- Меня кажись ранило в ногу! - Инышка притворно хныкнул.
- Невелика рана. Пуля кость облизала и с другой стороны из икры вышла. Жив будешь. Отлежишься только. Ты мне про бабу когда сказывать будешь, мать твою, засранец! Сейчас живо на дыбу прикажу! - Скряба уже начинал выходить из себя.
- Че сказывать-то нечего! Я к постоялому двору подскакиваю. До фонаря шагов, може, двадцать. Всё вижу, что там под фонарем делается. Извозчик пистоль достал да как пальнет в Карачу. Тот на землю - кувырк. Я спрыгнул с коня, поглядеть: жив иль нет. Тут - стрельцы. Вырываюсь я от них и - снова в седло. Давай сани догонять. Тут в меня палить начали. Два раза. Одна пуля по щеке шоркнула, вторая - в ногу. Но я не останавливаюсь, дальше преследую. Потом вижу, дверца кареты открылась, и на снег что-то шмякнулось. Присмотрелся - Матерь-Богородица. Жонщина!
- Она тебе что-нибудь сказывала?
- Да вроде ничего. Так что-то на своем, на польском тараторила! - Инышка врал и не чувствовал, что тысяцкий не верит ему.
- Ладно, парень.
- С Карачой-то как?
- Карачу твоего я на дыбе проверю. Пока говорит все то, что и ты мне вложил. Значится, только на польском? - Скряба пристально посмотрел в глаза казаку.
- Так. Ну, смутило меня кой-чего…
- Что же?
- Она говорит, что-де гонца отправил этот ротмистр, который должен кому-то передать о смерти татарина. Я еще подумал, как же он наперед послание шлет, когда тот жив еще. Ага, думаю, значит, заранее был уверен в том, что убьет беднягу. И поторопился отправить. Пулю человек посылает, то верно, но куда она полетит, решает Господь Бог.
- Ну, ужо кой-чего имеем. Лечись да поправляйся. А хочешь, я тебе Ядвигу пришлю?
- Да на кой она мне! - Инышка стал пунцовым на раз.
- Ничего, вдвоем скоротаете час-другой. - Скряба поднялся со скрипучего табурета и направился к выходу.
Вся разрозненная мозаика в голове можайского воеводы складывалась в единую картину. Татары в сговоре с поляками. Пока московские войска, ополчение и казаки под Смоленском, можно смело нападать. Да еще зайти в тыл и нанести сокрушительный удар. А после хоть на Москву, хоть куда. Операция спланирована с точностью до одного дня. Если казаки задержат Джанибека на юге, то план не удастся. Казаков на юге с гулькин нос. В основном старики. Карача передавал сведения Корсаку, не зная того, что казаки готовят свою операцию. Все так. Ошибка ротмистра в том, что поторопился отправить гонца с донесением о смерти татарского принца. Гибель такой персоны может развязать серьезный конфликт. Только одно неясно: откуда взялась эта выпавшая из кареты польская баба? В голове у тысяцкого веревочка на этот счет была пока только с одним концом. Он вышел на двор. Подождал Василя Рукавицу, своего главного дознавателя.
- Все слышал, Василь Модестович?
- Слышал. Мне в общем-то понятно многое, но не все. Почему полька оказалась на снегу?
- Давай вместе мозгами пошевелим.
- Ротмистр зачем-то возил ее с собой. А потом, с ее слов, вытолкнул из кареты, дескать, напугался преследовавшего их казака. - Рукавица почесал мясистый, красный лоб здоровенной пятерней. Не зря фамилию такую их род, видать, получил.
- А ты хорошо ее допросил? - Скряба, словно заразившись, тоже почесал лоб жилистой ручищей.
- Пока только говорил. С бабами оно ведь знаешь как! Они на дыбе и свое и чужое несут. Вообще так запутать могут, что ворона крыло сломит. С ними лучше вначале вприглядку, потом вприсядку, а уж после в лежанку.
- Ты делай как знаешь, Василь Модестович, но я должен в этом разобраться. Мало того что укрепления порасшатались, все чинить да ладить нужно, так еще и это.
