- Ну, погодите, господа эсеры, посмотрим, куда вы от большевиков побежите. Мы поговорим с вами по-настоящему в нашей родной Сибири.
Свои угрозы анненковцы выполнили через несколько недель: они расстреляли сибирских эсеров.
Видно было, что все ближе и ближе подвигается к Самаре фронт. Митинги и собрания учащались с каждым днем. Афиши кричали аршинными буквами о предстоящих выступлениях вождей. Рядом на заборах красовались приказы Галкина и Чечека о новых сроках призыва.
- Василий Михайлович, - обратился как-то раз к Реброву Мекеша, - сегодня приказ пришел: готовиться к свертыванию мастерских. Наверное, удирать собираются чехи. Куда ж я-то от беременной жены поеду? Для других Сибирь сладка, а мне на что сдалась?
- Подожди, Мекеша. Время еще не вышло. Может быть, и ехать никуда не надо будет, - ответил ему Ребров.
Мекеша взглянул на Реброва, и оба почувствовали, что они друг другу не враги.
- В гараже билеты раздавали. Пойдем на митинг, Василий Михайлович? - неожиданно предложил Мекеша.
- Пойдем, - охотно согласился Ребров, и они пошли в город.
Митинг был назначен в кинотеатре "Триумф". Еще задолго до начала большой, освещенный зал был полон. Огромное количество рабочих, главным образом из железнодорожных мастерских, в засаленных и черных от копоти рубахах, бросалось в глаза. Рабочие сидели, стояли в проходе, висели на подоконниках, перилах, облепляли колонны…
- Это боевые, вишь, приперли, - мотнул головой Мекеша на железнодорожников. - Запарят министра, - довольно усмехнулся он.
На трибуне зашевелились. Сухой, большеголовый человек в темных очках звякнул колокольчиком, выждал минуту, посмотрел на свои большие высохшие пальцы и сказал:
- Митинг объявляю открытым. В порядке дня два вопроса: текущий вопрос и вопросы заработной платы. От имени Комитета членов Учредительного собрания доклад сделает министр общественного благополучия товарищ Краска.
Большеголовый сел и ударил несколько раз в ладоши. По залу пробежали редкие аплодисменты.
Ребров пристально посмотрел на идущего к трибуне человека: маленький, толстоватый, похожий на юркого подрядчика.
"Краска! Он самый!" - подумал Ребров и невольно спрятался за чью-то спину.
Краска поправил черные усы, погладил себя по чуть лысеющей голове и заговорил:
- Товарищи. Я только что вырвался из Совдепии. Поэтому, быть может, вы отнесетесь к моим словам с большим доверием, чем к обычным сообщениям из третьих рук…
Он сделал паузу, отпил воды из стакана и продолжал:
- Сегодняшний день характеризуют три момента: изживание большевизмом самого себя; рост консолидации здоровых демократических сил; рост влияния и авторитета демократических сил в глазах общественного мнения Западной Европы. Начнем сначала. В самом деле, какие задачи ставил большевизм перед захватом власти? Вы все помните. Их можно купно определить как осуществление социализма в кратчайший срок. И вот этот большевистский "социализм" определяется на сегодняшнее число как величайшая разруха, гражданская война, похабный Брест-Литовский мир, голод и нищета…
Я социалист в течение полутора десятков лет и имею смелость прямо заявить, что исхожу из того основного положения, что до социализма нам в России еще далеко и что сейчас мы живем и долго еще будем жить в обстановке капиталистического строя… Поэтому я самый решительный противник большевистских социалистических опытов, которые только разрушили наше народное хозяйство…
Вы здесь купаетесь в изобилии сельскохозяйственных продуктов…
Московский рабочий вымирает с голоду на восьмушке овсяного хлеба…
Вы здесь хозяева своей страны.
В Москве хозяйничают немцы!
Вы свободны. Никто не смеет посягнуть на ваши личные права.
В Совдепии чрезвычайка день и ночь расстреливает рабочих.
