Тимофей Степанович вскочил в седло. В белой раскрыленной бурке полетел вдоль обоза. Казаки должны видеть своего атамана бодрым, грозным, во всеоружии. Черный как смоль конь Волочай нетерпеливо хрипел, грыз удила, чуя лихо и одновременно захлестнутый волной азарта. Грязь из-под копыт летела рыжими лягухами, пачкая одежду и прыгая на лица. Но казаки только отшучивались да весело бранились. Так, мол, атаман! От того, как ты скачешь, и нам понятнее и крепче на душе.
Оставив Гмызу руководить обозом, Кобелев еще с тремя казаками помчался вперед к Усмани, в село Песковатое, где уже ждал его есаул Терентий Осипов.
* * *
- Так-то, Тереша, - Кобелев сделал несколько гулких глотков кваса с дороги, - друг ты мой! Сколь есть людишек, всех давай с завтрего валы строить, частокол ладить. Обоз подойдет, думаю, не раньше чем через день. Идут не шибко, но твердо.
- Леса много нужно, Тимофей! - Осипов говорил, прикрывая по привычке пустую левую глазницу ладонью. - Ишь, вон кот у меня куда-то повязку запропастил. А ну, Волох, - обращаясь к мощному рыжему коту, гревшемуся на печи, буркнул есаул, - куда, тварь окаянная, тряпицу задевал?
- Бревна нужны, то верно. - Кобелев снова взялся за квас. - Я несколько быков впряг, они хорошие бревна прут. По снегу да по жиже самое то.
- Сколько держаться-то нужно? - Есаул посмотрел единственным глазом прямо под сердце атаману.
- Много. Пока не отобьемся. Если задержим на сутки-двое - этого мало. Вряд ли что-то даст. А ежели недельку постоим, то планы татарские порасстроим.
- Но совсем ведь не развернем этакую лаву!
- Совсем не развернем. Но можем измотать басурмана и заставить бежать до Можайска на голоде. А там, глядишь, и царь с воеводой чего-то скумекают да отстоят царство.
- Эт я понял, Тимофей Степаныч, - есаул подошел к печи и дернул за черный конец тряпки, на которой возлежал кот, - скумекают на Москве. Татар откинут. Так ведь те обратно опять через нас пойдут. А пойдут злыми, безумными. И что тогда от нас тут останется?
- Далеко забегаешь, Терентий Яковлевич. Нам бы для начала задержать Джанибека. А там, глядишь…
- А там, глядишь, и полонить некого будет. Да это я так. Не серчай. По мне земля сырая куда лучше ярма крымского. Сказывают, и Мубарек там?
- Все в одной орде прут. Брод через Усмань только здесь, в Песковатом. В других местах брод глубокий. А им мокрыми быть никак нельзя. Холодно еще. Так половину войск потерять недолго.
- С Мубареком у меня свои расчеты. Это ж его поганцы мне глаз-от стрелой вывернули.
- Ну и поквитаешься заодно. Чего Авдотья?
- А чего с ней! Вся на изготовке. Собрала вокруг себя баб подюжее, тоже в подмогу нам. Готовят настои да бальзамы для раненых. Их, поди, и класть не перекласть будет.
- Пусть готовят. Нам бы с тобой сейчас пройтись да посмотреть: где чего подлатать, а где новое поставить.
- Эт тоже дело. А ты мне вот что скажи: почему в Песковатом решил ратничать?
- Здесь Усмань, - Кобелев поймал себя на мысли, что чуть не сболтнул про разговор с Недолей, хорошо одернул себя вовремя. Что бы подумал тогда боевой товарищ, если сам атаман за слова юродивой прячется? - которая может нас прикрыть с фронта. Татарам придется в лоб идти. Потому как брод только супротив крепости. А она хорошо стоит: одним крылом в болотину, другим - в лес. А ежели вал придвинуть да канал протянуть, то и вода всегда своя. А воды немало нужно: тут и скот, тут и люди. Двумя колодцами в крепости не управимся.
