Неосторожный посетитель, низко раскланявшись, поспешил удалиться. Ребров и Шатрова пошли домой.
- Не выпускают никого из города, большевиков ловят.
- Что же нам теперь делать? - встревоженно спросила Валя.
- Пока подождем, а там - в Кизел, как только чехи его возьмут.
- Только бы выскочить из западни, - тихо сказала Шатрова, и они зашагали домой.
Дома Ребров и Шатрова, никем не замеченные, прошли в свою комнату. За стеной слышалось несколько громких голосов. Один из них - незнакомый.
- Чего это они там расшумелись? - прислушалась Валя.
- Наверное, спорят о пустяках. Лучше давай посчитаем, сколько денег осталось у нас.
- Постой, Ребров, это становится интересным, - снова остановила Валя Реброва и подошла ближе к стене.
- Вы мне ответите! - вдруг прокричал незнакомый голос. - Ваш сын обокрал мою дочь. Выманил у меня векселя, обещал жениться и до сих пор тянет со свадьбой. Я спрашиваю вас: будет свадьба или нет?
- Да тише вы, сумасшедший человек, - отвечал придушенным шепотом хозяин, - кругом все слышно. Ведь не я же обещал жениться на вашей Татьяне. Поговорите сами с моим сыном: он уже взрослый.
- Мне плевать! Пусть все слышат, как он обворовывал нас. Я ему припомню эту подлость и вам тоже, - снова прокричал резкий голос, и дверь с силой хлопнула о косяк.
- Вот еще заварилась каша, - недовольно пробормотал Ребров, - чего доброго, попадем в свидетели.
Но он ошибся, до самого вечера в квартире было тихо. Лишь около семи часов вечера в комнату постучал хозяйский сын:
- Валентина Николаевна, берите мужа, пойдемте в Харитоновский сад: там сегодня большое гулянье в пользу чехов.
- Отказаться неловко, - шепчет Реброву Валя и кричит за дверь: - Хорошо, идем!
В Харитоновском саду по аллеям гуляют дамы и офицеры. Пары идут бесконечной лентой по тенистым аллеям сада, и никто не сказал бы, глядя на них, что еще вчера они переживали грозную революцию. А там, около Верхне-Исетского завода, где высоко приподнят конец города, белеют стены екатеринбургской тюрьмы. В нее то и дело ведут арестованных. Из нее же уводят только на расстрел.
Хозяйский сын доволен сегодняшним днем. Он громко смеется и что-то говорит Вале, он не слышит вопроса Реброва: "Как ваши лесные операции, Кузьма Иванович?" - и продолжает что-то рассказывать своей спутнице.
Ребров не мешает. Он зорко вглядывается в прохожих, порой они ему кажутся знакомыми, но он успокаивает себя тем, что это только кажется. Так бывает всегда, когда прячешься. Но вот встречный офицер, с перетянутой талией, действительно кого-то напомнил Реброву. "Почему он так пристально посмотрел на меня? - думает Ребров. - Где я его видал?" Офицер еще раз оглянулся. Острый ястребиный профиль был хорошо знаком Реброву.
"Да ведь это Долов, - вспомнил он. - Неужели узнал?"
- Пойдем сюда, - Ребров резко взял за руку Валю и почти толкнул ее в боковую аллею. Кузьма Иванович остался на мгновение стоять на месте, продолжая все еще говорить, потом рысцой догнал Реброва.
- Василий Михайлович, что это вы нас напугали? Я думал, что-то случилось?
- Ничего особенного, Кузьма Иванович. Вижу, что вы меня совсем забыли. Не пора ли домой?
- Да, пожалуй. Я немного устала, - сказала Валя. - Вы, наверное, ведь останетесь на концерт?
Хозяйский сын вежливо раскланялся и поцеловал руку Вали.
- Кто это был, Ребров? - спросила Шатрова, как только Кузьма Иванович отошел.
- Долов. Он был начальником гарнизона в Екатеринбурге. Перебежал к чехам, сволочь.
- Завтра снова пойду на вокзал. Может быть, чешские коменданты будут покладистее, - сказала Валя.
