* * *
Скряба просчитал все. И как нужно "освобождать" пани из застенка, и когда должен выскочить гонец, чтобы состоялся "перехват" послания, и вымерял да объяснил дорогу до одинокой хаты, в которой живут брат с сестрой Прудниковы. Он Силантий, она Прасковья. На самом деле Силантий опытный разведчик и стрелецкий сотник. Прасковья очень красива, глаз не отвести, дочь местного попа. И конечно, никакие не брат с сестрой. Только для версии, чтобы у Ядвиги не возникали подозрения: зачем здесь, в отдаленной от Можайска хате, бывает казак. Ясно же дело: к бабе повадился. Только одного не учел Иван Прокопич. Инышка никогда не испытывал близости с женщиной. И если вдруг получится с Радзивил связь, то она его быстро раскусит. Но тут уж Инышкина сообразительность не должна подвести.
Они съехали с большака на тропинку, которая замысловато петляла между деревьями. Солнце взошло, и золотые капли рассвета бусинами играли на блестящих, еще не отошедших от ночного заморозка ветвях. Было поразительно красиво, светло и чисто. Полужников удивился тому, как много еще снега в здешних лесах. У них с южной стороны уже почти весь потаял. По тропе совсем недавно прошла пара коней с ездоками, это было видно по глубоким следам от копыт.
- Недавно кто-то прошел! - Ядвига обратила внимание на следы.
- Оно и понятно. Я же тебя не к Бабе-яге веду, чай, к людям надежным.
- А откуда взялась в ваших сказках Баба-яга?
- Баба-яга, костяная нога - у нас еще так говорят. Я тоже спрашивал у стариков. Все говорят, мол, это мамка Кощея Бессмертного. Но я как-то засумлевался. Потому как Кощея-то ведь нет на самом деле. А вот один старый казак мне такое поведал. Дескать, Яга-то, она не баба, а граница между явью и навью.
- Интересно? Между явью и навью?
- Ну да. В древности, пока Христос еще на Русь не пришел, считалося, будто есть разные такие, понимаешь, царства-государства. Вот в одном мы живем - это явью зовется. Но, чтобы увидеть правь и навь, нужно свое в яви отжить. В общем, умереть по-настоящему. Тогда только сможешь увидеть другие царства. Яга и живет как раз на границе этих государств. Но бывали случаи, когда живые люди хаживали в Кощеево царство. Но это было шибко давно, пока, говорю, Христос на Русь не пришел.
- Очень захватывает. У нас тоже есть мифология.
- Хто у вас имеется?
- Да так. - Ядвига улыбнулась и махнула рукой. - К Бабе-яге, костяной ноге, значится, не пойдем? - Этим "значится" она тепло передразнила Инышку.
- Не-е. Ну ее к бесу. Вон гляди-ка, косой петлял не так давно. - Инышка пальцем показал на заячьи следы. - А вот и рысь побывала. С этой девкой, скажу тебе, шутки шутить - что черта дразнить! - Он достал пистоль и стал на ходу забивать в него пулю.
- А говоришь, к Бабе-яге живые хаживали в стародавние времена. А вот я бы ее смогла увидеть.
- Не-е. Ее только русский человек может увидеть!
- А других что же, она зажаривает?
- Другие ее вовсе не видят. У других своя нечисть по сказкам ходит. А зажаривает, тут ты права. Сажает на ухват и в печь. Вот Иван-дурак ее перехитрил. Он долго не мог никак сесть правильно, чтобы она его в печь сунула. Он ее попросил: ты-де, бабака, сама сядь да покажи, как это делается. Ну, она, дура старая, и села. Тут Иван ее в печь и шасть. Даром что дурак. Дураки иной раз и поумнее образованных бывают. Вот я, например, писать-читать не разумею. Зато в степи любого в дураках оставлю.
- Долго ли нам еще до твоей хаты с надежными людьми?
- Уже скоро. Нам ведь по свету нельзя. Так что, пока солнышко, отсидимся. Ты, пани, отдохнешь, как след. А я оружьем займуся.
- Но мне очень интересно. А Кощей, откуда он?
