Допустим, Елизавета Ксаверьевна права и внук Ивана Грозного царь Дмитрий имел все права наследовать престол. Но как в таком случае боярам Захарьиным-Романовым удалось узурпировать власть без борьбы с другими сильными кланами и, главное, – православной церковью? Что же, церковь и Московский патриарх дали согласие на казнь царя с наследником, что ли? Посадив одного на кол и повесив другого? Что-то тут не так. Не верится, не связывается, не сходится…
Что еще сказала Елизавета Ксаверьевна перед смертью? Ее отец нашел подлинный исторический документ, подтверждающий права Дмитрия? Так где же он, этот документ?
Я оглянулась и с сомнением посмотрела на дневник Марины, желтевший открытыми страницами на кухонном столе. Нет, не похож он на документ, о котором почти восемьдесят лет назад вел разговор Николай Николаевич с Алексеем…
Часы пробили два ночи. Фрида вскочила, с громким лаем бросилась к дверям, лапой распахнула их и исчезла в темноте холла. От неожиданности я вздрогнула и уронила мыльную тарелку на каменную плитку пола. Мур проснулся и стал нервно вылезать из-за стола.
Через несколько минут на кухне нарисовался мой брат, сильно навеселе.
– Есть хочу! – заорал он, швыряя измятый пиджак на стул.
Пиджак стоимостью с месячный заработок среднестатистического американца, до стула не долетел и плюхнулся на пол.
– "Угощайте меня всласть имбирным пивом с креветками, а хотите – красным вином с фигами"!
Раз брат говорит о фигах, значит, подписал очередной денежный контракт. Если нет, то о креветках с вином не заговаривал бы, а мрачно гремел суповыми кастрюлями, брезгливо фыркал на замечания и злобно огрызался на любые вопросы.
Еще через несколько секунд в дверях появилась заспанная физиономия Вацлава, а за ним – свежее личико Галины. Надо же, а я была уверена, что Галина уехала, а Сергей спит давно без задних ног.
– Угощу тебя просто фигами без вина с креветками, – буркнула я, вновь открывая огромный холодильник.
– Ха! Фигами! Ты только этим и занимаешься! Чего от тебя еще ожидать? – веселился брат.
Мур не понимал нашего веселья и привстал, чтобы поздороваться.
– Джон Мур, – представился он Галине, а потом ребятам.
Галка тут же стала кокетливо щуриться, Вацлав полез в бар, а я, сославшись на усталость и головную боль, быстренько ретировалась. Надеюсь, когда до Сергея дойдет, кто такой Джон Мур, они не передерутся.
* * *
Спала я как убитая, без сновидений, и проснулась только около полудня в полнейшей тишине.
Дома никого не было. Осеннее солнышко заглядывало ко мне в спальню. На улице у соседей слабо жужжал мотор – садовник подрезал траву газонокосилкой. Из окна тянуло свежей травой и теплым ветерком.
Я, не умываясь, прошла на кухню и не торопясь позавтракала, отдыхая от марафона предыдущих событий. А потом решила позвонить Машке в Лас-Вегас узнать, как ее дела и поздравить с днем рожденья.
Машка вяло подавала односложные реплики, что было совершенно не похоже на нее.
– Может, приедешь? – спросила она. – На пару дней?
– А ты можешь взять выходные? – страшно удивилась я.
Машка работает как зверь в какой-то финансовой компании, мотается по всему свету, сделав весьма приличную карьеру на зависть многим ленивым американским клеркам. Выходных у нее, как правило, нет. Как нет праздников, больничных листов, мужа, детей и постоянного любовника.
– У тебя что-то случилось? – озадаченно поинтересовалась я.
– Да. Нет. Или да. Приезжай, расскажу, – как-то рассеянно ответила Машка, и я заволновалась.
– Маша, со здоровьем все в порядке?
– Лиза, – крикнула Машка, но тоже как-то без запала. – Приедешь – расскажу.
Лас– Вегас совсем недалеко от Лос-Анджелеса.
– Буду ближе к вечеру, хорошо? – сказала я и побежала наверх паковать сумку.
