В двадцать на незамужнюю вешали клеймо старухи Шапокляк, а в двадцать один величали распутницей и развратницей. Ну, оно понятно, своего мужика, бедняжка, не нашла, теперь уж вышла в тираж по возрасту, значит, с женатыми спит. Ату ее, бабы!
После того как мой муж-музыкант удрал в Москву и бросил одну в Штатах зарабатывать деньги, я с ним разговаривала от силы два раза уже после получения наследства. Попыталась напомнить о существовании сына и просила хотя бы поздравлять ребенка с днем рождения.
Официальный по бумагам московский муж клятвенно пообещал и пропал навсегда. Честно, после разговоров с ним у меня было ощущение, что съела тухлую жабу. Подавить отвращение я так и не смогла и поэтому решила спустить все на тормозах и на развод не подавать. Кому в Америке дело до штампа в просроченном советском паспорте? Тем более, что свою девичью "княжескую" фамилию я не рискнула поменять на мужнину и так и не стала Коровиной.
Вацлав, о котором сейчас ревниво вопрошал Мур, был школьным другом старшего брата и соседом по московской квартире. Он эмигрировал раньше всех вместе со своей двоюродной сестрой Машкой.
Вацек сказал мне о решении уехать на школьном выпускном вечере. Я сидела между ним и братом и умирала от духоты. На улице собиралась гроза, и в зале нечем было дышать. Все ждали конца длинных нудных речей и мечтали выскочить на воздух, на травку.
– Лиз, я в Америку сваливаю, – еле слышно прошептал мне на ухо Вацлав.
Стоял 1987 год. Слово "Америка" было полузапрещенным.
– Родственник объявился, троюродный дед по матери. Вовремя уехал на заработки. Свалил из Советов прям перед самой войной. Из Литвы. Приглашает. Уеду я отсюда. Жизни нет.
– А там будет?
– Будет.
– Уверен?
– Хуже не будет. А здесь что? В Армию? В Афган? Благодарю покорно. Мне жизнь самому нужна.
Когда я приехала в Калифорнию по приглашению Галки, Вацлав и Машка уже устроились, получили гражданство и неплохо зарабатывали.
Маша как-то быстро и ненавязчиво стала мне верным другом, тем, о котором дедушка говорил "с ним пойду в разведку". Она не клялась в вечной дружбе, а просто помогала по мере сил и возможностей.
Она помогла мне и тогда, когда я совсем потеряла голову, оставшись одна в чужой стране без денег, работы и официального статуса. Загранпаспорт потеряла, обратный билет в Москву был просрочен.
Маша позвонила мне, и я, не сдержав рыданий, поведала, что сплю в машине, которую одолжила на некоторое время у Галины, что я безработная, бесстатусная и безденежная. В то время Машка училась в Филадельфии и ничего не знала о моем бедственном положении.
– А где Вацлав? – зловеще поинтересовалась она, когда я немного успокоилась и смогла более-менее внятно отвечать на ее вопросы.
У Вацлава была своя жизнь, и я не собиралась садиться ему на шею.
– Понятно, – также зловеще протянула Машка и строго-настрого приказала завтра же встретить ее в лос-анджелесском аэропорту.
На следующее утро после ее приезда объявился злой как черт Вацлав.
– Не могла все согласовать со мной? – раздраженно поинтересовался он. – Обязательно надо было жаловаться Машке?
Не слушая оправданий, впихнул в машину и отвез в Санта-Ану. Там Вацлав мгновенно расписался со мной в суде и я без промедления получила все официальные бумаги, как жена американского подданного.
Вскоре познакомилась с Елизаветой Ксаверьевной и переехала к ней, появились деньги, мама выслала с оказией внутренний русский паспорт, чтобы оформить новый заграничный в посольстве. На сына бывший муж не претендовал, он остался с моими родителями в Москве, пока я не утрясла все формальности. И жизнь по-тихоньку наладилась.
