- Значит, вы из "купцов"... - разочарованно протянул лейтенант-коммандер.
- У меня звание капитан-лейтенанта, - пожал плечами гость. - Но вы правы - я офицер военного времени.
Вестовой принес чай, разлил в чашки, снял салфетку с горки сандвичей и бесшумно исчез. О’Греди закурил, извинился и предложил гостю сахар. Дождавшись, когда тот сделает первый глоток, сам отхлебнул из чашки и снова взялся за сигарету.
- На суше воевали? - Командир фрегата походил сейчас на любопытного мальчишку, и это был новый О’Греди. Он виновато улыбнулся. - Для меня не морские бои - тайна за семью печатями. А уж в России тем более... Послушать наших мудрецов - Советы выдохлись и вот-вот начнут агонизировать.
- Все зависит от источника информации, - Арлекин с наслаждением прихлебывал чай: давненько не пробовал, ей-ей!
- То есть? - не понял О’Греди.
- Видимо, предпочитают Геббельса. Нам было очень трудно. Очень. И сейчас нелегко, но вашим "мудрецам" не хочется глянуть в корень. Проще слушать берлинские барабаны. - И задумался. Сказал устало: - Да, я воевал и на суше...
Меньше всего ему хотелось что-то вспоминать, о чем-то рассказывать даже этому обаятельному офицеру. Можно, конечно, отделаться общими фразами, но если рыжий лейтенант-коммандер искренен, а это видимо так в желании что-нибудь узнать о н а ш е й войне, то представляется единственная возможность хоть как-то отблагодарить хозяина за спасение и ответить искренностью тоже. Только не сфальшивить, найти точные и честные слова, чтобы О’Греди все у в и д е л и понял.
Начал сбивчиво, но постепенно разговорился.
Пережитое оживало в неожиданных деталях, которые, оказывается, с готовностью подсовывала память, сохранившая, черт возьми, все в мельчайших, даже страшных подробностях, которые, в сущности, хотелось забыть. Два с лишним года идет война... В далекой Атлантике, на борту чужого фрегата, он, быть может, впервые понял и осознал истинную величину жертв, выпавших на долю его народа, цену крови, пролитой не только во имя России, но для спасения этих людей.
"Поймете ли вы когда-нибудь, что за войну мы ведем и во имя чего? - думал, поглядывая на ирландца. А тот пристально разглядывал тупые носы своих башмаков, и было в лице такое, словно он пытался найти там ответ на некий мучительный вопрос. - Этот - поймет... Но кто-то не захочет, а кто-то, поняв, постарается забыть. А ведь и я... и мне хочется забыть все страшное и подлое, - вдруг вспомнил он, - но, видно, ничего забыть не удастся..."
- А Маскем стал контр-адмиралом!.. - произнес вдруг О’Греди. - Чины, спасенный капиталец в Персии!.. - выругался и зло чиркнул зажигалкой. - Аристократ и джентльмен, а сам... Не удалось вас шлепнуть, так решил избавиться по-другому. Чем-то вы его уязвили. Да-да! Он, как всякое ничтожество, злопамятен и щелчков по носу не прощает. Могу почти с уверенностью сказать, что ваша смерть, дорогой Арлекин, была запланирована. Да-да-да! О-о! Она таилась в самой идее леерной переправы, и рывок "Абердина" был предусмотрен. Да-да! Еще до того, как вас вывели на корму флагмана, акустики доложили о появлении субмарин. Хорошо, что я был начеку и уравнял ход. Да и плотик на всякий случай уже приготовил. Не по душе мне грязные приемы. Даже если бы вы оказались немецким шпионом.
- Ну... случай со мной - частность. Маскемы, как сказал наш Верховный, приходят и уходят, а мы с вами - остаемся. И поэтому, сэр, благодарю за все от души. Проснулся бы я, если бы не "Черуэлл"? Вряд ли.
- Н-да... Спали вы на редкость крепко! - рассмеялся О’Греди. - Наверное, фаталист и верите в судьбу?
- Как у нас говорят, судьба - индейка. Надеюсь, моя не рождественская, обреченная под нож.
- Сэр ("Ого!" - У Владимира даже приподнялись брови)! Забудьте о моем предложении стать рулевым фрегата.
- Нет, отчего же...
