Офицер В. Пшеничников окончил Литературный институт имени А. М. Горького. В его сборник "Восемь минут тревоги" вошли повести и рассказы - новые произведения писателя, большинство из которых посвящены воинам-пограничникам.
Содержание:
ТАМ, ГДЕ ЖИВУТ МУЖЧИНЫ - Повесть 1
ВОСЕМЬ МИНУТ ТРЕВОГИ - Повесть 21
ТРОПОЮ ДЖЕЙРАНА - Повесть 39
РОДНИК - Рассказ 50
ЗАВТРА НАСТАНЕТ УТРО - Рассказ 53
ВСТРЕЧА - Рассказ 59
ЧЕРНЫЙ БРИЛЛИАНТ - Рассказ 63
ФЛЮОРИТ - Рассказ 68
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ АВГУСТА - Рассказ 72
РОЗА ВЕТРОВ - Рассказ 75
Примечания 82
Восемь минут тревоги
ТАМ, ГДЕ ЖИВУТ МУЖЧИНЫ
Повесть
ПОИСК
- Второй, Второй, почему не отвечаете? - охрипшим от напряжения голосом запрашивал сержант Дремов.
Он знал, каких слов ждал сейчас от него начальник заставы, ощущал, как свое собственное, взвинченное состояние капитана, но не мог сообщить ничего обнадеживающего: тревожная группа будто исчезла куда-то. А без ее сведений застава, перекрывшая линию границы, шла по пути наиболее вероятного направления движения нарушителя как бы на ощупь, вслепую.
Дремов вновь и вновь приникал к микрофону, даже встряхивал рацию, напрасно греша на какой-нибудь отошедший контакт, шевелил в гнезде антенну. Но вопросы по-прежнему безответно летели в пустоту, гасли в тумане, сквозь который еще полчаса назад проступали лысые сумеречные высотки, обрамленные осенними тощими кустами, да чернели обманной глубиной мелкие устья распадков. Надо всем этим неподвижно висел плоский блин тусклого неба.
В низинах, цепляясь за кочки, слоями тянулись длинные полосы тумана, вязли в спутанной жухлой траве, как вязнет табачный дым в грубом ворсе солдатского шинельного сукна. Воздух шел от земли волнами, поднимаясь то теплом, то сыроватой ночной прохладой, потом выровнялся повсюду, и стало зябко. Нависла ночь - плотная, черная, непроглядная.
Пограничники едва шли - обессиленные, продрогшие. Под ногами прогибалась топь, сочилась дурманящей болотной жижей. Шершавые нити паутины-тенетника прилипали к лицу, вызывая неприятные ощущения. Капитан Лагунцов чувствовал, как в душе росло раздражение на холод, густую темень ночи, какую-то неопределенность поиска. Он обернулся к радисту, вновь спросил:
- Есть что от тревожной?
- Молчат, товарищ капитан, - с готовностью ответил сержант и в сердцах добавил: - Что там у них стряслось?
Лагунцов оборвал его на полуслове: с т р я с т и с ь ничего не могло, здесь не захудалая артель… Но в душе не очень-то верил себе, потому что положение складывалось и впрямь невеселое: не только поиск неизвестного пока что не дал результатов, но и от группы Завьялова не было никаких данных. А ведь она первой должна была выйти на след нарушителя и начать преследование… Теоретически - так. Но на деле складывалось иначе.
С чего же все началось? Когда замполит Завьялов возглавил тревожную группу и вскоре сообщил с границы, что сигнализационная система повреждена, а на контрольно-следовой полосе обнаружены отпечатки, Лагунцов принял обычные в такой обстановке меры. По его расстановке сил и средств рано или поздно пограничники должны были взять нарушителя в тиски, деться ему некуда. Но район поиска сужался, стягиваясь к центру, а нарушитель по-прежнему оставался неуловимым.