Краска долго говорил перед молчаливой аудиторией. Он уже давно покончил с "консолидацией демократических сил", с телеграммой Пишона, приветствовавшего Комуч, и снова громил большевиков, призывая на их голову громы небесные. Наконец он кончил и, утираясь платком, опустился на стул.
Большеголовый председатель снова ударил в ладоши. Словно по команде, опять пробежали жидкие аплодисменты и замолкли. В зале зашевелились, задвигали стульями, защелкали пружинные сидения. Вдруг с задних рядов, где-то рядом с Ребровым, звонкий голос на всю залу уверенно прокричал:
- Врешь! Не верим!
Зал замер на мгновение, и в следующую минуту оглушительные аплодисменты разорвали тишину.
Председатель схватился за колокольчик. Бешено зазвонил, растопырив пальцы левой руки. Но еще более сильные, продолжительные аплодисменты заглушили колокольчик, крики председателя и Краски.
Зал долго не успокаивался. Большеголовый человек, передав колокольчик Краске, сам подошел к трибуне. Он заговорил о тяжелом финансовом положении страны, об огромных военных расходах и призывал рабочих временно подождать с увеличением заработной платы.
- У Комитета сейчас нет денег, - кричал он, - и вы, как сознательные граждане, должны понять это и не настаивать на осуществлении невыполнимых требований.
Едва он отошел на свое место к столу, как снова тот же громкий и уверенный голос прокричал:
- Врешь! В Казани золото взяли. Придут большевики - деньги найдутся!
Зал второй раз затрясся от рукоплесканий, вихрем ударивших со всех сторон.
Краска подскочил к трибуне, красный от волнения и негодования, и, силясь перекричать шум аплодисментов, казалось, ловил ртом воздух:
- Казань… Благодаря мне… - донеслись отрывки его реплик до Реброва, - я сам… Завтра в "Вечерней Заре"…
Но рабочие уже не слушали Краску и торопились к выходу.
Ребров вышел на улицу и остановился у темного подъезда. Мекеша куда-то исчез. Из "Триумфа" валила толпа. Она разбилась на группы, пары, одиночки и постепенно редела.
- Предатель, чего его слушать… - говорил какой-то рабочий юноше, шагавшему рядом, - вкручивает: "социалист полутора десятков лет". Когда же социалисты рабочих расстреливают?…
- Ты скажи, - говорили в другой группе, - куда золото дели?
- Куда? Конечно, не в твой карман припасено…
- Дураки, мы были, дали им…
- Ты помалкивай, - цыкнул на, разговорчивого соседа хмурый, усатый рабочий и подозрительно посмотрел на Реброва.
Перед "Триумфом" было почти пусто, когда из подъезда вышел тот, кого ждал Ребров.
- Куда мы? - спросил Краска председателя в темных очках.
- А что, если в "Подвал"? - предложил тот.
- Да все равно, - ответил Краска, - лишь бы забыть сегодняшний день.
- Ну вот, вы уже расстроились… - засмеялся большеголовый.
- Вам не понять, - перебил его Краска. - Я работал при Керенском, я работал у них, - махнул рукой куда-то за Волгу Краска, - и никогда не чувствовал между собой и рабочей аудиторией той глухой стены, которую чувствовал сегодня, вчера и каждый день с тех пор, как оказался в Самаре.
- Пройдет. Мы вас назначили министром…
- Что мне это "назначили министром"?! - горячо возразил Краска. - Мне нужно, чтобы мой авторитет был закреплен не словесными обещаниями, а уступкой: повышением, хотя бы на время, заработной платы, созданием хоть видимых рабочих организаций. Я у большевиков видел на деле, как они покупают доверие рабочих, и, поверьте мне, нам до них далеко.
- Не обижайтесь, - ответил спутник Краски, - но вы еще не отвыкли от Совдепии и немножко ее идеализируете… Да вот мы и у цели, - переменил он тему разговора, показывая на блестящие круглые шары у входа в художественный "Подвал".