- А еще погибель их татарская!
- Ты тоже в эти сказки веришь?
- Так ведь как не верить.
- Так вроде княжна эта рязанскому князю помогла сбежать из полона? Вроде как, получается, Усмань на нашей стороне.
- И я тебе о том. В каждом случае своя тонкость. Сбежать князю помогла. Но дошли они вместе досюдова, а она потопла. Стало быть, есть сила, что не пускает татар через эту реку.
- И сейчас не пустит. А коли пройдут, то шибко не рады будут.
* * *
Казаки встали из-за стола, перепоясались и вышли на двор.
Тем же днем застучали топоры, завжикали пилы, заухали бревна, ударяясь друг о друга. Разобрали заднюю часть крепости, что смотрела на пруд, но от воды отстояла на добрых сорок шагов. Еще через три дня продлили боковые стены крепости прямо до воды. Всё сгодится и от пожара и на водопой скота. Продлили - и вперед. В илистое дно Усмани вбили частокол из бревен, который соединил две стены. Получилась как бы запруда с постоянной сменой воды. Таким образом, крепость с лобной части заходила на реку, а с тыла на пруд. Наращивали по высоте стены, вырубали бойницы для стрелков, что будут сражаться на нижнем ярусе. На верхнем ярусе сделали крепкий настил на мощных опорах, а сверху навес, чтобы бойцы были прикрыты от летящих по дуге стрел. Но ситуация была тяжела тем, что в крепости почти нет пушек и очень мало пищалей. Атаман, понимая всю сложность обстановки, заставлял казаков рыть все новые и новые ямы-ловушки впереди брода на основных подступах к детинцу. Ямы оснащались острыми кольями и обломками всего, что могло ранить неприятеля. В ход шли негодные косы, сработанные ножи, обломки жердей и колесных спиц. Поставили даже скрытые капканы на крупного зверя. Каждый шаг, каждый локоть, каждая пядь земли вокруг крепости были "засеяны" деревом, камнем, железом, способными причинить неприятелю урон.
Спустя две недели после того, как небольшое казачье войско собралось в Песковатом и стало готовиться к войне, в тяжелые, только что срубленные ворота постучался инок. Вопрос о том, как он прошел к крепости, не поранившись, никому почему-то даже не пришел в голову.
- Имя моё - Савва! - Инок стоял перед атаманом, заметно сутулясь, иначе бы прогнул, наверное, потолок в хате.
- С чем пожаловал, божий человек? - Кобелеву по времени было совсем не до инока, поэтому говорил атаман резко и почти не скрывая раздражения.
- С молитвой я к тебе, Тимофей Степанович!
- Эх, небесная душа, совсем не до тебя пока! Уж извини, коли сможешь.
- Что ж так. Не торопись, атаман. Отец Сергий Радонежский двух монахов дал, и те бились под знаменами московского князя Дмитрия Ивановича.
- А тебя ж кто послал?
- А никто. Я сам бреду в поисках пустыни.
- Чего-то не понимаю я тебя?
- А ты не понимай, а сердцем чуй. Иду я издалека. С севера. Там и поступил пять лет тому как в монастырь, а до этого пушечки делал.
- Пушечки, говоришь? - Кобелев аж привстал.
- Они самые. Долго сейчас, да и неуместно рассказывать о том, что меня заставило стать на путь служения.
- Но ведь ты раньше не пришел, а сейчас, словно прознал?
- Так и есть. Скрывать не буду.
- От кого ж? Лучше не тяни, а то живо кочергу на огне подогрею! - Кобелев вскинул бровь, и по стальному блеску видно было, как он напрягся.
- Вот так ну-тать! - Инок заулыбался и плеснул руками. - А как же ворон не вскаркнет, пес не взлает?
- Так ты от Недоли, что ль? - Атаман шумно выдохнул и опустился на лавку.
- От кого ж еще. А как бы я к воротам прошел, минуя все ваши ямы да капканы!