Правда, после первого сообщения Завьялова кое-что о нем стало известно. Этот пришелец был кряжист и, по-видимому, силен. Обут в литые резиновые сапоги с мелким рубчиком на подошве - отпечаток на контрольно-следовой полосе по всей стопе был ровным, четким, подошвы и каблуки не стерты. При ходьбе слегка припадал на правую ногу. Но хромота эта, как уверял старший наряда, первым обнаруживший след, не природная, потому что рисунок постава ноги местами шел неодинаково, менялся. Пришелец, видно, был решительным, шел уверенно, без остановок, не петляя… Странным было то, как он мог не заметить, что на цепком деревце облепихи осталась узкая полоска мягкой непромокаемой ткани от его одежды. Лоскут обнаружил Фрам, опытный розыскной пес. Он взял горячий след, с километр безостановочно протащил своего вожатого Новоселова, но потом заюлил, описывая круги, каждый раз возвращаясь к дереву облепихи. Дальше след, ведущий в тыл, затерялся, и Завьялов принял решение идти по пути вероятного движения нарушителя. Других сообщений от тревожной группы не поступало.
Лагунцов со своей группой, заблокировав все входы и выходы из предполагаемого района нахождения нарушителя, прочесывал местность. То, что днем было таким привычным, исхоженным вдоль и поперек, в темноте будто изменило привычный облик, выросло в размерах: кочки с мягкой подстилкой травы казались каменными, и ноги с них не соскальзывали, а срывались, больно отдавая в суставах; прутья облепихи, по-осеннему густо усыпанные переспелыми ягодами, царапали до крови, норовили попасть в глаза; плотной стеной высился какой-то неодолимый кустарник в пене мелких сиренево-лиловых цветов. Луч фонаря, неожиданно резкий в безлунном ночном пространстве, высвечивал серебро налипшей на ветки паутины, искрился в голубоватых тяжелых каплях, при малейшем движении обрывавшихся вниз.
Но не радовала Лагунцова эта красота; отвлеченно, как факт, фиксировалась в сознании паутина, по приметам сулившая долгую теплую осень. Не подбадривало и то, что ночь все-таки шла на убыль, что часа через три могло проклюнуться позднее осеннее солнце… Капитан знал: ребята устали и не меньше его переживают неудачу.
Неожиданно упал Миша Пресняк, шофер. Лагунцов наклонился к нему, помог встать, и простое это физическое усилие на миг вернуло ему привычные ощущения, вытеснив ненужные раздражение и злость.
- Держись, Миша… надо держаться… Ногу не подвернул?
- За кочку зацепился… - смущенно улыбнулся Пресняк. - Понатыкано их тут…
- Да уж на каждую ног не хватит.
- А что, товарищ капитан, - доверяясь теплому участию Лагунцова, понизил голос Пресняк, - дружинники тоже молчат?
- Пока молчат…
Командиру добровольной народной дружины позвонили тотчас, едва на заставу поступило сообщение о нарушении границы. Взаимодействие было отработано четко, и вскоре дружинники выехали по тревоге на машинах сельхозтехники, перекрыли тыловые дороги, ведущие в город. За них Лагунцов мог быть абсолютно спокойным: не подведут…
Миновали изрезанный неровностями распадок. По дну его неясно белели глубокие железобетонные кольца колодцев водопровода, и Лагунцов с надеждой передал по цепи: что там? Ответ пришел незамедлительно: колодцы осмотрены, все чисто.
"Не мог же он провалиться сквозь землю!" - раздраженно подумал капитан.
И вдруг у него возникла мысль - не Завьялов ли дал здесь промашку? А что? Ведь тот еще не в совершенстве знает участок заставы и вполне мог что-то упустить, не предусмотреть…
Завьялов поначалу был странным, непонятным для Лагунцова человеком.
Прибыл он на заставу в конце лета. Сентябрь еще одаривал поздним теплом, не дождило, но жгучие, как в предзимье, ночи подсказывали: холода близки. Утихла на озере за камышами хлопотная жизнь поднявшихся на крыло лебедей, а в прозрачном небе тянулись, плетя невидимый невод, плотные птичьи стаи.