В разгар сборов и разговоров с Лерой, которую попросила посидеть с детьми пару дней, позвонил Мур. Я как раз собиралась выгулять Фриду.
– Лиза, где мы можем встретиться на пару минут?
– Cобаку вывожу на прогулку, но если хочешь могу подождать тебя дома, – пытаясь пристегнуть поводок и отбиваясь от оживившейся Фриды, пропыхтела я.
– Нет, у тебя дома я не хотел бы, – как-то неуверенно проговорил Мур.
– Тогда давай минут через пятнадцать в скверике перед Good Shepherd?
– Это католическая церквушка напротив Родеро Драйв, что ли?
– Да, беленькая такая. Припаркуйся на Родеро, улицу пересечешь, и я буду ждать тебя у центрального входа…
– Лиза, я могу припарковаться, где мне удобно, – неожиданно сварливо отозвался Мур, – по служебной необходимости, знаешь ли.
Совсем забыла, он же рулит на полицейской машине.
– Устроит тебя? – миролюбиво спросила я.
– Вполне, – ответил Мур и добавил таким же противным тоном: – Ты бы мне еще, невеже американскому, объяснила, чем это место привлекательно для туристов.
– Потому что там отпевали Синатру, – на автомате ответила я.
Мур весело хмыкнул и отсоединился.
Ускоренной трусцой мы побежали к месту встречи. Я едва поспевала за весело скакавшей впереди меня Фридой. Интересно, и чего так злиться? Можно подумать, все американцы знакомы с достопримечательностями Голливуда.
Мне припомнилось, как Галина попросила отвезти ее на очередное свидание. Встречу назначили на знаменитом Бульваре Сансет, но название выбранного ресторана мне ни о чем не говорило, и я предложила ее поклоннику, на мой взгляд, прекрасную альтернативу.
– Я подброшу Галину к бару Роки и оттуда же заберу. ОК?
– Это где ж такой? – обмер мой собеседник.
– На Сансет– Бульваре, – озадаченно ответила я.
Оказалось, что Галкин воздыхатель ни разу не слышал об этом баре. А ведь там прошло первое свидание легендарной Мэрилин Монро с не менее знаменитым Джо Ди Маджио.
– А еще в Лос-Анджелесе живет, – упрекнула я подружку в "дикости" ее ухажера.
– Так он же не актеришка беспородный, а финансовый магнат, – вызверилась Галка.
Когда мы с Фридой добежали до сквера католической церкви, Мур уже поджидал нас. Я с отвращением увидела, что он с удовольствием поедает фастфуд.
Мне тоже был предложен сэндвич, приготовленный в антисанитарных условиях "Макдональдса" и напичканный ядами и токсинами, от которого я решительно отказалась. Фрида же сладострастно умяла жареный картофель и, умильно глядя на Мура, уселась около его ног. Продажная плюшка!
Аппетитно жуя отвратительно воняющий жиром гамбургер, Мур протянул мне несколько измятых листков.
– Это что такое?
– Перевод с латыни дневника твоей Марины.
– Какая оперативность, – искренне восхитилась я, но Мур посмотрел на меня с подозрением.
Я бегло просмотрела напечатанное.
– Это все? – разочарованно спросила я. – Может, переводчик что-то не так понял?
Мур забрал мятые листки.
– Не похоже, что убийства произошли из-за этой информации, – протянул он.
– Может, здесь засекреченный шифр и нужно читать каждое второе слово или вообще читать справа налево? – предположила уныло я.
– Можно попробовать, но сомнительно.