Ребров остановился, дал время Краске и его спутнику войти в "Подвал" и подошел к стеклянной двери… Швейцар с золотыми галунами принимал одежду. На длинных вешалках лежали картузы, кепи, несколько котелков и большое количество пестрых дамских шляпок.
"Кабак", - подумал Ребров и прошел немного дальше вдоль дома… "Подвал" кончился, и освещенные окна уходили во двор. "Не видно ли оттуда?" - заглянул Ребров в ворота и вошел во двор.
Темные занавески не везде плотно закрывали окна. Из открытой форточки одного окна неслись звуки пианино, и чей-то голос пьяно декламировал:
Друг мой, брат мой,
Усталый, страдающий брат,
Кто бы ты ни был, -
Не падай душою…
Пианино замолкло.
- Браво! Браво! - послышались из окна визгливые женские голоса.
- Просим! Просим! - вдруг совершенно отчетливо услышал голос Краски Ребров.
Голос пьяного декламатора неожиданно запел:
Быстры, как волны,
Все дни нашей жизни…
Его пробовали поддержать другие, но спутались и замолчали.
- Клянусь, как вечный студент, - снова закричал декламатор, - высшая школа в Комуче будет процветать!
- Ха-ха-ха! Ура! Ура! - кричали ему в ответ.
Гаудеамус игитур,
Ювенес дум су-умус… -
пробовали хором запеть за окном и снова, очевидно, не зная слов, замолкли.
Ребров подошел к форточке. Ветер колебал занавеску. В комнате за большим столом, уставленным бутылками и закусками, сидели мужчины и женщины. С краю сидел Краска, перед ним стоял полный стакан. Ветер захлопнул штору. Комнату стало не видно. Из форточки донеслись слова:
- Тост! Тост!
- Просим! Просим!
- Могу, - ответил прежний голос. - Я пью за мертвую Самару! - выкрикнул он.
- Что?… Что?…
- Правительство… - захохотал он. - Мы - правительство? Хи-хи-хи!
- Армия…
- Где наша армия?! Скажите, где наша армия?! - хохотал пьяный.
- Уберите его, - услыхал Ребров кем-то сказанные слова.
"Эх, гранату бы им туда", - подумал он и вдруг, нагнувшись, схватил булыжник и с размаху швырнул его в окно.
"Дзинь!" - раздалось позади. А он, выскочив за ворота, как ни в чем не бывало, медленно прошел мимо входа в "Подвал", мимо бегущего навстречу швейцара, мимо официантов, спешивших за швейцаром.
Утром самарские газеты взволнованно обсуждали ночное происшествие. "Вечерняя заря" сообщала:
В ночь на сегодняшнее число в художественном ресторане "Подвал", во время происходившего там частного совещания некоторых членов правительства, неизвестными лицами было произведено неудавшееся покушение на собравшихся.
Первые результаты следствия показывают, что метательный снаряд, брошенный в окно, был пущен со Стороны двора. К счастью, разрыв снаряда, очевидно, произошел еще до момента проникновения его в комнату, так как остатков его в комнате не обнаружено, за исключением влетевшего с улицы в момент оглушительного разрыва камня.
Присутствующие отделались испугом, и двое легко контужены осколками стекла. Предполагается, что покушение произведено большевистской подпольной организацией. Меры к задержанию преступников приняты.
В том же номере газеты Ребров неожиданно наткнулся на большой фельетон Краски, в котором он описывал свой переход через фронт. Очевидно, этот фельетон был не первым, потому что в заголовке стояло:
Л. КРАСКА
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Мы выехали из Казани на пароходе "Амур". Это был не пассажирский, а пароход специального назначения. Он вооружен пулеметами и имеет на борту не совсем обычную публику. В каютах разместились члены Учредительного собрания, эсеровские и эсдековские партийные работники, солдаты добровольческих отрядов, сформированных Комитетом членов Учредительного собрания. На пароходе, кроме того, едет почти вся Академия Генерального Штаба во главе с профессором Андогским, в сопровождении жен и детей. Они едут в Самару, чтобы потом двинуться далее в Сибирь.