- Он бессмертный. Вся сила его в яйце, в котором иголка. Ежли иголку сломить, то Кощею конец. Он девок любит уволакивать да к себе в жены звать! - Инышка с прищуром посмотрел на Ядвигу.
- Ох и страшно-то как! И много науволакивал?
- Много не много, а Василису умыкнул. Да чего тебе этот Кощей сдался?
- Люблю сильных мужчин, которые умыкнуть вот так запросто могут и ни Кощея, ни воеводы, ни самого государя не побоятся! - Крылья ноздрей у нее красиво напряглись и побелели.
- Э-э, у нас таких немало. - Полужников заметно сбавил тон и осип.
- Вижу-вижу. Не думала, не гадала, что вот так свободу обрету. А как тебе больше нравится, когда тебя Инышкой называют или Иннокентием, - и после небольшой паузы, - Пахомовичем?
- Что тебе сказать, пани. Инышкой то, конечно, привычнее. Но уже пора думать да привыкать, чтобы значится как положено Иннокентием Пахомовичем. Так ведь и без "Пахомовича" можно.
- Ты не против, если я тебя по-старому звать буду: Инышкой.
- Не-е, пани. Зови как хошь, только не горшком.
- Горшком?
- Горшок в печку ставят. А я туды не хочу. - Инышка осклабился.
- Ты мой витязь и спаситель! А еще я хочу, чтобы ты был и моим теплом и нежностью.
- Дак…
- Я понимаю все, мой избавитель. Ты ведь в ту хату путь держишь, куда ходить привык. А зачем казаку так далеко лететь? Значит, земли под ногами коня не чует. А коли земли не чует, то явно дивчина замешана.
- Пани, гляди, к тебе в сапог таракан ползет!
Ядвига взвизгнула, но тут же рассмеялась. Ну, какой таракан в холодном лесу? Прыснул и Инышка.
- Не хочешь говорить по душам - и не нужно. - Полька сияла такой запредельной улыбкой, что у Полужникова свело челюсти и покатились слезы.
- Я вот давай тебе лучше про русалок расскажу. Могу про водяного царя и про цветок папоротника могу. А еще про кикимор болотных.
- Не нужно. - Она подъехала и накрыла ладонью его рот. Привстала на стременах, обхватила за шею и крепко поцеловала в губы.
- Пани, - казак не узнал своего голоса, - скоро уже хата.
- Лихой казак хаты испугался? Уж не думала. Или хозяйка приревнует? Тогда дело серьезное, Иннокентий Пахомович.
- Серьезно! Вы бы потише балагурили! - Мощная рука в рукавице вынырнула откуда-то из недр ельника и взяла под уздцы лошадь Ядвиги.
- Ого, а вот и леший! Сейчас к Бабе-яге отведет! - Радзивил явно посетило игривое настроение.
- Попроси его, чтобы он нас лучше к поляку отвел! - Инышка сдвинул брови.
- Ладно, молчу! - Полька плотно сжала губы.
- Меня Силантием зовут! - Поросшее бровями и бородой лицо стрельнуло синим огнем глаз.
Силантий шел впереди, ведя в поводу лошадь, на которой сидела Ядвига. Инышка ехал следом, из любопытства вертя головой во все стороны. Вскоре тропинка расширилась, показался большой просвет, и открылась даль с бегущей вдалеке речкой, совсем недавно освободившейся ото льда.
Хутор состоял из одной крепкой избы, притулившейся спиной к самому лесу. В другом углу огорода дымила отдушиной небольшая банька по-черному. Еще два летних коровника, рубленный в лапу хлев и небольшой загон для курей. На дворе ладно скроенная баба встряхивала и развешивала постиранную одежду.
- Ой, Инышка! - Баба плеснула руками и подняла лицо. Простое, открытое, с очень красивыми чертами. Но в этой простоте чувствовалась таинственная русская сказка.
Инышка никогда не видел этой бабы, но сразу смекнул, что стратегии Ивана Прокопича уже начались.
- Доброго тебе, Прасковья!
- Смотри, казак, чтоб глаза не разбежались! Ишь какую цацу привез! - Прасковья подбоченилась и ревниво сощурила глаза.
