Дома дружинников, едва различимые в рассветной дымке на горизонте, светились в тумане неясными, мохнатыми бликами огней. Но никто не спешил расходиться. Все еще в плену азарта бессонной ночи, разгоряченные недавней погоней, они досмотрели до конца, как в кузове под намокшим брезентом исчез, сгорбивши широкую покатую спину, ночной нарушитель, как следом за ним, ловко перемахивая через борт, сели солдаты, и начали расходиться лишь тогда, когда машина круто взяла с места и, вихляя на неровностях, стала быстро удаляться.
Солнце наконец пробилось сквозь мглистый туман, и Лагунцов, поначалу глядевший из высокой кабины уазика то на ближний лес в переливах влаги, то на бегущую под колеса дорогу, в немом блаженстве закрыл глаза. Косые лучи грели лобовое стекло, тяжелой, убаюкивающей теплотой наваливались на прикрытые веки. От этого запечатлевшийся вначале излом дороги казался в дреме розовым, неземным…
Еще с десяток минут езды до заставы - и Лагунцов сообщит в отряд о том, что поиск завершен, нарушитель задержан. Люди пойдут отдыхать. А Лагунцов, составив протокол первичного допроса и сдав нарушителя по команде, вернется домой. И снова на заставе потекут обычные дни, заполненные службой…
Обычные ли? Лагунцов открыл глаза. Машина, подскакивая на выбоинах, втягивалась с простора в узкий дорожный коридор, укрытый с двух сторон толстоствольными, сейчас голыми липами, и Лагунцов невольно сравнил эту картину со своими мыслями, которые только что текли вразброс, но все равно в итоге свелись к одной - о замполите.
Словно наяву виделись капитану и резкие, угловатые Движения замполита, рядом с которым все казалось сильно уменьшенным, почти игрушечным. И капитан, уже подъезжая к заставе, удовлетворенно заключил: "Что ни говори, а есть в замполите добрая закваска. Есть!"
ОФИЦЕРЫ
В окна канцелярии вливалось расплавленное золото дня, тень от оконного переплета решеткой кроссворда лежала на столе. Откинувшись на спинку стула, Лагунцов отдыхал: сказывалось напряжение минувшей ночи. Завьялов, сидевший рядом, напротив, выглядел бодрым, и на его безмятежном лице бродила сияющая, мечтательная улыбка…
- Ну, что ты обо всем этом думаешь? - освобождаясь от дремотного плена, наконец спросил Лагунцов и выпрямился.
Завьялов небрежно сдвинул на край стола горку конспектов и неожиданно рассмеялся:
- Цирк! Честное слово - цирк! Знаешь, когда мы обнаружили нарушителя, я словно голову потерял: мчался, не разбирая дороги, как мальчик. А ведь я же человек солидный, верно? Вот потому и говорю: ну куда годится этот цирк?
Смеялся замполит густо, свежо, с удовольствием. Когда выпрямлялся, чтобы вобрать в себя побольше воздуха, китель разглаживался на груди, пуговичные петли съезжали влево.
Лагунцов прикусил губы. Беззаботные, восторженные слова замполита вызывали в нем свои эмоции. "Солидный человек, - иронично повторил он вслед за старшим лейтенантом. - М-да, забрало тебя, замполит, и впрямь как мальчишку… Благодари судьбу, тебе нарушитель на первый раз безоружный попался, а то всадил бы пулю в лоб. Мог бы и в самом деле голову потерять, юнец".
А Завьялов между тем вышел из-за стола, и в канцелярии, наполненной его басом, стало как будто теснее.
- Знаешь, о чем я думаю? - небрежно, больше для самого себя, чем для Лагунцова, обронил Завьялов.
- Не знаю, скажи… - усмехнулся капитан.
Но замполит или не заметил его иронии или просто не обратил на нее внимания - продолжал:
- У меня, видать, все-таки объявился, прорезался дар вылавливать нарушителей, нюх, что ли, на это дело…
- Нюх? - Лагунцов поднял брови. - Прорезался? Это что, вроде молочного зуба? То не было такого дара, а то вдруг прорезался? - откровенно язвил Лагунцов. - Не контачит.