Но на другой и на третий день на станции Вале отвечали по-старому:
- Сообщение прервано, мадмуазель, мосты взорваны.
Ребров каждый день с утра уходил в город. Он тщательно обдумывал вопрос, как связаться с товарищами: "Переехать в ближайший завод, поступить на работу? Покажется подозрительно. Пойти в профсоюзы, существующие в городе? Опасно, можно наскочить на знакомых меньшевиков. Работать в кооперации? Там эсеры…"
Знакомые дома, недавно гостеприимно открывавшие двери перед Ребровым, теперь чужды и враждебны. Там, где помещался железнодорожный райком коммунистической партии, - теперь белая разведка. В здании городского совета - центральная комендатура. В особняке Поклевского-Козелл - штаб белой гвардии. В епархиальном училище, где была академия, - чешская воинская часть. И только в женском монастыре все по-прежнему: у ворот монашки и оглушительный звон на колокольне.
"Неделю, другую надо выждать", - решает Ребров и поворачивает домой.
Он идет мимо Ипатьевского особняка. Особняк все еще зашит щитами. Часовые прогуливаются взад и вперед.
"Ничего не могут найти, - думает Ребров и проходит дальше. - Надо сидеть дома неделю-другую", - повторяет он про себя и идет через двор к своей квартире.
В дверях его встречает Валя. У нее в руках газета. Она чем-то встревожена. Протягивает газету.
- Прочти, Борис, - сказала она шепотом, едва он вошел в комнату, и плотно закрыла дверь.
Ребров читает:
ОТ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ
Лиц, могущих указать подробности отправки большевиками незадолго до сдачи города особо секретного поезда, просят дать свои показания следственной комиссии. Прием от 11 до 3 часов дня.
Следователь Наметкин.
г. Екатеринбург.
ПРИКАЗ ПО ЗАПАДНОМУ ФРОНТУ
Приказываю в интересах следствия по делу об исчезновении царской семьи в случае обнаружения и задержания лиц, поименованных в прилагаемом ниже списке, дабы жизнь их была во что бы то ни стало сохранена, и они, по их задержании, были бы препровождены в тыл.
Командующий фронтом
Генерал Дитерихс
Список лиц, подлежащих немедленному отправлению в тыл в случае их задержания:
1) Голованов.
2) Нечаев.
3) Ребров.
4) Запрягаев.
…
61) Жебелев.
62) Воздвиженский.
63) Новожилов.
64) Наумов.
101) Белозипунников.
102) Караваев.
103) Масленников.
104) Катальский.
161) Красноперов.
162) Руненберг.
163) Лиханов.
164) Коркин.
- Борис… - хотела что-то сказать Валя.
- Погоди, - он второй раз прочел напечатанные сообщения и только тогда повернулся к Вале.
- Не понимаю. При чем тут я? - сказал он. - Спутали они что-то…
- Но как же мы? Они найдут тебя, - испуганно сказала Валя.
- Пустое. Вот золоту грозит опасность. Надо обратно через фронт, - ответил Ребров.
Душно спать летом в маленькой комнате. Ребров ворочается с боку на бок. Пропадет золото. Погоня, погоня.
Кругом трупы, и все знакомые. Вот Голованов, Нечаев, Запрягаев; они лежат у стен знакомого вокзала в один ряд, как папиросы в портсигаре. Головы разбиты, вместо мозгов - тряпки. Опять гонятся, ловят, и надо бежать. Лето, а холодно. Нужно зажечь спичку. От этого зависит жизнь. Долов смеется и тычет пальцем: "Он! Он! Бери его!"
Ребров мечется в постели, скрипит зубами. "Хоть бы проснуться", - думает он во сне и открывает глаза. Рядом разметалась Валя; ей, очевидно, тоже душно. На дворе светает.
"Чертовщина, - ругается про себя Ребров, - никогда не думал, что так тяжело оторваться от своих. Долов - вот сволочь!"
Ребров встает и подходит к окну. Там, по улице, идет патруль. "Пройдет мимо или остановится? Нет, заходит во двор. С чего бы это?" Идут к флигелю.