Хотя путь от Казани до Самары, очищен от большевиков, тем не менее наш пароход идет с большими предосторожностями. Ночью он гасит огни, и на палубе выставляют часовых. В нескольких местах пароход окликают стоящие на реке сторожевые суда. Мы приостанавливаем движение, обмениваемся паролем с вопрошающими и затем идем дальше. Уже на рассвете я внезапно разбужен сильным шумом и стуком на палубе. Поднимаю голову. Прислушиваюсь. С берега стреляют. Частые пули стучат по железной обшивке парохода. Наши солдаты с грохотом поворачивают пулемет. Еще момент - пулемет запел свою песню.
Утром на палубе профессор любезно и детально рассказывал нам о предстоящих военных операциях под Москвой. Он говорил:
- Линия Кама - Волга - решающая для исхода кампании. Как только падет Пермь, дни и часы Москвы будут сочтены.
На всем протяжении военной истории я не встречал более удивительного, более разительного явления, чем демократическая армия Комитета Учредительного собрания. Ее солдаты - образец для любой европейской армии!
Ее руководители были бы украшением нашей Академии!
Я говорил с командующим Поволжским фронтом Лебедевым. Он очаровывает, он подавляет…
- Вы высоко расцениваете его операцию под Казанью? - спросил я профессора.
- Да, это было похоже на взятие Очакова Петром Великим, - ответил генерал.
Между тем пароход подходит к Симбирску. Этот тихий провинциальный город даже сейчас, в эпоху гражданской войны, напоминает собой старинное дворянское гнездо. Управляющий губернией сообщил нам, что фронт от города еще близко, и просил похлопотать в Самаре, чтобы выслали подкрепление. Я обещал.
Потом мы все вместе вышли на высокий берег Волги, с которого открывается дивная панорама на величавую реку и на степи противоположного берега, - вероятно, одна из лучших панорам в России, - и стали рассматривать линии расположения комитетских войск.
К вечеру пароход покинул Симбирск и, быстро проскочив под покровом ночи расстояние, отделяющее его от Самары, утром оказался в виду берегов столицы Учредительного собрания.
Наконец-то я в Самаре. Наконец-то окончательно и бесповоротно вырвался из Совдепии в самую демократическую страну в мире.
Вот мы и в городе. Все прекрасно, все необычно. Выставки магазинов полны всевозможными товарами, являя резкий контраст с товарной пустотой, зиявшей в московских магазинах. Вся картина города носит хорошо знакомый, привычный, старый характер, еще ее нарушенный революцией. Эти горы белого хлеба, свободно продающегося в ларьках и телегах, это изобилие мяса, битой птицы, овощей, масла, сала и всяких иных продовольственных прелестей меня ошеломили.
Мы пошли в помещение Комитета. Дружеская беседа закипела. Все смотрели на нас, как на героев, прорвавшихся через фронт. Через час, утомленные долгой беседой, мы вышли на балкон. День выдался прекрасный, тихий, ясный, с ярким солнцем, с хрустальными далями.
С балкона открывался прекрасный вид на Самару, уступами сбегающую к берегу Волги, на широкую полосу волжской воды и на еще более широкие, уже слегка желтеющие степи за Волгой.
Оттуда, из этих степей, доносился легкий аромат умирающей травы и веяло свежестью безграничных просторов. Пораженный этим видом, я воскликнул:
- Разве вы не видите, как чудесна Самара? Мы ни за что, никогда не отдадим Самару.
- Клянемся, что не отдадим ее никогда! - откликнулись мои спутники.
Так встретил меня первый день в Самаре…
"Даже соврать не сумел, - подумал Ребров, бросив "Вечернюю зарю". - Какие же степи за Волгой в Жигулях? Теперь неделю будут шуметь", - вспомнил он заметку о покушении в "Подвале" и весело засмеялся.