- То, Прасковья, не цаца тебе, а ясновельможная, считай, принцесса! - Инышка старался не переигрывать, хотя занимался такими лабиринтами ума впервые. Но природа и интуиция помогали молодому человеку. Скряба действительно редко ошибался в людях. А уж Василь Модестович…
- Мне кака разница, хучь прикцеса, хучь кикимора из леса! Скидывайтеся да в хату. Чего носами натощак хлюпать!
- Я занимаюсь делом сейчас масштабной важности. Ты, Прасковья, повежливее бы с этим, как его там?.. - Казак посмотрел на Радзивила.
- С представителями европейской аристократии! - помогла ему Ядвига.
- Во-во, баба ты не разумная, Прасковья! - Инышка явно начинал входить во вкус. Но Прасковья так глянула исподлобья на него своими зелеными глазищами, что пришлось парню захлопнуть рот.
- Ну, входите, гости дорогие! - Хозяйка шагнула в избу.
- Парась, я пойду до реки дойду! - сказал Силантий и повернулся спиной к гостям.
- Иди, Силушка! Только не долго. Нужно еще в баню чуть подкинуть.
- Я уже туда свежего сенца закинул и ведерко с квасом поставил.
- Ай, не рановато ли с квасом-то. Но да ладно. Я сейчас ужо вынесу на холод квас-ат. А вы входите. Обувку в сенях скиньте. Грязи ныне много. Когда еще подсохнет в лесу. Как там люди живут? Во что рядятся? Девки-то еще зубы чернят. Али уже отошло это?
- Где чернят, а где нет. На Москве и румяна уже не жалуют! - Ядвига вошла, сильно согнувшись.
- Ишь, как оно все быстро-то. А вы куда ж, пани, путь держите?
- Беглые мы, Прасковья! Вот казак Иннокентий Полужников спас меня, из темницы высвободил. Теперь к своим пробираюсь.
- Ты-то к своим, а мужика зачем с пути сбиваешь? - Прасковья играла блестяще.
- Люб он мне. Вижу, что и ты его любишь. Но как быть. Он меня выбрал. Такая наша доля бабья - терпеть от них все да сносить без гордыни.
- Охохонюшки! Что верно, то верно! А может, вернешь мне его, а? Сгинет ведь он там с тобой в земле шляхетской. Да и тебе не нужен он там будет. Он ведь сам-то не из местных. Откуда-то из-под Воронежа письма важные возит. Гонец, словом. А как с новым письмом, так и ко мне сюда заскакивает.
Инышка завозился в сенях, разболакиваясь. Ноги взопрели до такой степени, что сапоги никак не хотели слазить. Потому и не слышал бабьего разговора. В голове у него мелькали разные шальные мысли. Он словно был рассечен напополам. С одной стороны - Ядвига, полька, враг и невыносимая тяга к ней, с другой - государева служба.
От того и медлил, ища повода задержаться в сенях. И если бы не Силантий, то еще б посидел под видом каким-либо.
Силантий появился бесшумно, словно осторожный кот. Посмотрел с прищуром на казака. Хмыкнул, увидев наполовину приспущенный сапог. Взялся квадратной ручищей под пятку и в один миг сдернул.
- Ступай в дом, казак. Да сопли подотри. Не время сейчас о человечьем думать. Вот отобьемся, тогда уже… - И, подмигнув, скрылся в натопленном сумраке хаты.
- А вот и Силантий! - Ядвига смерила вошедшего оценивающим взглядом. - Что-то собак не слыхать на дворе? Не любишь собак?
- Ну, не пну! - Силантий снова надвинул на глаза шапку и сел на лавку возле печи.
Это был явный просчет! О собаках-то никто и не подумал. Но ситуацию спасла быстрая Прасковья.
- Да был у нас кобель Понай. С неделю как волки задрали.
Инышка так и замер в дверях. Вопрос польки был подобен выстрелу из его самострела. Уж кому-кому, а ему сразу бросился в нос острый запах затхлости, какой бывает, когда помещение давно не топилось. Да и так при беглом осмотре дома сразу было видно, что не жилой он. Но, похоже, Ядвига этого не заметила. И про собак спросила скорее из того, чтобы поддержать беседу.