"К нам, - соображает Ребров, - за мной".
Мелькает мысль: бежать. "А Валя?… Да и поздно".
У окна выросли фигуры с винтовками. Продолжительный звонок, стук прикладов в прихожей и чей-то сиплый голос:
- Кто хозяин?
Хозяин, еще сонный, в белье, с испугом вытягивается перед военным.
- Я.
- Ты большевиков укрываешь. Есть у тебя Чистяков?
- Это я, - говорит Ребров, выходя в открытую переднюю. - Хозяин никого не укрывает, а я такой же большевик, как и вы. Тут какое-то недоразумение.
- Молчи, сволочь!
- Вежливей!
- Я тебе покажу вежливость.
- Не тыкай мне! - неожиданно крикнул на унтера Ребров. - В комендатуре ответишь за свое хамство.
Угроза произвела впечатление. Начальник патруля сбавил тон.
- Собирайтесь, - сказал он сухо Реброву и, повернувшись к хозяину, добавил: - Где ваш сын? Он тоже с нами.
Кузьма Иванович, бледный и жалкий, накинул на себя пальто.
- Что вы делаете, господин офицер? Какой он большевик? - заплакала хозяйка.
Арестованных вывели во двор.
- Я вернусь через час-два, - в центральной комендатуре все выяснится, - спокойно сказал Ребров, заметив, что Шатрова готова заплакать.
Безнадежно махнув рукой, Валя сбежала с крыльца, не видя ничего перед собой.
Два гимназиста класса седьмого-шестого конвоировали арестованных. Унтер-офицер с остальными солдатами пошел на новый обыск. Тяжелые берданки были не по плечам страже. Ребров один мог легко разделаться с обоими, но бежать не было смысла.
Дома - Валя, и с ней расправились бы за его побег. Рядом плохой компаньон - Кузьма Иванович. Рисковать при таких обстоятельствах не стоило.
Деревенская баба с корзинками земляники попалась навстречу.
- Разрешите, господа, купить корзиночку, - обратился к гимназистам Ребров.
Гимназисты переглянулись и важно кивнули головой, Ребров угостил Кузьму Ивановича и до самой комендатуры ел душистые ягоды и, казалось, ни о чем не тревожился. Но это только казалось. На самом деле он терялся в догадках. За что арестовали? Раскопали ли что-нибудь действительно или ошибка? А впереди встреча с Доловым. Узнает или нет?
Двери комендатуры широко раскрыты. Она принимает бесчисленных гостей. Одни из них являются под охраной штыков, как Ребров, другие ходят сюда, чтобы пообедать в офицерском собрании на втором этаже. Реброва повели по широкой темной лестнице. По ней навстречу Реброву спускался невысокий, коренастый офицер. На освещенной окном площадке офицер повернулся к стенному зеркалу и вынул из кармана зубочистку. Ребров, проходя за его спиной, едва не шарахнулся от неожиданности в сторону: перед ним его железнодорожный попутчик - тот самый, который рассказывал когда-то в вагоне о взятии Уфы и Самары. Теперь на нем зеленый китель с полковничьими погонами.
Гимназисты торопятся вверх по лестнице, а офицер все еще ковыряет зуб.
"Пронесло", - думает Ребров.
Через минуту его подводят к кабинету, на двери которого маленькая дощечка:
В большом светлом кабинете из-за стола подымается человек. Нет, это не Долов. Должно быть, его помощник, Он записывал в книгу имя и фамилию арестованного. Поскорей бы выбраться отсюда.
Все, наконец, записано: возраст, местожительство. Дежурный караул ведет Реброва еще выше по лестнице. Там приготовлена на скорую руку камера. В ней уже человек шесть. Вскоре туда приводят Кузьму Ивановича.
Странное впечатление производят арестованные. Ребров никогда бы не подумал, что вот эти люди способны казаться опаснейшими большевиками. Тощие, забитые деревенские мужичонки, какой-то парикмахер, два красноармейца с голодными глазами и благообразный старичок.