Машка не взяла с меня ни копейки за расходы, хотя я предлагала, и не раз, отдать долг, а с Вацлавом мы так и не развелись – как-то так получилось, а честно говоря – лень. И всего-то нужно было заполнить одну бумажку и выслать чек на 100 долларов, но нас жутко ломало. К тому же после смерти Елизаветы Ксаверьевны Вацлав серьезно заявил, что так будет безопаснее. Дескать, Лиза стала состоятельной дамой, могут появиться альфонсы и проходимцы, а так, прежде чем принимать решение о замужестве, я должна буду "переговорить", то есть другими словами, развестись с ним. Вацлав не хотел отдавать меня замуж за кого попало.
– Интере-е-есно, – противным голосом протянул Джон. – Значит, у тебя два паспорта – русский и американский и два мужа – один в Москве, а другой в Лос-Анджелесе. Все официально, все законно. Лихо. Не ожидал от тебя такой прыти, Бетти. С ума сойти! Два мужа! Мормоны отдыхают.
– Это только по бумагам, – возмутилась я. – А так не имею мужей, то есть мужа.
– А если захочешь вступить в брак еще раз?
– Тогда нужно будет развестись, – сердито буркнула я.
Действительно, ситуация вырисовывалась какая-то не совсем приличная.
– С обоими? – ехидно поинтересовался господин полицейский. – Или в зависимости от страны обитания жениха?
– Хватит, – я решительно вылезла из машины. – Больше эту тему не обсуждаем. Я тоже хотела тебя кое о чем расспросить. Как ты оказался в "Хилтоне"? По работе? Ты уже тогда что-то подозревал?
– Все расскажу, но только есть ужасно хочется, – прервал меня Мур. – У тебя перекусить ничего не найдется? С позавчерашнего вечера в "Хилтоне" ничего не ел, только кофе наливался.
Бесконечный день никак не желал заканчиваться. Дома меня ждал недочитанный Вольфрам Флейшгауэр и теплая лохматая Фрида в постели, но Мур как тень следовал за мной, бубня, что жутко голоден и готов съесть целого быка.
Я тихонько открыла входную дверь и прижала палец к губам – в доме все спали. В холле горел ночник, но я вовремя ухитрилась увидеть Фриду, скатывающуюся вниз по лестнице и в последнюю минуту сумела сжать ей пасть, чтобы она лаем не перебудила весь дом. Фрида радостно стонала и повизгивала, пытаясь выдернуть морду из рук.
Пыхтя от напряжения, мы протащили собаку на кухню. Я прикрыла дверь, выпустила собачью морду и поставила чайник.
– Так как ты оказался в "Хилтоне"? – делая бутерброды, опять спросила Джона.
– Корпоративная вечеринка, – бодро соврал Мур.
– У полиции бывают корпоративные вечеринки? – страшно удивилась я.
Мур ретиво помотал головой. Так машет башкой кобылка моего сына, Люси, когда отгоняет надоедливых мух. Ясно, Джон никогда не скажет мне правды. Корпоративная вечеринка – и баста!
– Я тебя вот что еще хотела спросить. А как ты узнал, что дама завещала мне конюшни? Разве полиция имеет право вскрывать завещания?
Джон выразительно посмотрел на меня.
– Ах да, она ведь твоя бабушка… Послушай, Мур, я решила отказаться от наследства в пользу родственников. Понятия не имею, что делать со скаковой лошадью стоимостью в полмиллиона.
– Не получится. Конюшня находится под контролем Trust’a, вернее, его контрольных акций.
О-о-о, разговор опять свернул на финансы. Американцев хлебом не корми – дай порассуждать о дебитах-кредитах-профитах. Для меня же любые вариации темы бизнеса и денег хуже самой свирепой зубной боли.
– Ничего не понимаю в акциях, – с отвращением пробормотала я. – И понимать не хочу.
– Это очень просто, объясню…
– Потом, – с нажимом сказала я.
– Хорошо, потом, – неожиданно мирно согласился Мур.
– И все равно не понимаю, почему не могу отказаться от наследства в твою пользу, например?
– Двадцать восемь процентов всех акций принадлежит Trust’у, – нетерпеливо вырывая у меня тарелку с бутербродами, отозвался Джон. – Сорок два процента – тебе… М-м-м, как вкусно…
Я сделала в уме математические подсчеты.