- Точно! Не было, не было, да вдруг объявилось. Ведь, как говорит диалектика, все течет и изменяется в лучшую сторону… - по инерции продолжал замполит, хотя по откровенной насмешке Лагунцова вдруг понял и преувеличенность своих эмоций, и избыток, явную фальшь слов, и какую-то сумбурность своего откровения - неожиданного, наверняка не нужного никому…
- Какой штиль! А слог!.. - не утерпел капитан. Хотелось осадить розовощекого замполита, но против воли и сам впал в учительский тон. - М-да… А знаешь, что говорил старик Вольтер в ответ на пылкие речи? "Все это хорошо сказано, мой друг, но надо возделывать свой сад". Да, свой сад! - Лагунцов посмотрел за окно, где вдоль металлических ворот, не обращая внимания на мерно вышагивающего часового, бочком скакал толстый нахохлившийся воробей. - У каждого живого существа свой интерес на земле, свое дело. А мы, люди, не воробьи, у которых и забот-то - свить гнездо, выкормить птенцов да благополучно перезимовать. Да, не воробьи, - повторил Лагунцов, с интересом наблюдая, как серый подвижный комочек юркнул в подворотню и скрылся из виду. - Нам свое дело надо ставить прочно, по науке, чтобы не ждать случайных успехов.
Упомянув про случайный успех, Лагунцов недовольно нахмурился: последнее можно отнести и к нему. Ведь не Завьялов, а он, Лагунцов, не заложил наряда там, где он оказался всего нужнее!..
Завьялов то ли не заметил оговорки начальника заставы, то ли умышленно смолчал, щадя его самолюбие.
- Странный этот нарушитель, - вновь возвращаясь к ночному эпизоду, продолжил замполит. - Ни документов при нем, ни оружия, ни приличной одежды. Может, где спрятал?
Лагунцов на это заулыбался, скрывая за улыбкой неловкость собственной промашки.
- Ты же его поймал, тебе и знать, где оно, оружие… А впрочем, ничего странного. Обыкновенная хитрость, не больше. Если поймают - попробует отговориться. Зато поди теперь уличи его хоть в чем-нибудь: он чист, криминала нет. Ну придумает, что наведался к нам из любопытства - древних памятников, дескать, здесь много… Кто его сюда направлял, наверняка позаботился и о "легенде". Внешне-то и впрямь безобидно: человеку захотелось взглянуть на развалины прошлых эпох - что здесь особенного? А на деле?..
Завьялов молча слушал капитана.
- Будь моя власть, - постучал Лагунцов пальцами по столу, - я бы этих любителей прошлого… ну, сам знаешь, - закончил жестко и зло.
Один такой, как говорит Лагунцов, "древний поминальник" Завьялов однажды приметил среди обметанной лишайной плесенью рощи. Солнце туда почти не проникало, от влаги, нездоровой сырости "поминальник" тоже как бы взялся плесенью, обомшел. Тоскливое это было зрелище, и не понять, о чем свидетельствовало, напоминало из глубины времени несуразное трехгранное сооружение?.. Поодаль от него, отгородившись рекой, торчал из земли мрачный коричневый остов какого-то бывшего замка, и Завьялов, подхватив мысль капитана о памятниках, рассказал, что ради любопытства, еще когда был в отряде, съездил туда однажды, но - вот ведь в чем фокус! - остался равнодушным к древним руинам. Не восхитила его ни мутноватая спокойная река, подковкой огибавшая полуостров с остатками замка, ни сизая прозелень холодных камней бывшего религиозного храма с замурованным, сводчатым входом и проваленной от стены до стены крышей, ни тяжеловесная готика величественных останков… Завьялов не скупился на подробности, и Лагунцов, отложив журнал, в котором принялся расписывать суточный наряд на охрану границы, следовал маршрутом памяти замполита, словно и впрямь ступал по щербатым камням истории, которые не шевельнули в душе Завьялова ничего, кроме любопытства.
Слушая пространные рассуждения Завьялова, Лагунцов мысленно спрашивал себя, почему бы замполиту не проявить свое богатое, прямо-таки неуемное воображение в делах границы, а не в отвлеченных картинах? Странное дело, рассуждал про себя Лагунцов, отчего это лично его не волнует ни, скажем, толщина снежного покрова на Эльбрусе, ни секрет загадочного вещества мумиё, ни прочие, быть может, сами по себе и интересные вещи? Что ему до того, как природа вырабатывает из камня горные слезы - чудесный бальзам мумиё? Что ему до того, лежит ли снег на Эльбрусе или уже начал таять, все круша на пути своими ожившими водами? Просто у него всегда были свои интересы в жизни - жизни, которая немыслима, непостижима без границы, без ее скупого ритма, уловить который на слух ох как не просто!..