Мур еще раз просмотрел листки и прочитал вслух:
"Поведаю тебе о том, что может выдержать слабая женщина, и о том, чего не сможет выдержать сильный мужчина…
В Самборе в доме отца моего, пана Мнишеха, жил с юных лет царевич Димитрий, с которым воспитывали нас вместе и за которого вышла я замуж в семнадцать лет…
Обручение наше в Кракове пало на ноябрь месяц, 12 числа, 1605 года, 8 же мая 1606 года бракосочеталась я с царем московским Димитрием Иоановичем в Москве…
При рождении нарекли меня Марианной, и муж мой так называл меня, но крестили в Московии по православному обычаю пред венчанием на царство и дали имя Марины в честь великомученицы христианской пресветлой Марины…
Отец мой, славный пан Мнишех, любил меня крепко и не хотел отпускать в Московию, но сдался на горячие мои мольбы. И плакал при расставании и целовал меня…
В Москве пред венчанием посетили мы инокиню Марфу и она целовала меня и благословляла меня и сына своего Дмитрия Ивановича. Оставались мы у нея несколько часов и привечала она нас ласково и угощала превкусно…
Жили мы в миру до бунта боярского, страшного и потом бежали с мужем моим, Великим Государем, и много тяжких дней имели…
Желанный и долгожданный сын наш родился в холодном декабре 1610 года и нарекли мы царевича Иоанном в память о великом царе Иоанне Васильевиче и великом царе Иоанне Иоанновиче…
По великой Божьей милости муж мой боярские бунты укротил, и вернулись мы в Москву престольную. Но сильно здоровье подорвал мой горячо любимый муж, пресветлый царь Димитрий Иоанович, и заболел недужно и говорил мне при прощании: "Не плачь обо мне, голубка моя, но позаботься о сыне нашем и наследнике".
Не успела слез осушить я после кончины любимого моего мужа, как отобрали сына моего единственного и заточили меня в Кремлевских палатах, а сына не знаю где…
А быть ли мне убитой в Москве ли в Коломне ли или Калуге, про то мне не ведомо…
И вспомнила я, что когда покидала отца и родину, то сказала мне одна гадалка при прощании и про то не знал отец мой любимый, а знала только сестра Урсула, которая клятвенно обещала мне на Святом Распятии никому о том пророчестве никогда не говорить… Лететь, тебе, светлая пани, в обе стороны с двуглавым орлом, а игла державная сквозь глаз твой пройдет…"
– Это все? – разочарованно спросила я. – Похоже на подделку.
– Нет, не все, – и Мур протянул еще несколько помятых листков в каких-то жирных пятнах.
– Ты, что гамбургеры в перевод заворачивал?
– Читай давай, – разозлился Мур.
"О Пресветлой Великомученице Марине, именем которой меня нарекли при православном крещении, рассказывала мне Ирина…
Как жила Марина беззаботно с отцом-матерью, людьми знатными, но язычниками.
И как однажды, услышав весть правдивую об Иисусе Христе, захотела принять христианство, и как отец-идолопоклонник преследовал ее за желание сильное, нерушимое…
И как встретил ее в поле преследователь христиан военноначальник Антиноха, жестокий Олимбриус… И поразился Олимбриус чрезвычайно красоте Марины, и решил, что непременно должен жениться на ней. А что верит она, то думал, легко сможет убедить оставить христианскую веру.
Привел он ее к истукану каменному и приказал воскурить жертвенный огонь. Но ответила Марина жесткосердному Олимбриусу:
– Верую я в Отца и Сына, и Святого Духа, Троицу Единородную и не могу поклоняться идолам так же, как преклоняюсь я Богу нашему…
Обуяла тогда Олимбриуса невероятная злоба, и велел он солдатам своим избивать девушку веревками на площади пред собравшимися праздными гуляками…
Били ее, мученицу, весь день…
Когда же милосердная ночь раскрыла над ней свое крыло и ушли мучители, овладели Мариной страх и уныние. Но через боль продолжала она молиться Богу нашему Единственному и Всемогущему…
И наступило раннее жаркое июльское утро, и увидел с изумлением пришедший на площадь Олимбриус, что следов от побоев на теле Марины не осталось… И закипела ненависть в груди его, и приказал он жечь огнем страдалицу…
Молилась громко Марина, чтоб дал ей силы Творец выдержать испытание и чтобы стала она достойной Святого Крещения, которое приняла из рук Господа…
Засмеялся злобно Олимбриус и решил утопить Марину, раз ей так нравится вода…
Выполняя приказ начальника, потащили солдаты Марину в воду…
И со страхом увидел народ, что белая голубка взлетела над головой Марины и вышла она из воды без единой раны, как будто тех и не было никогда на теле ея…
И упал весь народ в едином порыве, и возопили люди… Веруем в Бога Единородного и хотим быть христианами…
Взбесновался Олимбриус, и по приказу его отсекли Марине голову мечом острым, и в тот же день пятнадцать тысяч вслед за ней уверовших в Господа, казнил он лютою казнию…"
– И что? – спросила я, когда закончила чтение.