- Все! - Лейтенант-коммандер подобрал ноги и сжал кулак. - Отныне вы - гость "Черуэлла".
Эти слова О’Греди произнес за несколько секунд до трезвона колоколов громкого боя. Оба вскочили: боевая тревога!
На "веранде" - привычнее. К тому же, не хотелось мешать лейтенант-коммандеру. Знал, как нервирует командиров присутствие постороннего человека. Тем более во время боя. Поэтому и крикнул ему О’Греди, выскакивая из каюты: "Можете находиться где хотите, помогайте как можете, только не мешайте!" Очевидно, фраза претендовала на юмор, но Владимир шутки не принял - решил и в самом деле не мешать экипажу. Верный своему правилу - во время боя постоянно удерживать в поле зрения и море и небо, - занял место на левом крыле мостика.
Горбатый силуэт "эрликона" и неподвижные фигуры моряков возле него напоминали гигантского принюхивающегося комара. Опущенные стволы - нетерпеливое жало. Оно подрагивает в предвкушении жертвы, да вот беда - скрывает врага осенняя ночь. Даже океан лишь угадывается по скользящим, почти неуловимым бликам, которые гаснут быстрее, чем успеваешь их разглядеть. Оттого и мерцает ночь, оттого и не поймешь, рябит ли в глазах, или это беспокойное кружево кажется, а на самом деле его нет, и есть лишь густая чернота, в которой укрылась невидимая опасность. А кружево все-таки движется, переливается сгустками синевы, неясными и вкрадчивыми, потому что фрегат еле ползет, бесшумно раздвигая антрацитовую ночь, и только слабая пенная бахрома, ставшая более различимой у форштевня и обрамляющая зеленоватым пунктиром треугольник носовой палубы, напоминает о движении. Внутри треугольника угадывается главный калибр - primary armament, ниже - торопливое движение людей у станины "хеджехога".
Оказавшись не у дел, Владимир мог наконец без зудящей тревоги наблюдать за окружающим. Конечно, тревога все-таки оставалась - не без того! Да и куда денешься от нее? Но стала она вроде как отвлеченной. Ведь теперь всю ответственность за исход предстоящего боя, а значит, и за судьбу корабля и людей, нес другой. Только не мешать, сказал О’Греди. Но отстраненность, понял сейчас Владимир, быть может, гораздо тяжелее, чем возможность действовать самому и как-то влиять на ход событий.
Он не мешал. Ждал. Был готов ко всему и все-таки вздрогнул, невольно подобрался, когда над головой вспыхнул прожектор, а на баке хахакнул и заложил уши залп бомбомета.
Луч облизал неживым светом вспухшие желваки разрывов и тут же метнулся в сторону, полоснув на миг какое-то черное вздутие над водой. Как ни короток был миг, глаза засекли, что среди бурливых всплесков, а точнее перед ними, торчала рубка подлодки.
В английском языке, между прочим, наводчик орудия именуется совсем по-собачьи: pointer. Так вот, "пойнтеры", что горбились рядом в нетерпеливом ожидании, тоже заприметили рубку и ударили наугад в то место. Наугад, потому что луч потерял рубку. Замешкались прожектористы или засуетились - неведомо, однако больше не сумели нащупать субмарину. Но пушкари уже не могли остановиться. Кончики стволов занялись судорожными огнями. Самый главный "пойнтер", пристегнутый ремнем к плечевым упорам, заплясал, заперебирал ногами, стиснув в ладонях рукоятки наводки и припав головой к прицелу. Одна лишь голова и была неподвижна, и, казалось, она и выдавила грохочущую очередь.
Можно было не тянуть шею - лодка находилась слишком близко к фрегату. Главный калибр - бесполезен, "бофорсам" и правому "эрликону" мешали надстройки, а левый, как и бомбомет, ударил с перелетом.
Вспыхнул второй прожектор. Лучи вильнули под острым углом и - наконец-то!.. - рубка торчала в каком-то кабельтове. Впрочем, расстояние, учитывая ночь и нервозность ситуации, было обманчивым. Мелькнула мысль о таране, и только произнес желаемое: "Эх, долбануть бы стерву!..", как снова ударил "эрликон" и мелкая дрожь палубы отозвалась в подошвах мучительным зудом. "Черуэлл" рванулся вперед.
