никого и нет у него роднее… Ему захотелось рассказать ей о Ли, о своей любви, доверить ей то, что, пожалуй, никому и никогда не доверил бы… И рассказал бы, если б не Петр Иванович, который все время крутился в комнате Гордиенко, то, вдруг вспомнив о чем-то, бежал в свою комнату, где сиял белой скатертью, рюмками и графинами большой стол, чтобы через минуту снова зайти и спросить, не хочет ли Тамара выпить чего-нибудь или поесть.
Хотел Яша рассказать о Ли. А заговорил совсем о другом:
- Мне бы таким, как вы… И как Бадаев.
- Каким же, Яшко? - все еще смеясь, дула на пальчики Тамара.
- Чекистом. Смелым и… твердым, как кремень.
Тамара вдруг перестала улыбаться. Она взяла Яшину руку в свою холодную, тонкую и сильную ладонь:
- Нет, Яшко, нет. Чекист - не кремень. Чекист это… Это как горьковский Данко. Помнишь? Вынул из груди свое сердце и зажег его, как факел, для того, чтобы спасти других…
Неожиданно вошел Бадаев, возбужденный, раскрасневшийся от холода, довольный:
- Ах, хороша вьюжка! - потирая озябшие руки, смеялся он. - Родные края напоминает. В лес бы сейчас, в домик на курьих ножках: в маленьком камельке уютно теплятся угли, на столе шипит чайник, пахнет сухим листом и травами, а за окном - светопреставление! Ах, прелесть!.. Говорят, боги не засчитывают в счет жизни время, проведенное на охоте… Правда, Яша? Да откуда тебе знать, твоя стихия - море! И это не хуже, я думаю… А кстати, как твой подрывник, все еще хворает?
- Обойдемся без Зиня. Я говорил с его дедом, ко дню Красной Армии рванем офицерское собрание…
- Хорошо бы, Яшко, хорошо! Вон черноморцы в районе Судака в третий раз десант высадили. Надо и нам почаще напоминать господам завоевателям, что они не гости на нашей земле, а воры, что мы здесь хозяева.
- Будет сделано! Все будет точно!
- А завтра, Яшко, - Бадаев отвел Яшу к зашторенной черным молескином балконной двери, чтобы остальные не слышали их разговора, - сходи на квартиру к Екатерине Васиной. Адрес знаешь?
Яша молча кивнул головой.
- Там дед Кужель наших людей из Молдаванки на ночь пристроил. Помоги Васиной определить их на квартиры. И документами помочь надо.
- Есть! - по-флотски ответил Яша. - Несколько бланков паспортов еще от Фимки осталось. Как он там, Владимир Александрович?
Ответить Бадаев не успел - вошел Бойко, увидел Бадаева, засуетился, позвал жену:
- Жека, принимай дорогого гостя!
В нарядном платье, надушенная и напомаженная, гибкая, как дикая кошка, Жека всех оттеснила от Бадаева:
- Павел Александрович, голубчик, у меня сегодня день рождения, не обидьте, не побрезгуйте.
- Да мы уже, кажется, отмечали ваш день рождения, когда я в прошлый раз был в городе.
- То день ангела был. А сегодня… Вы у нас заночуете, правда же? - увивалась Жека.
- Э-э-э, нет. Не могу. До комендантского часа надо выйти из города.
- Да что там комендантский час! - подскочил Бойко. - Мы с Яковом вам такой аусвайс, такой пропуск дадим - днем и ночью можно ходить с ним по городу. Правда, Яков?
- Не уговаривай, Петр Иванович, не могу. Дело есть дело.
- Ну, хоть за столом посидите. Не обижайте Жеку.
- Я такую настоечку на чистом спирту приготовила, такие огурчики достала… и маслинки малосольные, закачаетесь!
- Спасибо, спасибо, - прижимал руку к груди Бадаев. - Вот если бы вы мне пару сухих портянок достали, довелось по воде брести, ноги совсем промочил.
- Сей момент, Павел Александрович, сей момент, - заметушился Бойко. - Жека! Тащи мою фланелевую рубашку!
- А ты - человек, Старик. С тобой не пропадешь.
Бадаев зашел на квартиру Бойко не только для того, чтобы переобуться. Совет отряда катакомбистов и раньше был недоволен работой Петра Ивановича, а история с Садовым окончательно убедила Бадаева в том, что дальше Бойко руководить городским подотрядом не может. Оставлять его в городе - тоже небезопасно. Совет решил закрыть конспиративную квартиру на Нежинской. Бойко придет в катакомбы вместе с Бадаевым и больше в город не вернется. Мастерскую следует ликвидировать, а ребятам - идти на заводы, возглавить сопротивление рабочих оккупантам. Фашисты заставляют одесситов работать на заводах и фабриках. Полиция взяла на учет всех трудоспособных, обязала явиться на биржу. Неработающих вылавливают во время облав и либо отправляют на каторгу в Германию, либо бросают в лагеря смерти… Ну что же! Одесситы пойдут на работу. Будут работать и уничтожать сделанное. Как портовики: грузят суда, но ни одно судно, груженное в Одессе, еще не дошло до порта назначения. Или как железнодорожники: сами составляют эшелоны, сами и взрывают их на перегонах… Новая обстановка требует и новых форм борьбы подпольщиков. Бадаев еще вчера хотел было сказать Бойко, чтобы тот собрал командиров групп, хотел проинструктировать их о работе в новых условиях, но в последнюю минуту будто шепнул ему кто - не надо, братья Гордиенки и Чиков сами свяжутся с ними и передадут указания совета отряда.
…Теперь, ожидая, пока Бойко принесет сухие портянки, Бадаев прикидывал в уме, искал удобный момент, чтобы приказать Старику отправиться с ним в катакомбы.