- Вот те на! Делаешь-делаешь, а юродивая баба как по своей хате колобродит, да еще других направляет.
- В каждом деле на все воля Божия! Ты ведь сам ее на Русь отправил вместе с другими немощными. А она, вишь, время-то зря не теряла. Сподобил Христос меня найти. А как меня нашла, так сама сюда и привела, да еще обсказала, как через твои "засеки" пройти. Сама же опять за Дон подалась.
- Ну и баба! Ну, говори, Савва, чем помочь желаешь?
- Пушечки, они ведь разные бывают. Делывал я их из чугуна, а также из дерева и даже из кожи. Правда, такие служат не долго: один-два раза разве что пальнуть могут. Но иногда и это к пользе. А еще могу самострелы изготавливать, которые бьют стрелами толщиной в руку, а коли надо сыпать мелкими каменьями.
- Значит, можешь такие орудия изготовить?
- Могу. Затем и пришел.
- Чего надобно для этого, говори! Из кожи вон вылезу, но достану.
- Нужны сырые дубовые стволы в два обхвата. - Тут монаха качнуло и он стал медленно оседать на пол.
- Эк, дубина стоеросовая! Да он голодный! - Кобелев вскочил, подхватил на руки монаха и помог тому лечь на лавку.
* * *
Прошла еще неделя, в течение которой атаман в лучшем случае спал десять - двенадцать часов в сумме, да и то вряд ли. Боли за грудиной становились еще более продолжительными. Но на них Кобелев старался не обращать внимания. От зари до зари его видели то тут, - то там, то среди казаков, строивших вал, то среди скотников, то в оружейной. Крепость в Песковатом из небольшого оборонного сооружения превращалась в могучее забрало, из бойниц которого торчали пищали, пушки, стальные наконечники самострелов. Монах же, казалось, не ложился совсем. Ему в помощь дали двоих казаков. Но когда те падали от усталости, Савва продолжал в одиночку возиться в своей мастерской. И вот по прошествии семи дней четыре деревянные пушки и три самострела были готовы к бою. Тетива для самострелов бралась из бычьих жил, которые заплетались в косу и натягивались на сам лук. Посредине тетивы находился кожаный карман, куда по желанию можно было положить горсть камней или толстое древко стрелы, способной пронзить лошадь насквозь с расстояния в тридцать шагов. Вообще этот самострел напоминал французский арбалет времен Столетней войны, только вдвое больше, и тетива натягивалась двумя рычагами, что давало возможность перезаряжать гораздо быстрее, нежели с помощью воротка.
Снег почти полностью сошел. Усмань окончательно освободилась ото льда. На ветвях деревьев прыснули первые побеги. Стояли долгожданные весенние дни. И только неумолимое приближение войны не давало покоя людям, изготовившимся на ратный подвиг в Песковатом.
На двадцать восьмой день показался казачий патруль. Кобелев увидел, глядя против солнца из-под руки трех всадников: "Помилуй мя, Боже!". Атаман понял: с каким известием торопятся казаки. Он приказал выйти им навстречу и проводить, чтобы те не напоролись на ловушки.
Глава 4
Инышка опоздал ровно на одну минуту. Он слышал выстрел, но когда выскочил из-за угла трактира, увидел лишь набирающие скорость сани. Карача лежал на спине, неестественно заломив левую руку. Возле плеча по снегу расползалось бурое пятно. Казак спрыгнул с коня, чтобы подойти и осмотреть лежавшего. Но уже откуда-то из темноты улицы спешили два стрельца.
- А ну-ть стой, разбойная душа!
- Какой я те разбойник! Я от атамана Тимофей Степаныча Кобелева везу папирус вашему тысяцкому. А стрелял кто-то из тех вон саней.
- Ты мне зубы не заговаривай. Ты хоть знашь, хто в той карете поехал?
- Не знаю, но догоню. Я этого татарина знаю. Это племянник Джанибека, что сейчас на нас походом идет.
- Ладно, Лукич, чаго с имя церемонится? Этого вяжи, да на допрос к Василь Модестовичу. Татарина, може, к самому тысяцкому?