- Собак, пани, волки не жалуют. У нас так это за постоянно. Только весна настает, глядь, а половины псов как не было. Волк - зверь уж больно хитрый да злобный! - Полужников в который раз поймал себя на том, что когда волнуется, то начинает говорить без умолку.
- Да что всё о волках. Собачек новых принесем. Скоро вон Крушка ощенится у Тарановых, так и для нас будет что. - Прасковья бухнула на стол чугунок с кашей, - Вы чуть поешьте с дороги, чтобы в бане-то не замутило с голодухи. Но не сильно. Потом, когда вернетесь, уже и поосновательнее перекусите. Там все найдете. Полотенца новые у меня все. Стираные.
- И то верно. - Ядвига зачерпнула из чугунка деревянной ложкой. - Вкусно, Праскеша.
- Так это наша, ячменная. Я масла-то ведь не жалею. Не то, что некоторые.
- У некоторых его вовсе нету! - Силантий подал голос, громко хмыкнув носом.
- Да ты, Силушка, не набундюкивайся. Я ведь так. Нежли запамятовала, думаешь, кто у нас кормилец?
- Детей-то нет у вас, Прасковья? - Ядвига прилежно работала ложкой, при этом не забывая о манерах.
- Мы же с братом живем, пани! Так вот Бог не дал. Моего мужа еще на той Смоленской порешили. До деток дожить не успели. Только поженились - и на тебе… У Силушки жинка от лихоманки сгорела.
- Ну, простите, люди добрые. Не хотела о больном. - Ядвига положила ложку. - Мне уже пока и хватит.
- А я вот квасом только обойдусь. - Инышка стирал липкий пот с ладоней о полы кафтана, но плохо это у него выходило. Липкость тут же появлялась опять.
- Так что, Иннокентий, будешь прислуживать мне при омовении? Ха-х, не спрашиваю, а прошу. - Радзивил посмотрел в сторону Прасковьи, но та, закусив угол платка, делано отвернулась, якобы скрыть обидные слезы.
- Так это я ж, пани, не умею. Какой с меня прок?
- Неужто я сама должна ведра на полок поднимать? - Встала и, еще раз окинув всех укоризненным взором, вышла на двор.
- Иди, Иныш, да пребудет с тобой сила русская! - Прасковья толкнула казака к выходу.
Инышка шел, не чуя под собой земли. В предбаннике опять долго возился с сапогами. Сопел, стягивая их. Дрожащими руками освобождался от одежды. Наконец, вошел, стыдливо прикрывая срамное место бугристыми кистями рук.
- А ну, подавай воды, казачина! Нечего руки крестить, где гордость казать надо.
Полужников поднял глаза и увидел ее. Обнаженную богиню, словно вылепленную из ослепительно-белого воска.
Она взяла его за запястья и подтянула к себе. Он оказался ровно между ее колен и вдруг ощутил жгучую гладкость внутренней части женских бедер. А потом был запах. Невероятный, чуть душноватый, но при этом обволакивающий, подавляющий своей бешеной природой.
Глава 10
- Ничего, Рославушка! Отбились. Глядишь, еще раз с Божьей помощью отобьемся! - Монах прижимал к груди всхлипывающую девушку. Черные, обожженные пороховым жаром руки гладили длинные волнистые волосы.
Они лежали за перегородкой, покрытые копотью и опаленные духом войны.
- Саввушка, вот война кончится, опять в монастырь подашься?
- Ты бы себя поберегла. Незачем тебе со мной под пули высовываться. Шла б к Авдотье. Я тут уже один управлюсь.
- Не управишься. Ты вона какой большой. В тебя и попасть-то легко из ружья. А я везде проскочу согнувшись. Где чего подать опять же. А ты такой костистый, и ребра у тебя словно каменные. Руки ж совсем золотые.
- Руки? - Монах поднял свои черные кисти перед глазами. - Да какие ж они золотые?
- Пушки ладишь как бабу любишь! - Рослава ревниво посмотрела на разорванное орудие.