- Ты, Иван Прокопич, занимайся своими воеводскими делами. Гроза прет страшная. Отбиться будет ой как не просто!
- Оно-то верно. Но зудит у меня поперек грудины. Что-то тут не чисто. Ты вот что, Василь, сделай. Я через пару часов отправлю эту пани к казачку нашему. Ты послухай, чего там они говорить будут. Может, она его подбивать начнет на что-то? Он-то телок станичный, а она баба тертая.
- Эт я за обязательно. Вот мне тоже непонятно, а зачем он ее из саней выбросил этот ротмистр. Два опытных, военных, вооруженных мужика против одного казака, который скачет с сабелькой наголо. Сильно я сомневаюсь, что они испужались и решили бабой откупиться.
- А что думаешь?
- А думаю, Иван Прокопич, не сама ли она выпрыгнула. По согласованию с ними или без, это не так сейчас важно.
- Вот и меня вся эта история шибко смущает. Ведь ежели она выпрыгнула, значит, план у них есть какой-то?
- Нам в этом-то и нужно разобраться. Зачем, зачем оставлять красавицу пани, если татарин убит, гонцы с донесениями уже в пути? Операция, можно сказать, началась.
- Как выяснилось, убит, но не до конца.
- А большая разница через это? Важно ведь татар растравить как следует. Вот он заранее и отправил. А получится пристрелить Карачу или нет, то не так и важно. Время уже выиграно.
- Да было б так просто, коли б не фига из носа. Я другого в толк не возьму. Зачем сажать ее в сани, ехать, а потом заставлять прыгать?
- Верно. Я тоже думал над этим, Иван. Ведь если бы нужно было кого-то отравить или по-другому извести, или еще какое дело сделать, то зачем вообще нужно было садиться в сани?
- А може, он и впрямь ее вытолкнул?
- Да Бог с тобой, воевода! Она должна предстать по их плану жертвой, понимаешь?
- Понимаю. Но не понимаю для чего? Давай так, Василь Модестович, тряси это дело. А я своим займусь. Через час пани пришлю к казаку.
* * *
У Инышки чуть сердце из груди лягушонком не выпрыгнуло, когда он увидел Ядвигу в дверном проеме. Тусклый свет от бычьего пузыря падал на ее серо-голубые глаза и, отражаясь, разливался неземным сиянием. От того в хате стало вдруг намного светлее. Капюшон поверх льняных, волнистых волос. И вся высокая, стройная и величавая.
- Пани? - У казака судорогой свело горло.
- Как поживает наш герой?
- Да что со мной буде! Так пара царапин. Вот день-другой и в седло - до своих. - Он вдруг затараторил. И если бы она не вскинула указательный пальчик, то тараторил бы еще и еще.
- Я вот по какому делу зашла. Уж больно странное у тебя имя? Дай, думаю, спрошу. А то уеду, так и не узнав.
- А-а, это! Так… - Инышка зарумянился, - есть такое выраженьице: иной, кыш-ка со двора! Когда в шутку, когда всурьез люди у нас в местности говорят. Вот и получился Инышка. Иной, стало быть. А почему ко мне это приклеилось, сказать не смогу, пани.
- Как твои раны, витязь?
- Да какие ж то раны, пани. Комар и тот сильней кусает.
- Храбрый ты, Инышка!
От каждого слова Ядвиги веяло на казака такой небывалой нежностью, такой волной тепла неземного, словно в сказку какую угодил.
- Я еще и не воевал толком. Только с караулом по степи ходил.
- По степи? А-а. А откуда путь держишь.
- Оттуда и держу. От атамана Тимофей Степаныча. Мы ж вашего-то брата ловко перехитрили! Во как! - Казак гордо задрал подбородок.
- Перехитрили? - Пани поднесла согнутый указательный палец к губам и прищурилась, - А расскажи, в чем хитрость ваша?
- В том и есть. Карача ротмистру одно сказал, а на самом-то деле всё по-другому.
- Что ж обманул, стало быть, Карача?
- Нет же ж. Он и сам взаправду так думал, что передавал вашему ротмистру. А на самом-то деле все и не так! Эх!.. - Инышка аж привстал от гордости на локтях.