– А оставшиеся тридцать?
Не отвечая, Мур не спеша и с видимым удовольствием поглощал бутерброды, откусывая огромные кусищи мощными белыми клыками. Я только с надрывом вздохнула: страсть американцев к жевательному аппарату достойна восхищения и подражания. Что касается меня, боюсь даже перед дантистом открыть рот – обморок доктора обеспечен.
– Не боишься, что отравлю тебя, господин комиссар? – сердито спросила Джона, отбирая пустую тарелку и ставя нарезанный яблочный пирог. – Ты на меня позавчера так рычал, как будто я – серийный убийца.
– Не боюсь, – беспечно ответил Мур. – Смотрю за тобой в оба глаза.
Ха! В оба глаза!
– Это твое настоящее имя – Бетси? – Джон пробурчал вопрос с полным ртом, запихнул огромный кусок сладкого пирога Фриде в пасть, а другой – себе в рот и теперь аппетитно пережевывал его.
Я автоматически сделала замечание:
– Не давай собаке сладости. И не разговаривай с набитым ртом.
Мур засмеялся, а я смутилась. Вот что значит дети в доме, двое мальчишек десяти и одиннадцати лет и старший неженатый брат. Незаметно превращаешься в домоправительницу Фрекен Бок и всех строишь. Даже суровых полицейских.
– Нет. Меня зовут Лиза, – неловко пробормотала я, отворачиваясь.
– А знаешь, какое имя записано у меня в свидетельстве о рождении?
Я с любопытством уставилась на Мура.
– Джованни Ральф Мургенштайн! – торжественно возвестил Джон.
Шутники были родители Джона. Джованни Ральф Мургенштайн, это же надо, сразу и не выговоришь. Я хмыкнула.
– Фамилия отцу осталась от деда-немца. Бабушка же хотела дать итальянское имя – в память о своих предках. Родители сдались, но в школу записали под фамилией Мур. И я превратился в Джона Мура.
– Ты по-итальянски понимаешь? – заинтересовалась я.
– Очень плохо, – признался Мур. – Понимать – понимаю, но когда говорят медленно, а сказать вообще связно могу только две-три фразы… Бабушка пыталась научить меня изъясняться по-итальянски, но кто в детстве слушает своих бабушек?
Это правда. Каждый раз со скандалом заставляю детей заниматься русским языком. Они находят тысячи уловок, чтобы избежать занятий, но в этом вопросе я крепка как гранит в Московском метрополитене – в старости хочу с собственными детьми разговаривать на родном языке.
– Мур, ты мне так и не ответил, кому принадлежат оставшиеся тридцать процентов акций?
– Налей водички, – перебил меня Джованни Ральф Мургенштайн и нетерпеливо сунул пустой бокал прямо мне в нос.
– Так кому?
– Что – кому?
– Кому принадлежат оставшиеся тридцать процентов?
Я начала дико злиться. Мур мастерски выспросил у меня всю интересующую его информацию, но сам виртуозно избегал ответов на мои вопросы.
– Кому?!
– Мне, – спокойно ответствовал Мур. – Не кричи.
Я застыла посреди кухни с пластиковой бутылкой коки в руках.
– Ну почему же твоя бабушка в таком случае не оставила ТЕБЕ полный контроль над конюшней и этого, как его, Ахиллеса?
– Ассуара Арахиста. Не знаю. Опасалась, наверное, – ответил Мур и ревниво потянул литровую бутыль к себе.
– Чего? Чего она опасалась?
– Не знаю! – вдруг сердито рявкнул он. – Если бы знал, не пришел бы к тебе с вопросами!
– Ты связываешь убийства с конюшнями? – помолчав, спросила я опять, заставив себя подождать, пока Мур доест сладкий пирог.
Джон допил не знаю какой по счету стакан гадкой ледяной коки и посвистал с задумчивым видом. Удивительно, как, поглощая такое количество сахарной воды, он сохранил крепкие белые зубы.
– Нет, Лиза, не связываю.