Думая так, он уже не мог не смотреть на себя как на человека, посланного Завьялову самой судьбой, и в этот момент чистосердечно считал себя просто обязанным помочь Завьялову, обязанным перед совестью своей и его.
- Ты бы, Николай, о себе все-таки подумал… - поддавшись обаянию откровения, испытывая странное наслаждение от возможности протянуть руку помощи замполиту, сказал Лагунцов. - Спросил бы, если что не знаешь, я же рядом…
- Ты о чем? - насторожился Завьялов, будто с размаху налетел на пень.
- Ну, хотя бы о наряде… - продолжил Лагунцов, не поняв истинной сути вопроса. - На прошлой неделе - помнишь, когда я выезжал в отряд, а ты за меня остался? - куда ты ребят поставил? Не знаешь? А я знаю - у Белого камня. А зачем? Какая необходимость ставить заслон возле Белого камня?
- Ах, это… - Завьялов пожал плечами. - На будущее учту. А спрашивать других… - Он замялся. - Когда я окажусь один на один с нарушителем, что прикажешь делать - ждать твоего совета? Нет уж, уволь: игра "спрашивайте - отвечаем" не по мне, почему-то душа ее не принимает.
- Но ведь ты, согласись, еще не все здесь постиг, а на первых порах у кого и чего не бывает? Спишется по молодости лет…
Завьялов едва не ругнулся: только жалости ему и не хватало! Да ведь не на подмоченных же дрожжах заведен, замешан его характер, как Лагунцов не возьмет в толк такую простую вещь! Будто Завьялов служит первый день!.. Стараясь не обращать внимания на попытку Лагунцова как-то пригасить, сгладить больной для него вопрос, с трудом уняв в себе поднявшуюся вдруг волну раздражения, замполит упрямо сказал:
- Вот ты предлагаешь мне свои услуги. Спасибо. Но я хочу сам все видеть и знать, своими руками перещупать: какова она, жизнь на границе… Извини за откровенность, но много ли я постигну с твоей подсказкой? Опекуны мне не нужны. Мои предшественники в войну свой авторитет в бою добывали.
- Да, но между твоими предшественниками и тобой пока что существует разница, - вовсе уже не думая о милосердии, а лишь удивляясь упрямству Завьялова, возразил Лагунцов. - Это, если сравнить, на пропасть похоже.
- Верно, - живо откликнулся Завьялов, - разница существует. И насчет пропасти, может, ты и прав… Но ее нужно либо преодолеть, либо в нее свалиться. В обход не годится, в обход - себя обманывать…
"Как он, в сущности, еще неискушен и наивен", - сравнивая собственный жизненный опыт с завьяловским и ни секунды не сомневаясь в превосходстве своего, заключил Лагунцов.
Не знал он, что вскоре иной стороной повернется к нему судьба замполита, что переплетутся с ней, станут частью одной истории такие разные судьбы и сержанта Дремова, и солдата Олейникова, в детстве прозванного Огарочком, и его самого, начальника заставы капитана Лагунцова…
ОГАРОЧЕК
Вскоре после памятной ночи Лагунцов поднял заставу по тревоге - не так давно на границу прибыло из отряда молодое пополнение, капитан лично знакомил их с границей и теперь надеялся с помощью интенсивных занятий и учебных тревог как можно быстрее и лучше подготовить людей к самостоятельной службе.
По сигналу с границы старшина Пулатов возглавил тревожную группу, а Лагунцов с заслоном, наполовину состоявшем из молодых, двинулся к рубежу упреждения. Завьялов остался на заставе и поддерживал с ними связь.
Завесой стоял туман, влажность была сверх всякой меры.
- Хоть рубашки стирай, - шепотом сказал рядовой Олейников, впервые поднявшийся по ночной тревоге.
Необычная обстановка, обманчивые в темноте контуры предметов - все, что поначалу вызывало в нем восторг, улеглось в ожидании новых ощущений.
