19. Золотое колечко
За ночь снегу того, снегу намело во дворе - чистого, пушистого. Синие сугробы! И, кажется, свет шел не с неба, а от густо заснеженной земли, мягкой, как огромная пуховая перина.
- Доченька, - сказала Матрена Демидовна. - Наготовь снежку. Натопим его и вечером баньку устроим - отца помоем, хлопцев покличем, у них, небось, чубы, что та проволока стали.
Нина схватила ведро, кликнула Бобика и с порога, как в белопенный прибой моря, - у-ух!
А Бобик! Бобик совсем ошалел от солнца, от радужных искр в снегу, от Нининого звонкого смеха - кувыркается, прыгает, визжит и лает, хватает зубами и лапами Нину за пальтишко, валит в снег.
- Ах, Бобик, Бобик, глупый пес, - смеется Нина. - Ты же ничего не понимаешь, дружок, ничего!.. Ну, не лай, милый, не лай. Не лижись! Хочешь, я тебе покажу золотое колечко, хочешь?
Нина поймала Бобика за ошейник, прижала его голову к себе, сунула к самым собачьим глазам палец с блестящим, как солнце, колечком.
- Ну, смотри же, смотри, это мне Леша вчера подарил!..
Вчера Нина рано закрыла ставни в своей комнате и легла спать. Но уснуть никак не могла - очень хотелось есть. За стеной крупными мужскими шагами ходила мать - она тоже хотела есть и думала, чем накормить отца. Что-то ворчала себе под нос, входила в комнату Нины и гремела кастрюлями. Они были пусты. Кому же лучше было знать об этом, как не маме. Но мать как будто не могла поверить этому и все заглядывала и заглядывала в них… Потом она тяжело вздохнула, достала из буфета кусочек хлеба (маленький, черный, черствый, Нина знала - это последний кусочек во всем доме), посыпала его солью, налила из графина стакан снеговой воды и понесла отцу.
Нина никак не могла уснуть.
Пришел Алеша. Сел на краешке Нининой кровати, погладил ее по отливающим медью волосам.
- Красивая ты у нас, Нинок, вся в отца. Говорят, если девочка в отца, счастливой будет… Ты будешь счастливой, Нина. Будешь…
- Леша, ты ничего не принес?
Алексей всегда приносил что-нибудь: кусочек хлеба, сухой затертый бублик, как-то даже несколько ломтиков ветчины, прихваченных Яшей в бодеге Латкина.
- Нет, сестричка. Ничего у меня нет. Ничего… Завтра Петр Иванович обещает партизанский паек выдать. Завтра принесу.
С тех пор, как Нина следом за братьями дошла до Усатовских катакомб, ребята не скрывали от нее, что они связаны с партизанами. Однажды даже послали ее в оперный театр на дневное представление, на галерку. Рядом с Ниной сел старичок в очках, очень похожий на старого аптекаря. Когда занавес поднялся и свет погас, Нина сунула в руку старику записку от Яши…
- Завтра принесу, - повторил Леша.
- А паек из катакомб дядя Павел принес? Или дедушка с усами? - не открывая глаз, спросила Нина.
- Какой Павел? Какой дедушка с усами? - встревожился Алексей.
Нина тихонько засмеялась:
- Вчера я видела дедушку Кужеля. И с ним, наверное, дядя Павел был - такой высокий, красивый… Плечи - во!
- Все ты придумала, Нина. Откуда тебе Кужеля знать!
- А вот и не придумала, а вот и знаю, - опять тихо засмеялась Нина. - И хатку его знаю: белая белая и рядом - колодец, как на картинке… Только колодец без журавля, а с барабаном. Такой деревянный барабан с ручкой, на него цепь накручивается - длиннющая-предлиннющая…
- Все это тебе приснилось, Нина. Нет никакого Кужеля и никакой белой-белой хатки…
- А вот есть, - упрямилась Нина. - А вот видела! Весной пионеров возили на экскурсию в Нерубайское, ты не знаешь. Дедушка Кужель и еще второй дедушка, дедушка Трофим… Трофим Прушинский. Они нам катакомбы показывали, где при деникинцах партизанили. А потом к дедушке Кужелю мы ходили воду пить… Я помню…
- Ну вот, - сказал Леша. - А теперь тебе дедушка Кужель приснился. Поняла?.. И никому этот сон рассказывать нельзя. Поняла? Так надо. Ты же обещала быть дисциплинированной, Нина. Обещала?