Самара волновалась с каждым днем все больше и больше. Ребров давно уже понял, что происходит негласная эвакуация города. Там, за Сызранью и Ставрополем, что-то неладное случилось с учредиловскими войсками. Трудно было судить по газетам Комуча о положении на фронте. Но однажды Ребров наткнулся на сообщение, которое не оставляло сомнений в успехах красных. "Волжское Слово" писало:
…За крупную сумму вывезенных ценностей с Урала большевики пригласили в состав Красной Армии виднейших германских генералов, чем и объясняется возросшее за последние дни упорство красноармейских частей, укрепившихся к западу от Волги. На нашем участке вместе с немецкими полководцами руководит операциями красных царский генерал Запрягаев, прославившийся бесчеловечностью и зверствами еще в мировую войну.
Командование войск Комуча приняло меры к ликвидации укрепившегося неприятеля.
- Этот царский генерал нас с тобой познакомил, - засмеялся Ребров, протягивая газету Шатровой.
С некоторых пор появился на Волге и стал на якорь около Самары гигантский пароход "Граф Александр Васильевич Суворов". На нем, как было известно всем, помещался главный штаб комучевского командования. В городе поняли, что фронтовая линия находится уже не так далеко от Самары.
Как-то во время прогулки Ребров и Валя натолкнулись на неожиданную процессию. Одна из улиц была закрыта для движения пешеходов. Двойная цепь пехоты и кавалерии протянулась на всем расстоянии от Волги до вокзала. На грузовиках, наполненных мешками, сидели, тесно прижавшись друг к другу, солдаты с винтовками. Несколько бронированных автомобилей с пулеметами открывали и закрывали процессию.
- Золото везут, золото, - шептал кто-то в толпе зевак.
- У большевиков в Казани отняли, - добавлял другой.
- Комиссар-то, что был к золоту приставлен, говорят, в окно выскочил, тем и спасся.
Ребров внимательно вглядывался в процессию. Она ему напоминала другую, которую недавно возглавлял он.
- Ребров, тут и твое, наверно, попало? - сказала шепотом Валя.
- Не знаю. Мы хорошо спрятали, - ответил Ребров. - Вот если его достали и отправили в Казань…
Дождавшись конца процессии, они пошли домой.
- Золото увозят в Сибирь, значит, эсеры не надеются на свои силы.
- Ты думаешь, что учредилка кончается?
- Да. Они доживают последние дни.
На другой день Реброва разбудил Мекеша в неурочное время.
- Почему не работаешь? - спросил спросонок Ребров.
- Пойдем на улицу, Василий Михайлович, дела есть важные, - ответил тот.
Ребров на скорую руку оделся и через пять минут полупустынными еще улицами шагал рядом с Мекешей по направлению к городу. Там около первого забора Мекеша остановился и ткнул пальцем в одну из бесчисленных афиш, только что наклеенных разносчиком.
- Читай, Василий Михайлович.
Ребров посмотрел на забор. Белая афиша вопила о тревожных событиях:
Граждане и братья!
Настал грозный час: враг у ворот. Бесчисленные орды китайцев, латышей и венгров, под предводительством лучших тевтонских полководцев и озверелых большевистских комиссаров, надвигаются на демократическое Поволжье. Пала Казань. Пал Симбирск. Враг стучит в ворота Сызрани и угрожает Самаре - последнему оплоту демократической России. Но в наших сердцах не должно быть места унынью и печали. Русский народ уже пробуждается от большевистского угара, и в тылу Красной Армии пылают зарева восстаний, наша победа близка, несмотря на тяжелые испытания, посланные нам судьбой. Верные сыновья России, приказываю вам всем без различия возраста, рода занятий и состояния здоровья явиться в двухдневный срок на приемочные мобилизационные пункты для зачисления в резервные ополчения обороны г. Самары. Верю, что не найдется ни одного человека среди жителей Самары, который бы в эту тяжелую минуту для родины пренебрег ее интересами.
Главнокомандующий Волжским фронтом
Лебедев.