Лагунцов по-своему воспринял реплику солдата: смотри-ка ты, освоился! Уже и шуточки шутит… Вслух же помимо воли высказал:
- Хорошо, когда рубашки стирают со смехом, а не со слезами.
- А мне, товарищ капитан, плакать нечем, я воды мало пью, - тоненько хохотнул солдат.
- Разговоры! - нестрого обрезал его Лагунцов.
Олейников держался, как и приказал капитан, по левую руку Лагунцова. Остальные солдаты чередовались со старослужащими, у которых помимо оружия были и следовые фонари, и сигнальные пистолеты, и рации, и прочие атрибуты пограничной экипировки. Команды не отдавались по двум причинам: чтобы не слышал "нарушитель", пробирающийся в наш тыл, и еще потому, что отдавать их, когда солдаты прочесывают район развернутой цепью и пока что не предполагается других перестроений, так же нелепо, как предлагать сидящему стул…
Лагунцов намеренно изменил тактику заслона, предпочтя скрытной засаде энергичное движение навстречу "врагу". Иногда Лагунцов оглядывался, не отставал ли Олейников. Но тот неизменно скользил в трех шагах от него по левую руку, словно привязанный.
"Хорошо держится. - Капитан мельком взглянул на солдата. - А в тот раз как он лихо… Чудной!.."
Прибывшее на заставу пополнение в ожидании капитана стояло в строю. И вдруг Олейников без команды покинул свое место, подошел к капитану, только что показавшемуся из дверей казармы, и громко сказал:
- Здравствуйте, товарищ капитан!
- Здравствуйте, товарищ… - Лагунцов вскинул брови на сержанта Задворнова, построившего молодых: дескать, это еще что за новости?
- Вы меня не узнали? - Солдат улыбнулся. Его глаза излучали надежду и радость, в их голубизне таилось для Лагунцова что-то обезоруживающее. Он тоже улыбнулся, пока не зная, как истолковать это непредвиденное новшество в поведении солдата.
Пунцовый от смущения сержант Задворнов, забыв о докладе, остолбенел от неожиданности. Неподалеку от него весело ухмылялся старшина Пулатов.
- Не узнаете? - между тем спрашивал солдат, по-прежнему весело, заговорщицки глядя на капитана. - Я же Олейников, Огарочком звали, помните?
- Олейников? Ну и что? А я вот Лагунцов Анатолий Григорьевич. По-другому никак не звали. А вы что, забыли, где находитесь? Ну-ка, встать встрой! - сердито добавил начальник заставы.
Олейников как-то сник, буркнул "есть" и зашагал к строю. В длинной необмятой шинели его плечи казались узкими, хрупкими. Он плыл в ней, по виду явно великой, переставляя ноги незаметно и торопливо. Вот он неловко, расталкивая товарищей, занял свое место в строю, и опомнившийся Задворнов поспешно выдвинулся вперед, запоздало и высоко протянул: "Смирна-а!"
Лагунцов сам провел молодых по территории заставы. Олейников, глядя на капитана со стороны, настойчиво изучал каждый его жест и время от времени отчего-то покачивал головой. По блеску глаз и неестественному румянцу парнишки Лагунцов догадывался: Олейников переживает. Видно, что-то напомнил он солдату своим появлением. Но что?
К пересыпанному желтым песочком спортивному городку, который они проходили, почти вплотную примыкал "городок следопыта" с маленькой учебной контрольно-следовой полосой. Высокие, округлые валики распаханной земли заранее были примяты множеством различных следов - молодые пограничники смотрели на них не отрываясь.
- Кто возьмется определить, чьи следы на полосе? - спросил Лагунцов, оглядывая молодое пополнение.
Вызвался Олейников:
- Вот этот, след, если посмотреть, как поставлены копыта, оставила старая лошадь. Она хромала на правую ногу, потому что была плохо подкована - последний гвоздь вылез. Тут проходил кабан с выводком. А здесь… Нет, такого следа я еще не видел, - запнулся он и покраснел.
"Хорошо для начала. Что он, из бывших охотников?" - присматривался капитан к солдату.
Вечером Лагунцов вызвал Олейникова к себе.
- Вы жили на Урале? В Магнитогорске? - живо спросил он.