- Эт у меня с детства тяга к оружию.
- Научишь из своего лука бить?
- Научу. - Он сильнее прижал девушку к груди и стал вдыхать запах ее волос.
- Гарью, поди, пахнет?
- Не, я гари не чую. Тобой пахнет.
- Савва, а поцелуй меня разочек. Я умею. Ну, девки сказывали как надо.
- Эх, ты чудо мое расчудесное! Тебе годков-то сколь?
- Мне-та? Да уж в моем возрасте бабы рожают.
- Куда тебе… - А сам еще сильнее прижал к груди русую голову.
- Вот, если тебя убьют, то я сильно плакать буду. В монастырь вернешься, и я туда же пойду.
- Мне назад пути уж нету, Рослава. А тебе жить еще да деток рожать.
- Чего это нету? Я знаю, что есть. Возвращалися некоторые.
- Давай не будем спорить. Лучше полежим спокойно, отдохнем. Сейчас татары снова пойдут. Им страх как нужно одолеть нас.
- Давай лежать. Мне хорошо эдак. Когда еще нанежусь с тобой?
- Эх ты, баба непутевая! Что у вас за натура такая? Тут кровь рекой, огонь, а вы о своем, бабьем, думать не забываете!
- Потому и вы есть, мужики, потому что мы думаем да рожаем. Хоть в подолы да рожаем. - Она неожиданно привстала и впилась долгим поцелуем ему в губы.
Монах не сопротивлялся. Только лежал без движения, раскинув крестом руки.
- А ну, казачки, пищальнички, - по-вороньему каркнул голос Гмызы с верхнего яруса, - приготовиться! Сейчас попрут окаянные.
Кобелев приподнялся на локте и, вывернув шею, посмотрел сквозь щели надолбов. Татары снова пустила скот впереди себя, а на горе появились турецкие стрелки. На этот раз их было в два раза меньше. Ровно столько, чтобы держать под прицелом бойницы крепости, прикрывая атаку. Суть этой тактики была предельно проста. Понятно, что скот после первого же залпа замечется и может побеждать, но залп уже выпущен, а чтобы произвести второй, нужно перезарядить орудия и ружья. Тут и появляется шанс у атакующих: им как можно быстрее необходимо преодолеть расстояние до крепости. Вцепиться в нее, завязать рукопашную. А если учесть, что защитников крепости горстка по сравнению с войском неприятеля, да вдобавок большая часть стариковского возраста, то такая тактика совершенно идеальна. Всё так, но кабы не атаман Тимофей Степанович Кобелев!
- Гмыза, дать залп по скоту из пяти пищалей картечью. Да чтоб стреляли те, кто всему хужее обучен. Из одной чугунной пушки пальни, но не зарядом, а только порохом. Остальные стрелки пусть сидят наготове да в бойницы не смотрят. Каждая бойница на прицеле у турка!
- Понял, батька. Там, я вижу, за татарами янычары в цепь строятся.
- Сколько их?
- Сотня, может поболе.
- Ну, всё так и есть. Татары пойдут в лоб на крепость с лестницами. Турки-стрелки будут бить с горы, не боясь задеть татарина. А янычары зайдут слева и начнут осаживать завал, где ворота.
- Тогда нам-то чего?
- Деревянные пушки береги до последнего. Думаю, по разу еще пальнут, но не боле. Казаков пожилистее ставь на второй ярус. Может, до рукопашной дойти. Терентия Осипова с десятью ружейниками к воротам. Пусть там залегают, кто где может. К ним дай еще пятерых, чтобы помогали перезаряжать.
- Не многовато ли на ворота? Тут татарвы вон сколько прет!
- Главное - янычар не пустить. Нужно, чтобы Терентий их заставил лечь на землю. Пусть ползают брюхом по грязи. Монаха тоже сюда с его палкой-посохом.
- А с тыла, думаешь, не пойдут?
- Не, там воды в пруду по горло. Да и плот их единственный разворочен. Пойдут только так, как я сказал.
- Понял. - Гмыза пошел по крепости отдавать приказания атамана.