- Значит, О’Греди не решился врубить полные обороты, - сообразил Арлекин, потирая замозжившие колени: вибрация была терпимой, и, стало быть, предусмотрительный ирландец побаивается аварии, стало быть, увеличил скорость до безопасных, по его мнению, пределов... Еще бы, еще наддать! Эх, Адес-са-мама! Наосторожничается сэр на свою голову...
Последующие события спрессовались так плотно, что позже он мог бы поклясться: в другое время содержимого тех напряженных минут и секунд не расхлебать и за неделю.
Прожекторы вцепились в лодку намертво, по-бульдожьи, удерживая в туманных от брызг, мельтешащих лучах слепую рубку и притопленный нос. Потом один из лучей выхватил корму - блеснули волны. Они перекатывались через плоскости горизонтальных рулей, и оттуда, скользя и падая, бежали под горку торопливые фигуры - возвращалась аварийная партия.
Мелькнули - пропали. Луч снова потерял корму. Но уже в следующее мгновение Владимир подался вперед: с рубки размахивали белым - субмарина сдавалась! Вот он, фашистский "уайт энсайн", вот она - белая тряпка!
Скорее всего, у О’Греди сработал рефлекс: капитуляция есть капитуляция, лежачего - не бьют. Нос фрегата покатился влево, одновременно исчезла вибрация. Ясно: сбросил обороты. А лодка... оказалась в "мертвой зоне". Исправить маневр, вызванный автоматизмом действий лейтенант-коммандера, было поздно. Поздно! Слишком поздно...
Владимир бросился вдоль "веранды" на правый борт и выскочил за спиной О’Греди и старшего офицера, который крикнул, не оборачиваясь, крикнул вообще, никому и всем сразу: "Мы все-таки ее долбанем!" И в этот миг с рубки подлодки "долбанули" и пулемет и автоматы - посыпались стекла, погас прожектор. На баке закричали до того жалобно и громко, что Владимир дернулся, остановился, но уже, прямо к нему на грудь, бросило О’Греди: пачкаясь в теплой крови лейтенант-коммандера (казалось, моментально пропитавшей одежду), он подхватил обмякшего ирландца и втащил в рубку, едва не запнувшись за старпома, срезанного той же очередью.
Командира "Черуэлла" тотчас подхватили, понесли куда-то в низа, а следом - старпома, но события набирали темп: сильный удар швырнул на переборки и палубу всех, кто был на ногах, - фрегат со скрежетом вполз на корпус субмарины и задрал нос, слегка завалившись на левый борт. Потеряв ход, он замер будто бы в недоумении: "Что дальше?" Присутствующие на мостике решили вопрос по-своему: секунда - и в рубке не осталось офицеров. Только рулевой, только chief petty officer, по русски: главстаршина при машинном телеграфе, да он, советский моряк, которому в считанные секунды предстояло сделать выбор, как поступить. Ведь и вахтенный помощник, молоденький суб-лейтенант, и штурман, и артиллерист, оказавшись здесь же, - все ссыпались на палубу и кинулись на бак, куда мчались вдоль борта вооруженные матросы. Штурман, правда, тут же и вернулся, однако все время порывался выскочить из рубки, взмахивая пистолетом. Или так казалось? Потому что детали прояснились в сознании позже, задним числом, а в минуту тарана успело, как говорится транзитом, помыслиться удивление: "Горячие хлопцы у рыжего! Да где ж, однако, хваленая британская дисциплина?! Кучей, скопом, без приказа кинулись на абордаж. Даже офицеры! Знать, допекло их в конвое!" Сквозанули мыслишки и пропали. Вышиб их отрезвляющий возглас сигнальщика: "Слева сорок пять - две торпеды!"
"Ай, молодцы, хоть вы не забыли службу!" - Уже не Владимир и тем более не Арлекин, а капитан-лейтенант глянул на бак, где все еще мелькали вспышки выстрелов, и, зная, что белеет за спиной напряженное лицо "чиф петти", рявкнул:
- Полный назад! - и тут же рулевому: - Право на борт!
"Черуэлл" дернулся, качнулся, скрежетнул днищем. Мял субмарину, взбивая винтами черно-зеленые буруны, в которых подскакивала корма. Капитан-лейтенант, как прежде лейтенант-коммандер, как сам он на "Заозерске", действовал рефлекторно, воплощая защитные импульсы в четкие, ясные команды.