- Понятно. Ты лежи, лежи! Тебе еще рано хороводы водить. А я баба страсть какая любопытная. Сама не знаю, а зачем-то всем интересуюсь.
- А, бабы они и у нас такие. Ничего в военных стратегиях не смыслят, а уж начнут говорить, не остановишь, прямо-таки полководцы какие!
- Ну-ну, дальше-то что?
- А дальше вам, ясновельможная пани, знать ничего не след! - Голос раздался из-за простенка. - А с тобой, трескун, разговор особый еще будет! - Василь Рукавица решил прервать милую беседу.
Тут же в избу вошли два стрельца, а следом и сам Рукавица.
- Пани Ядвига Радзивил пойдет с нами! - Василь Модестович почесал лоб.
- Ах ты, старый лис! А я все в толк не возьму: зачем меня так Скряба просит раненого навестить? И здесь сижу, смотрю на простенок, а сердце-то не на месте. Ишь какую дознавательную избу надумал сделать! С потайной комнаткой!
- В европах и учимся, матушка!
- А где ж то видано подслухивать?! - Инышка от изумления уронил челюсть чуть не до самой груди.
- А ты, дурень стоеросовый, сиди да помалкивай. Не то и тебя, не погляжу, что раненый, в застенок отправлю. - Рукавица отер со лба пот. - Жарко тут у вас. Пора бы и на выход, пани.
И уже на улице, идя за спиной у Ядвиги, Василь Модестович сказал:
- Признаться, пани, я голову едва не сломал: зачем тебе из саней вываливаться нужно было. А тут прям и просто все.
- Что же у тебя так все просто, Василь Модестович?
- А хочешь, скажу? Теперича, конечно, больше для интереса. А ты, ежели чего, поправь дурака старого. Итак, Карача простреленный падает на снег. Вы не смотрите, жив он али нет. Да это и не так важно. Депеши-то все ушли, в коих сказано, что принц крови убит. Да не дай бог, стрельцы вывернуться откуда-нибудь. В общем, летите вы на саночках своих по ноченьке темной, и вдруг - казачина, откуда ни возьмись. Вы поначалу его за конного стрельца принимаете. Впотьмах-то сразу не разглядишь. Палите. Но не судьба. А потом видите: казак! Одет не по-здешнему и конем правит по-своему, по-казачьи. Тут у ротмистра, а мужик он крученый, мелькает мысль: а не гонец ли то с южных границ? Ежели гонец, то с чем? Останавливаться нельзя. Ему, ротмистру, торопиться под Смоленск нужно, вот и принимается решение прямо на ходу вашим штабом, что пани Ядвига Радзивил выскакивает из кареты. Но так, чтобы казак подумал, будто ее злой ротмистр вытолкал. Дальше - казака в оборот. Удастся до подхода стрельцов уговорить, то очень хорошо. А нет, то крутиться опосля рядом где-то да вынюхивать все. Так, пани? Не ошибся старый Рукавица?
- Не ошибся. Только толку с того! - Ядвига презрительно скривила губы. Черты лица заострились. Знал бы Рукавица, что еще одна причина подтолкнула Ядвигу выпрыгнуть из саней - ее маленький сын! А Корсак всего лишь умелый спекулянт и манипулятор. Разве можно заставить женщину идти в такой ситуации на риск, основываясь только на чувстве долга перед короной?
- Толк завсегда имеется! - Можайский дознаватель снова почесал лоб.
- Казака-то ведь просто пристрелить можно было, да бумаги забрать! Запутался ты, Василь Модестович! - Ядвига усмехнулась.
- Ну уж, впрямь… Кому, как не вам, доподлинно известно, что атаманы часто своих гонцов без бумаг посылают, велят на словах запоминать. Али не так? Потому и нужен тебе был сам казак.
- Бес старый! - Ядвига делано скрипнула зубами. - На дыбу поведешь?
- Може, и на дыбу. Там видно будет.