– Ничего, – перелистывая тоненькую книжицу, пробормотал он. – Просто совпадает с версией нашего толстяка-историка из Анахайма.
– Может, Эд читал дневник и выстроил версию, опираясь на сведения из него? Хотя, если предположить, что рассказ о святой Марине аллегоричен с жизнью Марианны Мнишек, то Эд позволил себе некоторые вольности и зарезал Марину ножом, – напомнила я Муру.
– Спицей, – поправил недовольно Мур, хмуро перелистывая смятые листки. – А почему она называет инокиню Марфу матерью Дмитрия? Если я правильно понял Эда, инокиня Марфа приходилась матерью Михаилу Романову…
– Мария Нагая, мать Дмитрия, после пострижения тоже получила имя Марфы, – объяснила я Муру.
Тот только застонал:
– Бесконечные Дмитрии, Василии, Иваны да Марфы, спятить можно кто есть кто.
– Ага, – согласилась я.
Мы помолчали немного, думая каждый о своем.
– Нет, полагаю, что эта запись не несет в себе дополнительную информацию, на которую мы рассчитывали, – нерешительно продолжила я. – Наверное, ты прав. Моргулез искал что-то другое.
– Тебе нужно пригласить еще раз оценщика антиквариата или независимого специалиста, – ответил Мур. – Что в доме может представлять особую ценность, как думаешь? Кроме этого дневника? Портрет?
– Не знаю, – неуверенно промямлила я. – Все было оценено до составления завещания. Несколько картин, статуэток, украшения, мебель, старинные книги. А портрет был написан лет двадцать назад.
– Может, он с секретом? – безнадежно-уныло спросил Мур.
– Не знаю, – так же уныло ответила я.
Мы сидели, разглядывая пеструю толпу перед церквушкой.
– Кстати, хотел тебя спросить. Кем тебе приходится женщина, с которой познакомился вчера? Я видел ее с тобой в "Хилтоне"…
– Подружка. Я же тебе рассказывала о ней!
– Ах, та самая, которая перевезла тебя в Америку, – кивнул Джон. – Ты ее хорошо знаешь?
Я усмехнулась. Беда здесь одна – Галку я отлично знаю.
– Она вчера со мной вовсю кокетничала, – поделился со мной Мур.
– На здоровье, – едва сдерживая хохот, ответила я, поднимаясь со скамейки, и Мур недовольно отвернулся.
– Кстати, хочу предупредить, что уезжаю сегодня на несколько дней в Лас-Вегас, – предупредила я Джона.
– Зачем это? – недовольно вопросил он.
– Повидаться с сестрой Вацлава.
– С золовкой, значит, – прищурился немец-перец.
Я возмущенно открыла рот, но Мур быстро прервал меня.
– Ты возьмешь свою машину?
Ах, черт, я же оставила ее вчера у обсерватории!
– Кто-то обещал мне пригнать машину к дому, – ворчливо напомнила я ему.
– Так и пригнали. Я попросил своих ребят "пригоните машину к дому". Они и пригнали – к моему.
– А где ты живешь? – обреченно спросила я.
– В Санта-Монике, – ответил Мур, и я с облегчением вздохнула – это совсем близко от меня.
Я потянула за поводок сидящую у ног Мура Фриду.