- Ага, - вздохнула девочка.
Леша был очень грустен и нежен.
- Вырастешь, Нинок, будешь счастливая… Вспомни, что все, что мы делали с Яшей, делали для тебя… для всех вас…
Он поцеловал ее в оспинку на лбу, как раньше делал отец, когда Нина ложилась спать.
- А сейчас ничего у меня нет, золотинка, ничего… Кроме вот…
Леша торопливо снял со своего пальца тоненькое золотое колечко, подаренное ему мастером ювелирной фабрики в день первой Лешиной получки. Чудной это был мастер: другие от учеников с первой получки требовали долю на пропой, а он за свои деньги делал своим ученикам подарки. Говорят, тот мастер в гетто снял свои золотые коронки и отдал охраннику, чтобы тот не видел, когда будут переправлять на волю больную еврейскую девочку. А сам умер от голода…
Нина проснулась утром, колечко сияло на ее худеньком пальчике…
Но глупый Бобик ничего не понимает в золотых кольцах. Он скулит, вырывается, гребет лапами снег, норовит лизнуть Нину в лицо, бесшабашно весело смотрит Нине в глаза.
- Ах, пес, пес! - смеется Нина, целует Бобика в черный нос и отпускает ошейник.
Ошалелый Бобик кубарем вьется в снегу, визжит и убегает.
А Нине весело! Розовыми пальчиками она нагребает в ведро искристый снег и поет звонко, на весь двор поет:
Сидит бешеный Адольф
Под смерекою.
Он не мелет, не кует,
Не мерекает.
Антонеску перед ним
Низко стелется.
Только Гитлер не мычит
И не телится!
А в конце двора появляется дворник Степан. Хмурый, горбатый дворник, заросший рыжей щетиной, повязанный грязным платком вокруг шеи, с длинными, до колен, неуклюжими руками. Маленькие недовольные глаза из-под лысых бровей. Колючки, а не глаза… Он был дворником при Советах, остался и при румынах. Во дворе все его опасаются, говорят - оккупантам продался. Он всегда пугает Нину:
- У хлопцев ваших шумно вечером было в комнате. Пусть прекратят, а то в участок доложу.
Или:
- Опять до ночи в мастерской сидели. Свет жгли. В щели свет видно, маскировку нарушают.
Если кто ночью во дворе спичкой чиркнет - сразу:
- Гаси огонь! Бомбу с воздуха захотел?!
А что та спичка? Ее и на земле-то за несколько метров уже не видно.
Нина не видит горбатого Степана, поет, смеется.
А он тихий, как тень, подходит к ней почти вплотную:
- А я бы на твоем месте, девка, песен не пел.
- Почему? - смеется Нина. Она сегодня даже и нелюдимого дворника не боится.
- Вчера вечером твоих братьев сигуранца взяла.
Нина ничего не понимает. Нина смотрит на дворника. Лицо ее постепенно бледнеет, глаза становятся большими-большими.
- Как взяла?
- Так. Арестовала.
- А-а-а-а!.. Ма-ма! Ма-мочка! - Крик, как удар клинка, рассек утреннюю тишину двора.
20. Данко зажигает факел
А вчера вечером вот что было:
- Ты - человек, Петр Иванович. С тобой не пропадешь, - повторил Бадаев, обматывая ногу разорванной надвое почти новой фланелевой рубахой. И тут же подумал: собственной рубахи, вишь, не пожалел, а выполнить приказ - не выполнил. Ну, ничего - там, в катакомбах, разберемся…
В дверь постучали требовательно и грубо.
Петр Иванович встрепенулся и побледнел. Только что вернувшемуся от родных Алексею Гордиенко показалось, что Бойко ждал этого стука.
- Кто там?
- Проверка документов, откройте.