– А как погиб тот парень в гостинице? Моргулез? Или это секрет?
– Какой там секрет, – с отвращением махнул рукой Мур. – Ножевое ранение. В брюшную полость. Если бы его обнаружили раньше, может, врачи и спасли бы. Рана была глубокая, но не смертельная, он потерял сознание от боли и по-глупому истек кровью. Не похоже, что его убийство планировали.
– Убийство в состоянии аффекта? В гостинице?
– Какой толк спрашивать меня? – опять стал злиться Джон. – Я знаю не больше тебя. По моему мнению, убийство было спонтанным, предположительно во время ссоры. В любой момент в залу мог заглянуть гость. Ты, например…
Я поежилась. Пришла на вечеринку отдохнуть и могла запросто нарваться на убийцу. Жуть.
– Ты ведь никого не видела в коридоре?
– Никого, – согласилась я.
– Мы допросили весь персонал. Никто никого не видел.
– А гостей?
Мур только тоскливо вздохнул.
Понятно. У каждого гостя есть свой персональный адвокат, который сделает все, чтобы его клиента не побеспокоила надоедливая полиция. К тому времени, когда гости дадут более-менее внятные показания, время будет упущено, дело закрыто и сдано в архив.
– Чтобы быстро раскрутить убийство, нужны мотивы, – сказал Мур. – Почему убили Давида Моргулеза? Кому была выгодна смерть моей бабушки? Мне? Тебе? Возможна ли связь насильственных смертей двух людей с прошлым Елизаветы Ксаверьевны?
Да, на эти вопросы ответить нелегко.
* * *
Я прикрыла дверь и включила телевизор. Мур удобно устроился на кухонном диванчике и задремал; около его ног мирно захрапела Фрида.
Я не торопясь мыла посуду, думая о том, что нам сегодня вечером рассказал коллекционер-любитель Эд.
Итак, Эд высказал предположение, что царевич Дмитрий был внуком, а не сыном Ивана Грозного. Тогда понятно, почему все поверили так называемому Лжедмитрию. Если предположить на минуту, что царевич погиб в ранней юности, как жужжат историки, и пан Мнишек прекрасно был осведомлен об этой трагедии, то у самозванца все равно была сильная карта в руках – он отстаивал право на престол царевича, родившегося в законном браке.
Но если отталкиваться от официальной версии маститых историков, что у Ивана Грозного и в самом деле было семь жен, то получается какой-то бред.
Версия Эда до гениальности проста и логична. Раз седьмая жена считалась обыкновенной сожительницей, то и ее дети не могли претендовать на трон. Но, если Дмитрий – внук Грозного, то тогда все встает на свои места. Марианна Мнишек согласилась на брак, потому что венчалась с настоящим или подложным, но все равно внуком Ивана Грозного.
Продолжая разгребать грязную посуду, я задумалась и о том, что смущало лично меня (и о чем не успела сказать Эду), а именно: почему-то все оставленные очевидцами свидетельства жизнеописания Дмитрия относятся к годам, датированным после рокового 1613 го, то есть после воцарения династии Романовых. О чем же повествуют "очевидцы"?
Оказывается, Лжедмитрий был страшным уродом. Хромым, горбатым, беззубым, кривым, с бельмом на глазу, рябым да еще и с двумя огромными бородавками – на носу и под глазом. Гуляка, кривляка, бил Марину смертным боем, бегал "налево" и насиловал ее прислужниц. А еще по воспоминаниям ближних бояр Дмитрий "есть царь поганый: не чтит святых икон, не любит набожности, питается гнусными яствами, ходит в церковь нечистый".
Не слишком ли много отрицательных черт для одного человека? Могу с радостью допустить, что Дмитрий, любил погулять и попьянствовать с женщинами легкого поведения… Но чтобы и то, и другое, и третье вместе взятое?
Кстати, если вы найдете минутку и посмотрите на прижизненную гравюру Дмитрия-Лжедмитрия, то увидите серьезного молодого темноволосого человека в тяжелых средневековых доспехах. Никаких горбов и бородавок. Напротив, очень стройного. Два глаза на том месте, где им и положено быть. Бельма тоже не видно. В целом, гравюра производит очень приятное впечатление. Может, не писаный красавец, но отнюдь и не урод.