Почти каждые двадцать минут в камеру приводили все новых и новых арестантов. Но и эти были такие же случайно захваченные люди, как и первые. В двенадцать часов дня в железных ведрах притащили щи и на подносе куски хлеба. Было видно, что куски собраны со столов, а щи слиты с тарелок.
Голодные мужичонки с жадностью набросились на еду. Красноармейцы после некоторого раздумья присоединились к ним. Ребров и Кузьма Иванович решили не обедать. В четыре часа застучали тяжелые подкованные сапоги на лестнице за дверьми. В комнату ввалилось человек десять новичков, вслед за ними - несколько казаков. Маленький кудрявый есаул визгливо, по-бабьи заорал:
- Становись!
Арестанты выстроились в шеренги и приготовились в путь. На улице их окружила цепь спешенных казаков.
- Шагом марш! - скомандовал есаул и повел вдоль Главного проспекта к тюрьме. Есаул неистовствовал. Сыпал ругательствами, перебегал от головы колонны к ее концу, подлетал к арестованным, тыкал в нос наганом. Подталкивал их ножнами сабли, взмахивал нагайкой и снова сыпал ругательствами.
Навстречу арестованным под траурные звуки шопеновского марша шла огромная похоронная процессия. Хоронили расстрелянных красными заложников. Арестанты тесней сжались между конвоирами, боясь быть растоптанными. И непонятно было, кого это провожали траурным маршем - тех ли, кто уже в гробах и ничего не чувствует, или этих, еще живых, двигающихся к такой же или еще более страшной смерти.
Перед тюрьмой есаул остановил арестантов. К Реброву подскочил один из казаков и как-то вполголоса воровато приказал:
- Снимай штаны. Пиджак.
Ребров обернулся. Сзади арестованные снимали с себя одежду и отдавали казакам.
- Живо шевелись, - командовал курчавый. Ребров медлил. Казак полез к нему в карман и выхватил бумажник с документами. Сорвал с руки часы.
- Тут нет денег. Отдай, - схватил его за руку Ребров.
- Ну, ты! - Нагайка угрожающе взлетела вверх.
Из тюремных ворот бежал начальник тюрьмы.
- Оставьте, оставьте! что вы делаете?… - кричал он казакам.
Казаки молчаливо расступились. Ребров в свою очередь запустил руку в карман казаку и сжал крепко свой бумажник…
- Господин полковник, - обратился он к начальнику тюрьмы, - тут мои документы.
Казак неохотно возвратил бумажник.
Тюремные двери открылись и захлопнулись за арестованными. В тюремной конторе у них в первую очередь отобрали еще оставшиеся вещи и одежду.
Валя сидит у себя в комнате. На полу после обыска разбросаны вещи Реброва. Невеселые мысли приходят в голову Вале. За стеной причитает и плачет хозяйка.
"Надо взять себя в руки. Может быть, арест случайный. Надо узнать", - решила Валя.
- Валентина Николаевна, что же делать? - прервал Валины думы голос хозяина.
- Что? Ехать надо к коменданту города.
- Голубушка, поезжайте. У вас это как-то хорошо выходит. А то если я поеду, все дело испорчу.
Валя посмотрела на хозяина. Толстый, почти шарообразный, он казался таким беспомощным. Обрюзгшее лицо и бегающие глазки вызывали желание сказать ему что-нибудь обидное. Валя с трудом подавила в себе это желание.
- Я поеду. Скажите только: Кузьма Иванович мог быть заподозрен в большевизме?
- Вы шутите? Нас заподозрить в большевизме! Никто не осмелится!…
- Да осмелились ведь.
- Нет, нет, это просто недоразумение, - снова униженно проговорил хозяин.
Валя надела свое лучшее платье и шляпу. Извозчик подкатил к комендатуре, встречные офицеры любезно посторонились перед хорошенькой посетительницей, оглядывая ее с ног до головы.
Долов сам принял Шатрову.
- Сударыня, не беспокойтесь. Все выяснится. Но несколько дней мы просто не в состоянии заняться этими делами, а дальше вы все узнаете в следственной комиссии.
- Могу я его видеть?