В этом устоявшемся осеннем воздухе издалека была видна приближающаяся к заставе круглая точка, курящаяся пылью, и Лагунцов долго смотрел, как она вырастала, приобретала угловатость и цвет заставского газика.
Завьялов выбрался из газика, глубоко вдохнул островатый, почти без запахов воздух. Представился начальнику заставы, глядя на него темными, по-мальчишески сияющими глазами, в которых ясно читались и доверие и доброта.
- Как говорится, товарищ капитан, принимайте в свою семью, - пробасил простодушно и слегка развел руками, дескать, ничего не попишешь…
"Спешу и падаю от волнения, - едва не сказал вслух Лагунцов, и вся его легкая, поджарая фигурка словно подобралась: Лагунцов чувствовал, как напряглись, окаменели мышцы. - А с чем ты пришел к нам?" - ревниво ощупывая глазами замполита, прикидывал капитан.
- Надеюсь, с желанием ехали сюда? - как можно мягче спросил прибывшего, но все равно вопрос прозвучал въедливо, и замполит, конечно, уловил в тоне начальника заставы настороженность, непонятный пока что вызов.
- Мы, Анатолий Григорьевич, люди с вами военные и службу себе не выбираем. Раз приехал, значит, так надо было.
На щеках замполита румянец горел праздничным кумачом, и налившийся этот цвет совсем скрыл очертания скул, сделал лицо замполита гладким.
- Может, и так. - Лагунцов неловко помялся, взял за околыш фуражку. - Ну, что в отряде? Что говорят о моей заставе?
Тягостной показалась Завьялову их первая встреча. Не зная причин такого недружелюбия, он скупо обронил:
- Ничего особенного. Застава как застава…
- Слева топь, справа топь, снизу земля, сверху небо. Ну а мы как раз посередине, - сглаживая возникшую неловкость, попробовал отшутиться Лагунцов: понравилось, что замполит не вспылил, значит, умеет сдерживаться.
Завьялов шутки не принял, будто не слышал.
Лагунцов, так и не дождавшись ответного слова, неопределенно повел рукой - не то приглашая, не то вынужденно принимая приезд нового офицера.
Подняв глаза к солнцу, Завьялов сощурился и размягченно, словно самому себе, сказал:
- Теплынь-то какая… И загорать можно…
- Загорать не приходится, - с явным превосходством знания местных условий отозвался Лагунцов. - Рад вашему приезду, очень рад… - добавил через силу. - Располагайтесь, как говорят, милости просим. С народом нашим знакомьтесь. Жена с вами, вижу, не приехала.
Завьялов подтвердил: не приехала. Лагунцов спросил с какой-то важностью в голосе:
- Как звать-величать ее?
Завьялов просто назвал:
- Наталья. - Потом поправился: - Наталья Савельевна. Скоро приедет.
- Понятно… - Лагунцов одобрительно кивнул. - Ну, замполит, для начала желаю… и все такое прочее. Мне на службу. - И он, не оглядываясь, зашагал к казарме.
Шел и думал: откуда вдруг в нем эта неприязнь к новому человеку, с которым и словом-то по-настоящему обмолвиться не успел?
"Еще, чего доброго, решит: начальник заставы - молчун…" - ворохнулась неприятная мысль. И тут же улеглась. С запоздалым удовольствием Лагунцов вспоминал рукопожатие замполита: крепок, ухватист, силен, даром что на лицо юноша. Да, сделал вывод, пожалуй, такому все будет даваться легко, все будет по силам…
Лагунцов уважал сильных, наверно, потому, что сам был далеко не атлетом. На дистанции, правда, он бы мало кому уступил… Только бегать взапуски с новым замполитом он не собирался. Сам он всегда воспринимал службу так: трудно, но одолимо. А вот новому замполиту, мнилось, заботы Лагунцова - орешки…
Вечером того же дня ненадолго забежал домой.
- К нам… замполит… новый… - отхлебывая воду прямо из чайника, сообщил раздельно.