Бойко посмотрел на Бадаева. Бадаев втолкнул ногу в валенок, притопнул для верности о пол, сунул за голенище пистолет, поднялся:
- Все в порядке. Открывай.
Документы у катакомбистов, были, действительно, в порядке. И у Бадаева, и у Межигурской. Их уже проверяли в городе патрули - подозрений не вызвали. Комендантский час еще не наступал, опасаться нечего.
Вошло четыре румынских офицера. Два автоматчика встали у двери.
- Кто хозяин квартиры? - спросил по-русски капитан с оловянными, как пуговицы на его мундире, глазами.
- Я, - ответил Бойко, втягивая голову в плечи. Его била дрожь. Трясущимися руками он достал из внутреннего кармана документы. Капитан взял их, подошел поближе к лампе, долго и тщательно рассматривал паспорта Бойко и его жены. Потребовал представить лицензию на право открытия мастерской. Потом вернул все бумаги и спросил, будто между прочим:
- У вас живет Яков Гордиенко?
Скрывать было бесполезно - только вчера дворник переписал всех проживающих в доме и списки отнес в полицию.
- Да… здесь.
Яша стоял у балконной двери. Шпингалеты, как всегда; были приподняты - толкни и дверь откроется. Рядом на спинке висел пиджак, во внутреннем кармане - браунинг. Тот самый, с которым он ходил к Садовому. Конечно же, капитан спрашивает его не случайно - кто-то донес, видно. Выхватить оружие, выстрелом потушить лампу, выскочить на балкон. Для этого потребуются всего секунды. А потом, воспользовавшись суматохой, по приставной лестнице, всегда стоящей наготове, на крышу и…
- Кто здесь Яков Гордиенко?
Это спрашивает оловянноглазый. Можно, конечно, выстрелить сперва в эти ненавистные оловянные кружочки, а потом в лампу. Но Бадаев?.. Если начну стрельбу, Бадаев пропал, ему бежать не удастся - до балкона далеко, а за дверью, в прихожей, полно военных… Погублю Владимира Александровича… Провалю конспиративную квартиру… Схватят Лешку, Сашу, Бойко, Межигурскую… Как это она сказала? …Вынул из груди свое сердце и зажег его, как факел, чтобы спасти других?.. А если это просто проверка документов - проверят и уйдут. Меня, конечно, арестуют, раз уже спрашивают. Но другие-то могут избежать ареста… Будут мучить, пытать!.. Но Данко… нет, не Данко - чекист вынимает сердце, чтобы спасти других!.. "Что за парень! Все на себя взял, никого не выдал!" - слышит Яша голос Фимки… "Я бы такого навек полюбила. Я бы такому всю жизнь отдала!" Это ее голос. Она смотрит в безграничность, будто нет ни стен, ни Фимки, ни Яши… "Я бы такому!.. Я бы такому!.." - гремит в ушах… Нет, нет, не мечтательно, как тогда, после чтения письма Зигмунда Дуниковского, громыхает, как набат, как проклятие. "Я бы такому, что предал командира! Я бы такому…"
- Яков Гордиенко здесь?
Голоса накатываются, перехлестывают друг друга, как волны в шторм, и гудят, прорываясь отдельными фразами - грозными, суровыми, невыносимо гремящими. "Алексей сможет… а ты…" - Отец отворачивается от него к стенке. Отец! Батя!..
Яша посмотрел на товарищей. Бадаев спокоен: конечно же, обычная проверка документов. Тамара Межигурская стоит рядом, внимательно смотрит на Яшу. Яше кажется, что губы ее шевелятся, беззвучно повторяя: "Как Данко!.. Как Данко!.." Нет, Яша не может ради своего спасения жертвовать Бадаевым… Тамарой… Алексеем… Нет, не может! Он вырвал руку из Тамариных пальцев и сказал твердо и громко:
- Я - Яков Гордиенко.
Яша сам не узнал своего голоса: грубого, мужского, сильного… И сразу стихли все голоса. И Фимкин, и Ли, и отца… Такая в доме тишина, что слышно, как за дверью кто-то нетерпеливо щелкает затвором винтовки… А документы в порядке… и комендантский час еще не наступил, опасаться Бадаеву нечего!