* * *
Избу с потайной комнатой для подслушивания Василий Модестович повелел освободить и держать прибранной наготове. Инышку же перевели в другой терем, окна которого выходили на двор темницы. Каждый день он видел, как стрельцы куда-то уводят Ядвигу… "Только б не пытали да железом не жгли!.. - просил казак. И в груди у него горячим валуном ворочалось неведомое до ныне чувство. - Ну, какая ты лазутчица вражья! Ты - баба несчастная. Они разберутся, пани! Вот увидишь, все будет ладно!.." Он и мысли не мог допустить о том, что такая красавица, такая небесная может быть врагом московского государя и всего мира православного, как о том брешут караульные стрельцы. Инышка не понимал, для чего его так долго держат в Можайске, когда ратные руки сейчас ой как в Песковатом нужны. Несколько раз он просил казаков, чтобы отвели его к воеводе, но те только подшучивали, но караул держали крепко и не давали казаку ступить шага лишнего.
На пятый день в сенях зашумело. Дверь распахнулась, и вошел тысяцкий. Треснулся затылком о притолоку. Матернулся чуть слышно. За ним вошел, нет, вкатился, будто круглый на коротких ножках Василь Модестович.
- Вот что, казак. Гонец ты справный. Поедешь под Смоленск к воеводе Шеину. Письмо повезешь. - Скряба сел на лавку прямо возле входа.
- Погоди, Иван Прокопич, я же не у тебя на службе, а у атамана Степан Тимофеича. Мне обратно вертаться надобно.
- Ты на службе у Руси Православной. Усек? А в бумаге, которую ты вез, сказано атаманом Кобелевым, что могу я тобой распоряжаться сколь угодно по своему усмотрению.
- Неужто у тебя своих гонцов нема? - Инышка чуть не плакал.
- Есть у меня свои гонцы. Но ротмистр тебя видел, и возница его тебя наверняка запомнил.
- Чего опять на кого-то заблужденья навести нужно?
- А ты понятливый. Но не хотел я, чтобы ты это сообразил.
- А чего тут соображать! Всяко у такого знатного тысяцкого гонцов полон огород. Зачем-то я нужен. А зачем еще, как не для того, чтобы неприятелю сведения иного толка подсунуть.
Скряба с Рукавицей переглянулись.
- Бойкий ты на ум, как я погляжу! - Рукавица почесал лоб.
- Да и побойчее есть! - Инышка покраснел от волнения. - А меня б вы лучше до дому отпустили. Неужто без меня нельзя обманные сведения подсунуть?
- Ты еще ничего толком не услышал, а свое, знай, мелешь да печешь! - Скряба повысил голос. Но уже спокойнее добавил: - Что так, то так! Нужен ты нам, Иныш, со двора кыш, уж прости, брат.
- Дело, парень, государевой важности! - Рукавица снова почесал лоб.
…Хоть бы помыл башку свою! Всё чешет и чешет! Все мозги уже повычесал!.. Инышка еле сдерживался. Ему вовсе не хотелось куда-то мчаться, выполняя государевы задания. И домой ему не хотелось. Пуще неволи хотел он остаться в Можайске. Так сильна была жажда по Ядвиге.
- А как там Карача? - И к татарину у казака стало зреть чувство симпатии.
- Лежит в жару. В себя еще не приходил! - Теперь уже Скряба почесал свой лоб.
- Да что по вам одна вша, что ли, скачет?.. - Казак твердо посмотрел в лицо тысяцкому.
- Ну, коли другого выхода не имеется, то говори уж, Иван Прокопич, все начистоту.
- Да с такими, как ты, и впрямь лучше без обиняков. А то свое, не дай бог, чего удумаешь. Да воротить начнешь. Тут и вовсе не разгребемся.
- Свое-то у меня никак не заржавеет.
- Вижу-вижу. Гонцов своих я уже отправил к государю. Сам понимаешь, с таким делом тянуть нельзя. Думаю, услышит меня Михайло Федорович и вертаться до Москвы начнет.
- А тогда чего ж?
- А то ж! Ты не перебивал бы, мукомол, ядре нать, понимаешь!.. - Рукавица сдвинул брови.
- Не перебьешь, так не вразумишь как след!
- Ладно, Василь Модестович, ты тоже не кипятись! - Тысяцкий шумно выдохнул. - Шляхетские разъезды уже вовсю за спиной нашего войска шныряют. Ждут татарского подкрепления. Чтобы подвести как надо для удара.