- Да уж познакомились, - засмеялась Лена. - В дверях столкнулись, разойтись не могли.
Лагунцову это известие не очень пришлось по душе, но он промолчал.
- Столкнулись и стоим, как Добчинский с Бобчинским, приглашаем друг друга пройти первым, - смеясь продолжила Лена.
Лагунцов не поддержал ее смех, и Лена прижала ладони к щекам, будто стерла улыбку. Осторожно, чтобы ненароком не обидеть мужа, который не переносил, когда вмешивались в его служебные дела, произнесла:
- А в общем-то вы не пара… Завьялов и Лагунцов - Манчестер и Ливерпуль.
Лагунцов тогда спросил Лену - почему это Манчестер и Ливерпуль, а она ответила:
- Так. Одно время мелодия такая по телевидению в программе "Время" звучала, когда погоду передавали. Ох, чует мое сердце, будет тебе с этим замполитом "погода"… Но говорить он умеет, не отнимешь…
Была в словах замполита какая-то притягательная сила. Лагунцов после убеждался в этом не раз. Только взялся Завьялов за дело не с того бока. Сначала убеждал Лагунцова оформить уголок боевой славы: дескать, в отряде настоящий музей создан, а мы что, рыжие? Взялись с Пресняком - шофером и заставским художником, оформили. Можно было сделать перерыв, работа и впрямь отняла много времени и сил, но Завьялов, как бы по обязанности побывав на обоих флангах участка заставы, подступился к Лагунцову с новой идеей - завести на каждого пограничника индивидуальный листок-характеристику, якобы облегчающий воспитательную работу. Тот же Пресняк целую неделю разлиновывал большие листы бумаги на многочисленные графы, хотя, откровенно, Лагунцов и сомневался, что все положительные и отрицательные качества солдат отразили наивные школярские плюсы и минусы, больше похожие на игру "морской бой", чем на серьезное, нужное дело.
"А что дальше? - покуда не вмешиваясь в планы Завьялова, предполагал Лагунцов и по-своему решал: - Пора бы замполиту быть поближе к службе".
Многое для Лагунцова было неясным и неразгаданным в характере замполита: если Завьялов рассказывал о чем-нибудь - заслушаешься; в отношениях с солдатами как будто прост. А вот тяги особой пощупать границу своими руками Лагунцов в замполите пока что не разглядел. Оттого он ревниво и переживал именно эту черту характера замполита, словно она и только она могла служить единственной мерой всех достоинств и недостатков Завьялова.
Лагунцов знал: придет день, когда замполит сам, без подсказки и понуканий, попросится на границу. Не век же им, в самом деле, идти параллельными курсами, как двум кораблям в открытом море! Застава - хочешь ты этого или не хочешь - сближает даже самых неподходящих в иных условиях друг другу, самых разных людей. Пересекутся их пути-дороженьки, придет день!
И такой день пришел. Когда с границы поступил сигнал, Завьялов утвердительно, будто заранее знал ответ, попросил:
- Товарищ капитан, разрешите пойти с тревожной!..
Не мог ему отказать Лагунцов, не мог, и все тут, хотя, откровенно признавался себе, не очень-то охотно дал "добро" возглавить тревожную. Но рассуждать, прикидывать все "за" и "против" тоже было некогда - время не ждало…
И вот теперь Лагунцов ломал голову: что могло случиться с Завьяловым? "Может, и не следовало посылать замполита, - запоздало сожалел он, машинально ощупывая кочки под ногами. - Не каждая тропа ему известна, не во всякой ситуации может сообразить, что к чему…"
- Товарищ капитан! - послышался за спиной бодрый, без прежней нотки усталости и уныния, голос Дремова. - Тревожная на связи!
Отлегло от сердца: наконец-то!
- Что там у них? Давай…
Дремов, тяжело хлопая сапогами по топи, подошел к Лагунцову. Антенна над его головой качалась, уходя тоненькими шишечками в огромное небо. А сам Дремов, с рацией за спиной, с комплектом боезапаса на поясе, с укороченным автоматом со складным металлическим прикладом, был похож на марсианина, какими их рисуют в книжках.