Однако если вы посмотрите на портрет, сделанный спустя почти сто лет после его смерти в 1698 году, то обнаружите удивительнейшую метаморфозу. С портрета взирает новый Дориан Грей – лохматый старик с порочной полуухмылкой на губах, обвислыми щеками и глубокими морщинами. Про такого можно смело сказать – какая отвратительная рожа. А ведь Дмитрию было всего 20 лет, когда тот прибыл в Московию и если правил он, как вопиют "исторические" источники, шесть лет, то в день кончины в 1606 году ему было всего 23 года! Так почему же на гравюре его изобразили шестидесятилетним стариком?
Я осторожно перешагнула через длинные ноги сладко спящего Мура, выключила бубнящий невесть что телевизор и принялась запихивать в автомойку бесчисленные тарелки, стаканы и чашки.
До того дня я очень плохо разбиралась в истории древней России, а уж о Смутных временах Дмитрия Самозванца вообще слышала только краем уха, в рамках школьного учебника. Смерть любимой Елизаветы Ксаверьевы и немыслимые обвинения Мура заставили меня набраться терпения и порыться в исторических мемуарах.
Судя по запискам очевидцев и современников, несчастного царя Дмитрия убивали несчетное количество раз, а он, как птица феникс, с упорством, достойным восхищения, воскресал из мертвых.
Первое убийство произошло в мае 1606 года. Тело убитого юноши-царя, по официальной исторической версии уже Лжедмитрия I, сожгли и его останки закопали на неизвестном кладбище.
Спустя некоторое время непонятным образом сожженный царь воскрес, превратился в дряхлого старика, перебрался в село Тушино вместе с женой, двором, митрополитом Филаретом и превратился в Лжедмитрия II. Оттуда он писал указы и направлял войска против боярина Василия Шуйского, незаконно засевшего в Кремлевских палатах.
Дождавшись известий о том, что соперник и конкурент Василий Шуйский умер или отравлен, холодным зимнем днем в декабре 1610 года старец Лжедмитрий II, наверное, потеряв голову от счастья, что скоро опять вернется в Москву, выехал на охоту один-одинешенек, без свиты и стражников. Там он и нашел смерть, но не от клыков разъяренного кабана или рогов бешеного оленя.
Все было гораздо прозаичнее – безымянный брат отомстил царю за поруганную честь такой же безымянной сестры, отрубив сластолюбцу голову. При этом неизвестный впал в такое неистовство, что иссек тело саблей, сильно изуродовав.
Но неугомонный царь опять воскрес. Сожженный, с отрубленной головой он превратился в Лжедмитрия III, и опять царица Марина, верховные бояре, армия, церковь, ближайшее зарубежье признали в нем царя Дмитрия Ивановича.
Кто управлял страной между 1610-м и 1613 годами покрыто мраком неизвестности. Но странно помолодевшего, с вновь отросшей головой царя Лжедмитрия III, историки на это время загнали за Дон, потом на Яик, присвоили ему имя атамана Заруцкого, не забыв, естественно, превратить вдову двух предыдущих убиенных Лжедмитриев царицу Марину в официальную жену этого самого атамана.
В 1613 году сразу же после воцарения Михаила Романова – одного из дальних родственников первой жены царя Ивана Грозного Анастасии Романовны Захарьевой-Романовой, и, стало быть, законного государя – битва с Лжедмитриями была закончена. Атамана Заруцкого посадили на кол в Москве на Красной площади, при огромном стечении народа.
У-ф-ф-ф-ф! Нагромождение самозванцев, их вдов, которые мифическим образом превращались опять в жен, и резюме специалистов – Смутные времена – за которыми можно благополучно похоронить любые правдивые или лживые рассказы.
А, может, права Елизавета Ксаверьевна? Что она говорила? "Не было никаких Лжедмитриев, Лизонька. Марина Мнишек стала законной женой царя Дмитрия I". Но тут возникает другой, не менее коварный вопрос.