- Я - Гордиенко! - повторил Яша и шагнул от балкона.
Алексей и Межигурская невольно шагнули вперед, будто хотели закрыть собой Яшу от кинувшихся к нему навстречу фашистов.
Бойко охнул и закрыл глаза руками.
- Не пугайтесь, Петр Иванович, - Яша раздвинул руками Алексея и Межигурскую и еще раз шагнул вперед. - Вы-то здесь ни при чем. Откуда вам было знать о моих делах?..
- Имею приказ арестовать вас, - рявкнул капитан. - Друмеш!
Друмеш - долговязый, носатый и черный, как грач, локотенент, подскочил к Яше с наручниками. Он торопился, замок наручников никак не закрывался.
- Спокойно, локотенент, - усмехнулся Яша. - Слово пижона, не убегу.
- Вы кто таков? - повернулся капитан к Бадаеву.
Бадаев не спеша доставал документы из внутреннего кармана. Самое главное - спокойствие. Надо отвечать не громко, с достоинством. Хорошо, что не приказал вчера Бойко собрать командиров боевых групп…
- Это мой гость, господин офицер, - захлебываясь от страха, пролепетал Бойко. - У жены именины, день рождения.
Бадаев подал капитану паспорт.
- Носов, Сергей Иванович? - спросил офицер, заглянув в документ.
- Так точно, господин офицер, - подтвердил Бадаев.
Аргир полистал паспорт.
- Где родились?
- Из рязанских, господин офицер.
- Где работали?
- В артели гужевого транспорта, господин офицер.
Капитан что-то буркнул и вернул Бадаеву паспорт.
У Яши сухим блеском сверкнули глаза: у-у, жабы! Можете со мной теперь что угодно делать, главное - Бадаев спасен! Спасен Бадаев! Вы еще узнаете на своей шкуре, что это значит!.. Ли тоже обо мне узнает. Уж Фимка-то потом все ей расскажет, как было!.. И Тамара не пожалеет, что рекомендовала меня в отряд!..
- Кто такие остальные? - спросил у Бойко капитан.
Петр Иванович, кажется, тоже начал приходить в себя - гроза миновала! Показал на Алексея:
- Это брат Якова Гордиенко. Живет у меня.
- Ясно, - капитан даже не стал смотреть Лешкины документы. Сашины и Тамарины тоже.
- В той комнате - моя жена, - доложил Бойко.
- Хорошо, - сказал капитан. - Попрошу всех одеться. Надо пройти в полицию, оформить протокол об аресте Якова Гордиенко. Это ненадолго, господа. Потом можете отмечать свои именины.
Автоматчики вывели Яшу в коридор. Офицеры просто так, для порядка, ощупали карманы задержанных мужчин: все в порядке, оружия нет. Только локотенент, обшаривший карманы Яшиного пиджака, что-то крикнул по-румынски и протянул Аргиру сверкающий никелем пистолет.
- Чей пиджак? - спросил Аргир.
- Якова Гордиенко, господин офицер.
- Ну вот. Я так и знал. Вещественное доказательство.
"Как быть?" - напряженно думал, одеваясь, Бадаев. Он понял поведение Яши: настоящий парень, решил принять все на себя, чтобы не провалить конспиративную квартиру и его, Бадаева. Бадаев и сам готов был пожертвовать ради Яши своей жизнью… Но жизнь Бадаева принадлежит отряду, Родине, делу, которому он служит. Сейчас, когда налаживалась связь с подпольным обкомом партии, с партизанским отрядом Лазарева, с портом и железной дорогой, когда, наконец-то, удалось связаться с подпольем Ивана Кудри в Киеве и в его, Бадаева, руках сосредотачиваются нити одесского подполья, он не имеет права распоряжаться своей жизнью даже ради Яши… А если?.. Нет, не может быть! Ведь не прошло и полчаса, как он зашел в квартиру, откуда же сигуранца могла узнать, когда могла подготовить засаду?.. Вероятно, Яша действовал неосмотрительно с Садовым, кто-то заметил, донес… Или просто очередная облава? Теперь они устраивают их в любое время суток. Но не больно ли много офицеров для одного патруля?.. А черт, у страха глаза велики - они теперь думают, что жители всего города, всей Транснистрии - подпольщики… Ничего, улик против него нет. Подержат и выпустят, а там: держись, Яшко! В беде тебя не оставим!..