Инышка плохо видел лица стрельцов, потому как тьма стояла приличная. Только почувствовал, как сильная рука схватила его за локоть. Но казака, да еще разведчика, так не берут. Чуть подавшись назад, он вдруг резко вскинул предплечье, крутнул, затем резко вниз. Стрелец только рот раскрыл, а Инышка хлестким движением ноги опрокинул его на спину, прямо в грязную снежную кашу.
- Всё, ребята, занимайтеся Карачой. А я за санями. Уйдут ведь! Как вернусь, все передам вашему тысяцкому.
Конь понес его по темнеющему санному следу. Он очень быстро нагнал экипаж. Потянул за рукоять саблю, собираясь зайти сбоку и рубануть для начала поводья. А уж если такие меры не помогут, то и…
Враг оказался быстрее и сноровистее. Из темноты в Инышку плюнуло тонким красным язычком пламени. Пуля юзгнула по щеке, оставив багровую ссадину. Поначалу запекло в том месте, но встречный ветер и отчаянная погоня быстро помогли забыть рану. Второй выстрел оказался более точным: чуть ниже колена глубоко кольнуло, да так больно, что из глаз пчелы полетели. Казак только зубы сильнее стиснул. Он уже было нагнал… Но вдруг дверь кареты распахнулась и оттуда что-то выпало. Инышка в темноте не разглядел и даже не думал останавливаться, если бы не женский вскрик. Он вздыбил коня, развернулся и от неожиданности уронил челюсть. На грязном снегу лежала красивая белокурая пани.
- Вот те и раз и два-с! - Инышка аж присвистнул. Про раненую ногу позабыл, словно не кровь в сапог текла, а квас в за пазуху.
- Помогите! - Ядвига протянула руку.
- Ну, давай. Че ж не сподпочь-то ладному человеку!
- Он меня вытолкнул. Этот волк, это животное!
- Хто тя вытолкнул?
- Ротмистр Корсак. Я всё расскажу вашему начальству.
- Тогды, дай-ка я тебя подхвачу. Впереди меня на луке поедешь.
- Где угодно, лишь бы не с ним.
Инышка перегнулся в седле и легко, точно играючи, подхватил пани под плечи и усадил впереди себя. Его тут же обдало неведомым доселе ароматом. Вот так близко с женщиной ему еще никогда не доводилось бывать.
- А почто ж твой ротмистр в Карачу-то палил?
- Говорю же, он зверь, он не человек!
- Ну не убил, и то слава Богу!
- А-а, то есть как не убил?
- Ну так, ранил в плечо.
- Так ведь он уже гонцов отправил с тем, что Карача мертв.
- Как же он мог их успеть отправить, пани, на моих глазах все ведь было. Э, тпру! - Инышка притормозил коня. - Знать, он их отправил еще, не убив татарина. Значит, не сумлевался, что убьет! Вот гад ползучий! Постой, постой. А как же ты, пани, об этом ведаешь?
- Тихо-тихо, прекрасный мой спаситель! - Ядвига закрыла ладонью рот казаку. - Карача мой злейший враг! - А потом, плотно прижавшись к инышкиной груди, часто заговорила по-польски, всхлипывая, переходя на шепот.
У Инышки от такого маневра сладко засаднило под сердцем.
- Я тебя не отдам, дивчина! Ты не бойся! - В голове у парня плыло и кружилось всеми цветами радуги.
- Не отдавай, не отдавай только! Вези меня скорее куда-нибудь!
- Да не могу покамест. Мне надобно сургуч можайскому тысяцкому вручить.
- Плюнь на все. Давай уедем! - Полька продолжала шептать в самое ухо своему избавителю.
И неизвестно что бы пришло на ум Инышке, если бы не рука, вынырнувшая из темноты и схватившая за узду.
- А ну слазь, кобель неструганый! - Бородатое лицо стрельца кривилось от гнева.