Сквозь потрескивание и шум Лагунцов узнал слегка искаженный расстоянием, чуточку захлебывающийся голос Завьялова: нарушитель обнаружен, ведется преследование в направлении старого паровозного кладбища.
- Наряд там не подкачает? - спросил замполит озабоченно, хотя в любое другое время наверняка не стал бы доверять рации праздных вопросов.
Лагунцова будто шилом кольнули. Нет, туда он людей не посылал. Незачем. Тупиковые железнодорожные ветки, на которых чернели отслужившие свой срок громоздкие локомотивы, не входили в заштрихованный на карте район наиболее вероятного движения нарушителя. Лагунцову стало не по себе: неужели чужак метнулся туда? Представил знакомое место: в стороне от шоссе далекие, словно игрушечные контуры паровозов со сложной развязкой путей; правее путей и ближе к Лагунцову - большое острокрышее здание элеватора, а рядом, у него под боком, как под крылышком, - приземистое, раскидистое хранилище. Возле каменных зданий, окруженных шелковистой травой, летом паслись овцы, а осенью колхозники сюда же свозили заготовленное на зиму сено.
"К элеватору, где всегда есть люди, нарушитель не пойдет, - прикидывал Лагунцов. - Куда же тогда? Конечно, к старым паровозам - там укрыться легче".
- Завьялов, - зажав микрофон в ладонях, сказал Лагунцов, - наряда нет. Нет, понимаешь? Так что действуй по обстановке. Мы идем на сближение с вами. Держите связь. Второй, держите связь, - закончил Лагунцов и передал микрофон Дремову.
По цепи прокатилась неслышная, как дуновение, радостная весть: идут по следу. И сразу то, что минуту назад гнетуще действовало на каждого, ушло, как дым, оставив взамен надежду…
На рассвете, в жидких осенних сумерках, сойдясь с трех сторон у паровозов, нарушителя взяли. Обалдевший, не видящий ничего под ногами от долгой погони, он стремительно выскочил из-за тендера паровоза и кинулся было вниз по откосу. Внезапно обернулся и замер, медленно поднял руки. Завьялов совсем близко увидел широкоскулое невыразительное лицо нарушителя, заметил пучки рыжеватых волос, растущих, казалось, прямо из ушей. И глаза - черные, они были подернуты матовой дымкой; ненависть плескалась, клокотала в темных провалах глаз, ненависть и тоска.
Нарушитель был безоружен. На правой поле темной куртки не хватало узкой полоски - той, что обнаружил Фрам, и из прорехи выглядывал неестественно белый поролон. Мокрые от росы сапоги поскрипывали, когда нарушитель, озираясь, перебирал ногами.
Дружинники - в нахлобученных по-зимнему шапках, в отсыревших за ночь ватниках - счастливо улыбались, хлопали друг друга по спинам, подтрунивали над собой, какие они были молодцы и герои, когда наглухо перекрыли все тыловые дороги, и поэтому лазутчику не удалось улизнуть…
Неторопливо закуривая, пограничники полукругом стояли рядом - так, будто все, что здесь недавно произошло, было делом обычным. Инструктор службы собак Новоселов, взяв Фрама на короткий поводок, выпутывал из его шерсти соринки, а тот, потеряв всякий интерес к нарушителю, все принюхивался к странному ржавому запаху, исходившему от паровозов. Дремов, ослабив тросик антенны, скатывал ее в круг; возле, преданно заглядывая в глаза сержанту, кружился Кислов - радист из состава тревожной, поджидая момент, чтобы оправдаться, почему так долго не выходил на связь.
Но вот наискосок по полю, оставляя две росных колеи, разбрызгивая грязь, подоспела заставская машина, и Лагунцов, заражаясь общим веселым настроением после удачного поиска, бросил дружинникам:
- Спасибо за помощь, хлопцы! Теперь - по домам…