21. Испытание на стойкость
- Что вы наделали! - напустился Курерару на капитана Аргира, тыча ему в лицо паспорта задержанных. - Испортили обедню! Я же вас предупреждал: брать Бойко и Гордиенко только тогда, когда на явке будут катакомбисты. А вы такой фортель изволили выкинуть! Арестовали каких-то пьянчужек, собравшихся на именины мадам Бойко! Гром рака покалечил!
Аргир хотел возразить начальнику следственной части, что арест произведен с его ведома после того, как агентура донесла, что в квартире Бойко собрались посторонние люди, но тот махнул рукой - стареете, дескать, капитан Аргир, теряете чутье контрразведчика, как старый пес нюх! Мало того, что агента подпольщики убили у вас под носом, так вы еще сами провалили такую операцию - не хватило терпения разыграть проверку документов до конца и, убедившись, что на явке нет интересующих сигуранцу объектов, убраться восвояси. От этого биндюжника Носова за версту несет дегтем и сыромятными гужами - какой он подпольщик!
Аргир и сам понимал, что промахнулся. На его запрос из полиции сообщили, что действительно в одесской артели гужевого транспорта был такой Сергей Иванович Носов, судимый, из рязанских, в первый же день войны мобилизованный на оборонительные работы и дезертировавший из ополчения. Теперь оставалось только выгнать ко всем чертям всех задержанных, кроме, конечно, Бойко и братьев Гордиенко. Выгнать, само собой разумеется, ночью, после комендантского часа, чтобы патрули перестреляли их на улице, как куропаток… На какие-то ценные признания Бойко и Гордиенко рассчитывать тоже не приходится - Аргир успел убедиться в фанатичной стойкости большевистских подпольщиков. Да и вряд ли хозяин явочной квартиры и связной знают то, что интересует сигуранцу… Ну, а проваленная явочная квартира потеряла всякую ценность, больше туда никто не явится, обрывается последняя ниточка… И все это по его, Аргира, вине: не поторопись он вчера назвать имя Якова Гордиенко, все прошло бы незаметно, рано или поздно они накрыли бы на явочной квартире крупную птицу…
- Вы совсем потеряли голову, капитан! - услышал Аргир раздраженный голос Курерару. - Я в третий раз предлагаю вам приступить к допросу Бойко, а вы стоите, как истукан, и что-то там шепчете себе под нос. Или потеряли способность к работе?
Аргир вздрогнул. Ему очень хорошо было известно, что ожидает сотрудника контрразведки, в ценности которого сомневался Курерару. Такой работник исчезал бесследно.
…В тесной и грязной камере - пять шагов в длину, три - в ширину - оказалось четверо: братья Гордиенко, Саша Чиков и Петр Бойко.
- Откуда этот гад оловянноглазый узнал мою фамилию? Почему они меня искали? - спрашивал сам себя вслух Яша.
- Завидное знакомство, - насмешливо процедил Чиков. - С такими связями ты далеко пройдешь, Яшко.
- Не зубоскаль, Сашко. Не время, - заметил Алексей.
- Почему нет с нами… - Яша недоверчиво покосился на дверь камеры. - Где Носов? Петр Иванович, вы шли с ним последним, почему нет с нами Носова?
Но Бойко совсем расклеился: почернел лицом, как земля, забился в угол, стонал и дрожал.
- Да чего вам-то бояться, Петр Иванович, - подбадривал его Яша. - Скажете, что не знал, мол, что у Гордиенка есть оружие, думал, порядочный человек, кто он - на лбу не написано. Валите на меня, молодой, выдержу… Самое главное: молчите про Садового - сном-духом, мол, не ведаю.
Бойко молчал, грыз пальцы, как волк прихваченную капканом лапу.
Вскоре его увели.
- Достанутся Старику как хозяину самые сливки, - сочувственно вздохнул Чиков. - Жалко…