- Отчего же, при мне, пожалуйста.
Валя вспомнила предательство Долова и замялась.
- Я бы хотела его видеть в камере.
- Сейчас узнаем, можно ли это. - Долов нажал кнопку звонка и вызвал дежурного.
Через две минуты дежурный доложил, что арестованные уже отправлены в тюрьму.
- Как жаль, - щелкнул шпорами Долов. - Вы опоздали.
"Нет, он не знает, кто Чистяков", - подумала Шатрова.
Валя вышла из кабинета. Снова извозчик мчит ее. Она хочет догнать арестованных, чтобы крикнуть Реброву: "Они не знают, кто ты". Главный проспект остался позади. Тюремная площадь пуста. Медленно закрывались черные двери тюрьмы. С извозчика только на один миг было видно, как последние конвоиры исчезли в калитке.
На стук Шатровой сторож ответил:
- Контора не занимается. Открыта до часу.
Камера, куда поместили Реброва, была рассчитана при царском режиме на одиннадцать человек. Теперь в ней находилось шестьдесят шесть. Ни нар, ни кроватей. Посредине стоял стол и рядом - небольшая скамья. Старожилы разместились на полу, подальше от вонючей параши. Новичкам пришлось мириться с тем, что осталось.
Реброву было не до этих мелочей, его неотвязно преследовали догадки. "Неужели установили, кто я? Но как? Неужели кто-нибудь проследил на явочной квартире? Тогда нужно поставить крест на всем. Почему Валю оставили в покое? Наверное, за ней следят, - надеются открыть подпольную организацию. Зачем же арестовали вместе с Кузьмой Ивановичем? Что за ерунда!"
Как и в комендатуре, в тюрьме сидели странные арестанты. Большинство попало сюда, очевидно, случайно.
Парикмахер рассказывал, как рано утром его ранил выстрелом в окно пьяный казак. Сбежавшиеся на выстрел чехи, не понимая русского языка, отправили раненого под арест, и теперь он здесь "до выяснения".
Железнодорожник с окладистой черной бородой, начальник товарного двора какой-то станций, тоже раненный еще при красных случайным взрывом ручной гранаты, брошен в тюрьму по подозрению в том, что он ранен в бою против чехов.
Деревенские мужики сидели здесь потому, что наткнулись на белые разъезды в день взятия Екатеринбурга.
Красноармейцы, видимо, дезертиры, горько раскаивались, что дали себя поймать в ближайших лесах.
Только трое из всех заключенных, видимо, попали сюда не случайно. Двоим нечего было скрывать: их слишком хорошо знали в городе как левых эсеров. Третий, в польском картузе, называвший себя Комаровым, очевидно, надеялся еще на что-то и объяснял свой арест недоразумением. Он несколько раз подходил к Реброву.
- Товарищ Чистяков (в камере так обращались все друг к другу), скажи, долго, по-твоему, придется здесь сидеть?
- Не знаю, - лаконически отвечал Ребров. Он твердо решил до конца разыгрывать роль бывшего юнкера.
Через десять-пятнадцать минут Комаров снова подходил к Реброву:
- Что же, они нас расстреляют? За что?
- Не знаю, сам ничего не знаю, - снова стремился уйти от вопроса Ребров.
Комаров отходил в сторону. Его руки, очевидно, требовали работы. Он из пустых бутылок, неизвестно где добытых, делал стаканы; пустые консервные банки превращались в кружки; на ночь ставил мышеловки, сделанные все из тех же консервных банок.
Тюремные дни тянулись нескончаемо тягуче. Рано утром и вечером проверка. После нее - горячая вода вместо чая и ни куска хлеба. Днем обед из картофельной шелухи. На весь день полфунта черного хлеба. Кузьма Иванович сумел сохранить при себе достаточное количество денег и прикупал дополнительно хлеб. Ему завидовали все, а по ночам крали у него оставшиеся куски хлеба. Вместе с хлебом из той же тюремной лавочки попадали в камеру свежие овощи, которые вызывали у арестантов приступы дизентерии. И без того душный каменный мешок превратился в зловонную клоаку.