– Вот еще что, Лиза, – Мур почесал за ушами вредину Фриду, морда у собаки была донельзя счастлива. – Я связался еще с двумя собирателями. Любителями русской старины. Один, внук мафиози, строил первые казино в Вегасе. Другой – даже не собиратель, а так… недоразумение: то ли его дядя, то ли отец приехал из Польши и работал на постройке электростанции – в Хувер Дэм. Сам он живет в городе по дороге в Лас-Вегас.
– А внук мафиози где обитает?
– В ближайшие дни – в Лас-Вегасе.
Я прекрасно поняла намек.
– Хорошо, – подумав с минуту, сказала я. – Возьму тебя с собой, но с одним условием. В Лас-Вегасе после встречи с мафиози и поляком я займусь своими делами, и ты мне мешать не будешь.
– По рукам, – ответствовал Мур, и мы расстались до вечера.
8. Покушение
Я закопалась со сборами и в Санта– Монику поехала во второй половине дня, когда солнце уже стало склоняться к западу. Мур подробно объяснил, где его ребята оставили мою машину.
Естественно, ни у Сергея, ни у Вацлава времени подбросить меня к океану не нашлось, пришлось заказывать такси. Адрес мы нашли быстро, машина ждала в подземном гараже, и я со вздохом облегчения пересела в уютный салон "тойоты".
Времени до встречи с Муром оставалось немного, но я решила побаловать себя и полюбоваться закатом. Несмотря на то, что Санта-Моника находится совсем недалеко от Беверли– Хиллз, мне не так уж часто удается выбираться на океан.
Обычно осенними вечерами в Санта-Монике поднимается прохладный ветерок и многочисленные туристы сваливают в уют гостиниц. Найти парковку рядом с океаном в это время дня не представляет особого труда, но сегодня, к моему великому удивлению, все парковки оказались забиты.
Недоумевая, чем вызван такой ажиотаж, я медленно объезжала их одну за другой, круг за кругом. Около самой последней заприметила свободное местечко и поднажала на газ. К моей немереной досаде оно предназначалось для инвалидов. Подумав с минуту и рассудив, что вечером эта часть стоянки вряд ли срочно понадобится кому-нибудь из них, я решительно впихнула машину на свободный островок.
Хихикающая и целующаяся у въезда на парковку молодая парочка с осуждением посмотрела на меня. Чувствуя себя в душе последней свиньей и нарушительницей бесчисленных, но справедливых американских законов, я поинтересовалась у молодых людей, какие великие события происходят в предвечерней Санта-Монике. Оказалось, гуляла какая-то школа.
Я вытащила из багажника свитер, дневник Марины, перевод – весь измятый и в жирных пятнах от вонючих гамбургеров Мура – и не спеша пошлепала к вздыхающему невдалеке океану.
Кругом вопили и галдели веселые подростки. Я направилась подальше от них, к пирсу, но сегодня явно был не мой день – вход на пирс преграждала огромная яма. Через яму кто-то перебросил доски, а лаконичное объявление грозно требовало от туристов остановиться.
Возвращаться к орущим подросткам страшно не хотелось и, в очередной раз наплевав на запреты, я осторожно перелезла через яму по узким доскам и прошла на самый конец пирса. Осенний черный океан мирно шуршал подо мной. Появилась яркая круглая луна, напоминавшая теплый желтый оладушек, который так и хотелось съесть. Прохладный бриз лохматил волосы и забирался под теплый свитер.
Я сидела, вдыхала морской воздух, читала перевод дневника и думала о Марине.
Пылкий адвокат царицы Марины Эдвард Спенсер безапелляционно заявил, что девушка умерла насильственной смертью, да и многочисленные исторические романы придерживались такой же версии. Разница была лишь в том, что несчастную Марину в официальных источниках уморили голодом в сторожевой башне. Но прямых доказательств-то никаких ни у кого нет!
Так почему нельзя согласиться с версией Эда, который предполагал, что Марину зарезали ножом или закололи спицей? Ведь очевидцев преступления, совершенного четыреста лет назад, как и подлинных документов нигде не осталось.
И где же, где же связь между убийством сына царя Дмитрия и семьи императора Николая II, о которой упомянула Елизавета Ксаверьевна той памятной ночью перед смертью?