Фрегат спятился нехотя, в каких-то судорогах, колыхнулся и подал корму к носу субмарины, и тут же, подчиняясь новой команде: "Прямо руль! Обе - полный вперед!", припадочно затрясся.
Рывок обеими машинами был силен: борт с визгом проволокся вдоль подлодки. Фрегат, кажется, шваркнул ее все-таки кормой, но теперь это не имело значения: корабль и без того дергало, аж цокали зубы. Так показалось, когда обернулся к главстаршине:
- Стоп, левая! Правая - средний вперед! - взметнув для ясности левую руку вверх, а правую выставив перед собой.
Море взблескивало злыми искрами под лучом оставшегося прожектора. Встревоженный голос акустика выкрикивал дистанцию - торпеды приближались. "Доплер выше! Доплер выше!.." - слова повторялись, взвинчивая напряжение. Хотелось, как, наверняка, рулевому и главстаршине, услышать, что проклятый "доплер" наконец понизился, но тон акустического эха повышался, и, значит, торпеды приближались, целили в борт фрегата, который, как ему казалось теперь, слишком задерживался в развороте. Слишком медлил! Рулевой крутил головой. В голосе неуверенность, почти мольба: "Сэр?.." У телеграфа молчание, но чувствовалось, "чиф петти" сверлит спину глазами: напрягся и ждет.
"Сейчас, сейчас, хлопцы, сейчас, леди и джентльмены..."
- Лево на борт! - Это рулевому, и сразу же - главстаршине - приказ работать машинами враздрай, чтобы ускорить маневр.
Кого молить? Небо, бога, черта, судьбу? Молить об одном, чтобы хватило секунд-мгновений на спасительный поворот, чтобы выдержали подшипники, чтобы продержались и дальше, когда придется бросить фрегат между торпедами. Они, только они, стали сейчас средоточием его мыслей, забывшего обо всем, кроме устремленных к "Черуэллу" торпед, и уж, конечно, совсем не думалось, почему он здесь, почему командует в чужой рубке, отчего ему подчиняются чужие матросы.
"Чужие? Шут с ем, что с дитем, лишь бы... поворачивались, лишь бы оказались расторопными. И еще чуточку, хоть самую малость, везения. Да-да-да! И его тоже!.." - закончил в духе О’Греди.
- Сигнальщики, как торпеды?
- Справа, курсовой десять!
- Расстояние визуально?
Секундное замешательство, но и - нервы на пределе:
- Примерное - жив-в-а! - гаркнул, не позволив себе однако пошевелиться.
- Полтора кабельтова! Возможно, меньше!
- На румбе?!
- Триста тридцать, сэр!
- Тринадцать - вправо! Чиф петти - "самый полный вперед" и... сто чертей Гитлеру в задницу! - рявкнул и сжал зубы, стараясь не думать о тряске, которая начала отдаваться где-то в макушке, сверлила череп и от которой, казалось, начали чесаться мозги. - Одерживай! Прямо руль! Старшина, - в двери на дубляж!
Скомандовав, выскочил на "веранду".
Пушкари вглядывались в море, подсвеченное с фрегата. Луч прожектора метался слева и справа по курсу; случайно коснулся бака - осветил расчет изготовленного к залпу "хеджехога", выхватил несколько тел, лежащих ничком в изломанных смертью позах, но взгляд подался следом за лучом - уткнулся в близкие бурунчики, пунктирно прореженные среди волн: вот они - торпеды! А луч - прыг-скок! Влево-вправо! Его мельтешенье не позволяло определить истинное расстояние между пунктирами, казавшееся совсем небольшим. "А, ч-черт, узенький коридорчик! Неужто не впишемся? Неужто зацепят?.."
Пошли самые тягостные секунды.
Молчали пушкари, молчал самозванный командир фрегата. Застыл в дверях и вытянул шею такой коренастый главстаршина, что вдруг показалось - там стоит сам О’Греди. Не двигался появившийся тихо и незаметно суб-лейтенант. Все мысленно, затаив дыхание, следили за форштевнем "Черуэлла", который уже резал воду точно по центральной оси щели, с обеих сторон очерченной смертью.