- Так, Иван Прокопич… - Рукавица сделал знак воеводе.
- А, ну да… Пенек старый. Чуть не забыл. Мы вот тут подумали с Василь Модестовичем, что надо бы послу государеву имя приличествующее данной ситуации иметь.
- Так у меня вроде есть имя! - Инышка аж привстал.
- С вашими именами казацкими курам на смех да псу на слезу. Как с таким именем перед государем предстанешь? А ну как он тя спросит: как звать-величать, добрый молодец? Че ответишь? Иныш, со двора кыш?
- Э-э, дядя, будь поаккуратнее. Не я то выбирал и не ты. За нас выбрали, вот те пусть и меняют!
- Значит, не хошь государю служить и польску пани сопровождать?
Скряба прищурился.
- Оно, конечно… Ну, ежели вот дело государево. Я так Тимофей Степанычу и передам. - Инышка покраснел до самой маковки.
- Тимофей Степаныч только рад будет, что у его казака имя православное появилось. В общем, как ты там говоришь, Василь? - Тысяцкий посмотрел на Рукавицу.
- Самое родственное по близости звучания выходит: Иннокентий.
- Ух ты! - Инышка раскрыл рот.
- Иннокентий - баское имя! - Тысяцкий подмигнул казаку. - Отца-то как звать?
- Отца-то с матерью давно татары порешили. Меня дядька Пахом с теткой Дуней растили.
- А про отца не помнишь, значит?
- Звали Полужник. Потому как оловом расплавленным предметы разные поливал. Лужил, словом.
- Вот и хорошо. А растил дядька Пахом, говоришь?
- Так самое.
- Тогда сам Бог тебе велел быть Полужниковым Иннокентием Пахомовичем. А! Что скажешь, казак удалой, гонец государев? - Скряба хлопнул себя по колену.
- Ух ты!
- Вот и ухай теперича еще лет сто! - Рукавица обнажил в улыбки кривые, желтые зубы.
- Ну а теперь к делу! - Тысяцкий снова хлопнул ладонью по колену. - Как я уже говорил сегодня, шляхетские разъезды в тылах московского войска шныряют. Они-то нам, парень, и нужны. Тебе предстоит путь нелегкий и дело щекотливое. Надобно, чтобы ты передал полякам одну весть.
- Я? Как же ж?! - Инышка, теперь уже Полужников, выпучил глаза.
- Поедешь к ним под видом человека, решившего перейти на ихнюю сторону. Для надежности, чтобы поверили, дадим тебе Ядвигу.
- А передать что?
- Надо, очень надо, чтобы они тебе поверили. Дескать, бежал с Руси, ради любимой, которую освободил из застенка. Нечаянно прознал, что астраханские и казанские татары, присягнувшие на верность московскому государю, готовят поход на Речь Посполитую с юга. И хотят ударить по Киеву.
- Ты прости меня, дурня, Иван Прокопич, но я должен знать: зачем такое хитроумие? - У Инышки аж лицо перекосилось от такой сложности.
- Объясню. Поляки хотят пойти в ответное наступление. Поджидают для этого татар.
- Это я уяснил.
- Молодец! Смоленск, чует мое сердце, мы нынче не вернем. А чтобы не потерять все войско в придачу с царем и Москвой, нужно, чтобы поляки в наступление не переходили, а перебросили часть сил к Киеву. Ихний королевич Владислав шибко на московский трон хочет! Усекаешь?
- Усекаю.
- Для этого нужно, чтобы они тебе поверили. Вот как я мыслю. Мы тут небольшой народный бунт разыграем. Подожжем чего-нибудь. Стрельцы забегают муравьями. Ты в это время прокрадешься в темницу к пани и освободишь ее. Предложишь ей бежать. Для пущей верности по дороге пришибешь посла, который якобы везет мое письмо к государю. В письме том будет написано, что-де держись, царь-батюшка. Наши силы идут на Киев. Понял? - Скряба сам вспотел, втолковывая парню стратегическую задачу.
- Понял? А как гонца-то пришибить?