- Ребят, вы че? Я же говорил, везу бумагу вашему Ивану Скрябе!
Но уже несколько пар жилистых рук выволакивало его из седла. Инышка попытался сопротивляться. На этот раз последовал такой удар по шее, что несколько разноцветных камешков вылетело из глаз, а потом наступила кромешная тьма.
* * *
Сознание возвращалось медленно и трудно, словно карабкалось вверх по ледяной горке. Вот-вот вершина и свет. Но в последний момент не хватало сил для решающего рывка, и снова скольжение вниз, в холодную и черную пропасть. Пропасть не была пустой и безжизненной. В ней находились этажи. На одном этаже какой-то старик в длинной вытянутой шапке читал монотонным голосом молитвы перед горящим костром, в котором корчился живой человек, на другом - орали сумасшедшими голосами голые бабы, вскидывая вверх руки. Инышка жадно смотрел на крепкие женские ягодицы и старался достать до них руками. Были еще этажи, но без отчетливых сюжетов. Просто лица, морды, хари, молодые девы с мужскими членами, хвостатые старухи, знакомые и незнакомые казаки. И была она. Но только в другом образе. Совсем даже внешне другая. С иным лицом. Но Инышка точно знал, что это Ядвига. Во сне не возникало никаких сомнений на этот счет. Они ходили и разговаривали, взявшись за руки. Тонкие запястья, длинные пальцы. Он страстно хочет жениться. Так сильно хочет, что сердце подпрыгивает до горла.
Он несколько раз пробовал разомкнуть веки, но дощатый потолок перед глазами начинал нестерпимо вращаться. Приходилось вновь закрывать глаза. Страшно хотелось пить. Вроде попросил. Но голоса своего не услышал. Только донеслось откуда-то:
- Сейчас, милок. Никак ожил! - говорила не молодая женщина. Даже скорее старуха.
Вода текла холодной спасительной струйкой в иссушенную гортань. На подбородок. По голой груди. Ага. Значит, пора прочухиваться, коли ощущаешь воду на теле.
- Силен ты спать, казачина! - Мужик с черной бородой и кривыми зубами сидел у самого изголовья.
- Ты кто, дядя? - Инышка наконец услышал себя.
- Тот, к кому ты ехал, да не доехал. Зато бабу нашел.
- Зачем так сильно-то было?
- А как с тобой иначе? Ты вона лихой какой. Вмиг стрельца уважаемого мордой в грязь посадил. Чего ж ты хотел после того? - Мужик ухмыльнулся.
- Мне бы письма…
- Да уже взял я письма у тебя из-за пазухи. Меня Иваном Прокопьичем Скрябой зовут. Я тут, парень, тысяцким служу государю нашему Михалу Федорычу.
- А-а… Так я ж к тебе и ехал.
- Письма прочел неоднократно. Ну, дела. Молодец! Хорошо с заданием справился. Только вот зачем за бабой-то погнался?
- Да, не за бабой я…
- Да ну, неужто?
- Точно не за бабой. Как дело-то было…
- Ты давай по порядку. - Скряба расстегнул верхний крючок кафтана.
- Я в карауле был. Так вот, споймали мы одного татарина. Я его к Тимофей Степанычу на допрос, стало быть. А атаман возьми да отпусти. Ну, поговорил вначале сколько-то. И отпустил.
- Отпустил, говоришь?
- Отпустил. Истинный крест! До меня не сразу дошло, что атаман-то наш ему в голову вложил свои мысли, значит. Чтобы тот татарин хитрость нашу врагу сказал, но не как хитрость, а как чисту взаправду. Иным словом, запутать неприятеля. Но и меня отправил следом, чтобы я письма доставил. Наперво я в Воронеже побывал. А потом сразу и сюда. В общем, Иван Прокопьич, идут нехристи на нас большим числом!
- Это я уж из письма понял.
- Но хитрый ты казак, как я погляжу!
- В чем хитрость-то моя?
- Я тебя про бабу пять раз спросил. А ты мне про что угодно, только не про нее!