Сосредоточившись на торпедах, отключивших от всего, кроме них - "проскочим - не проскочим?" - Владимир не сразу воспринял сознанием, что за кормой перестали рваться глубинные бомбы. Когда они начали ухать, встревожился: во-первых, боялся, что с подлодки швырнут гранату - бочонки, начиненные взрывчаткой, были соблазнительной мишенью; во-вторых, гулкий грохот разрывов говорил о том, что бомбы снаряжены для малых глубин и, видимо, скатываются вручную, - как бы чего не вышло! Но все обошлось, и он, помнится, даже похвалил: "Браво, бритты, дело есть дело, несмотря ни на что!" И вот - взрывы как обрубило: наверное, и на корме замерли, наверное, и там ждут: пронесет - не пронесет?
Луч метнулся в сторону и замер. Это могло означать лишь одно: прожектор выпустил торпеды - слишком крутой угол, смерть шла под самыми бортами "Черуэлла".
Пушкари сбились в кучу, свесились к морю - здесь, мол, все в порядке! Владимир кинулся на левый борт, и в этот миг за кормой с грохотом и свистом рванулся в черное небо светоносный фонтан. Можно было видеть только его макушку, но - достаточно, чтобы понять: торпеда трахнула исковерканную подлодку. Так ее, поганку! Бей своих, чтоб чужие боялись!
Вторая торпеда рванула дальше и глуше: когда вышел дистанционный ресурс, сработало реле самоуничтожения.
Торпеды прошли! Прошли торпеды!..
Теплая волна скользнула по сердцу Арлекина (снова - Арлекина!), расслабила сжатые пальцы. Взглянул на суб-лейтенанта, который приходил в себя или уже пришел, но не вмешивался в действия русского моряка, поняв, видимо, что сейчас не до амбиций: если человек спас фрегат от верной гибели, то и должен командовать до конца.
- Пусть "хеджехог" накроет ту немецкую шлюху... - тихо посоветовал Владимир, имея в виду, конечно же, субмарину, выпустившую торпеды. - Удача маловероятна: потаскуха удрала, но все же... для профилактики.
Суб-лейтенант юркнул в рубку.
"Volley! Залп!" - мысленно поторопил Владимир. "Хеджехог" послушно откликнулся и жахнул, швырнув за форштевень желто-оранжевые молнии; ему откликнулись остальные бомбометы, замкнувшие фрегат в кольцо разрывов. Море вскипело, густо усыпало волны синим разлохмаченным частоколом, и тогда пришел черед последней команды:
- Чиф петти, сбросьте обороты до малых! - приказал русский капитан-лейтенант, только что бывший командиром английского фрегата. - До самых малых!
И сразу - тишина, сразу ворвались в уши плеск и шипение, но, увы, все, что могло, по-прежнему тряслось, все говорило за то, что форсированная смена реверсов не обошлась без последствий и, быть может, еще заявит о себе.
Когда Владимир, почувствовавший себя опять чуть ли не пассажиром, вошел в рубку, динамик устало доложил, что контакт с лодкой потерян. Выдохлись акустики... "А может, затаилась?" Незнакомый пожилой лейтенант небрежно козырнул русскому. Тот развел руками: приношу, мол, извинения за... хотя, собственно говоря, к чему извинения? И за что? Владимир махнул рукой и вытер потный лоб.
- У вас лицо в крови. - Суб-лейтенант подал платок.
- Не моя - вашего командира... - Владимир промокнул лоб и скулы, сразу испачкав белоснежный лоскут бурыми пятнами. - Кстати, как он? - И дыхание затаил, ожидая ответ.
- Плохо. Командир у себя в каюте, - ответил пожилой. - С ним врач, но лейтенант-коммандер до сих пор без сознания.
- До сих пор? - Впрочем, судя по корабельным часам, прошло всего пятнадцать минут! - Старпом?
- Убит...
Снилась чужая подлодка. Ее последние-распоследние минуты.
...Взрывы глубинных бомб корежили и рвали металл, в душном чреве субмарины лопались и гасли плафоны, электролит, выплескиваясь из аккумуляторов, дымился и вонял хлором. Едкая щелочная отрава, пропитавшая спертый воздух, драла горло, заполняла отсеки, и напрасно боцман дергал ручки контакторов: рули заклинило, глубиномер застыл на пределе, а бородатый корветтен-капитан с лицом "оберста" рвал на себе ворот его, Арлекина, свитера и падал, падал, падал вместе с лодкой в черную ненасытную глубину...