- Ну да, - с готовностью подтвердил Олейников. - А вы там заведовали детской комнатой милиции. Я вас узнал.
- Вот случай… - Лагунцов взъерошил пятерней волосы. - А Огарочком прозвали за что?
- Это в детстве, - грустно улыбнулся солдат. Он сидел перед капитаном, машинально, не замечая, царапал ногтем зеленоватое стекло на столешнице. Далеким-далеким был взгляд, вспоминающим. - Дом наш как-то горел, - начал он тихо. - Отец вещи все вынес, у нас и было-то их немного. Осталась одна кровать, железная такая, с шишечками светленькими. Отец и пошел за ней. А крыша возьми да упади, ну и накрыло… Потом и хоронить было нечего, долго он там пролежал со своей кроватью, под крышей-то. Мне-то вот столько было, - показал ладонью от пола, - лет семь…
Завьялов, сидевший за спиной Олейникова, неслышно разогнулся на стуле и задумчиво слушал рассказ, жестко сцепив мощные пальцы. Глаза его, по-мальчишески распахнутые, светились сочувствием, и Лагунцов, взглянув на старшего лейтенанта, мельком кивнул: видишь, брат, какая история…
В это время дверь канцелярии без стука открылась, и в проеме вырос Пулатов, о чем-то оживленно стал говорить с порога, показывая на розовые талоны с малиновыми цифрами - маркой бензина "72", но капитан только махнул на него рукой: потом, старшина, со своим бензином, потом, сейчас не время…
- Ну а прозвали-то за что? - продолжал допытываться капитан.
- А это еще на скрапе случилось, - глядя вслед ушедшему старшине, сказал Олейников. - Знаете, такая свалка большая, куда железо свозят, утиль, а потом отправляют на переплавку? Там тот случай и вышел, подгорел малость. Печатную машинку в хламе подобрал, с собой взял, дома хотел рассмотреть получше. Тя-же-лая… Ну, об ведро с какой-то горючкой, где рабочие руки мыли, и трахнулся от радости, с ходу-то налетел, не заметил, - весело засмеялся он, и Лагунцов затаился, сжался у себя за столом: не спугнуть бы. - Штаны все облило - а, думаю, ерунда, потом ототру. Сам все глаза не спускаю с машинки: блестела она красиво, щелкала, ну и все такое… А после сели с ребятами покурить, балочка такая имелась укромная. Только запалили сигареты, штаны возьми да вспыхни. Испугался, верите ли, вскочил - и по откосу наверх, да бегом все, бегом… Жалко потом было, что машинка осталась в балочке. Пацаны-то следом за мной, да орут всей кучей: ясное дело, перепугались. Хорошо, речка рядом, а то бы сгорел…
Он ненароком зацепил стаканчик с карандашами - те, гремя по стеклу, раскатились. Олейников зарделся. Потом, словно очнувшись, тихо закончил:
- Вот с тех пор все Огарочек да Огарочек. - И опустил глаза в пол.
- У брата в милиции бывал?
- Брат? Так, значит, не вы?..
- Не я, - подтвердил Лагунцов. - Брат.
- Давно это было…
Завьялов делал за спиной Олейникова неуклюжие знаки, показывая Лагунцову: довольно вопросов, хватит. Лагунцов встал, подошел к солдату вплотную.
- А в погранвойска по желанию? - Он взглянул Олейникову прямо в глаза.
- Сам попросился, товарищ капитан. Сначала брать не хотели, мол, на границе сильные нужны, а в тебе что?..
И Лагунцов за этим щемящим "что" как бы впервые увидел всю хрупкую фигуру солдата, мягкие светлые волосы, робкую улыбку. Что-то трогательное, грустное шевельнулось в душе капитана…
- Выходит, теперь у нас с вами одна дорога, - сказал Лагунцов.
- Одна, - не очень ухватив смысл, который вкладывал капитан в эти слова, повторил Олейников.
Когда за солдатом закрылась дверь, Завьялов все так же сидел за столом, не меняя позы, со сцепленными пальцами. Капитан, машинально сунув руки в карманы бриджей, в раздумье заходил по канцелярии.
- Занятный этот Олейников… - прервал свои мысли восклицанием. - Смышленый, следы знает неплохо. Толк из такого выйдет.