Мур ничего не ответил и лихо припарковался около ужасающе грязного дома между разноцветными кучами мусора.
– Мы туда пойдем? – нерешительно спросила я.
Вместо ответа Джон несколько раз посигналил.
На пороге сарая тотчас же появился молодой мужчина самого обтрепанного вида. Он сбежал со ступенек и приветливо наклонился к окну с моей стороны, а меня чуть не вынесло из машины в противоположную сторону от сперто-вонючего запаха его тела. Наверное, незнакомец не знал о существовании "мыла душистого и полотенца пушистого".
Мур не спеша вылез из машины, расправил плечи и небрежно продемонстрировал гадко пахнущему незнакомцу удостоверение. Тот нерешительно отступил к трухлявому крыльцу.
– У меня очень мало времени, – ледяным голосом, которому позавидовали бы вечные снега Антарктиды, четко выговорил Мур. – Вы сказали, что имеете информацию, интересующую меня?
Вид у Мура был внушительный, и незнакомец, представившийся Аленом, моментально завел рассказ. Я умолчу о грамотности речи повествователя – она полностью отсутствовала. Прибавьте еще его зловонность, ужасающую атмосферу мертвого города и быстро наступающую темноту – тогда вы поймете, почему я поняла не больше половины рассказа.
Вкратце рассказ сводился к следующему. Дед вонючки, Билл, приехал в Калифорнию из Нью-Йорка на заработки, когда в стране наступила Великая депрессия. Потеряв все свои сбережения, он решил попытать счастья на западном побережье, где в то время строилась огромная плотина – Хувер Дэм. Больше сорока тысяч работяг, оставшихся на улице, надеялись получить работу на стройке.
Биллу посчастливилось устроиться кладовщиком. Каждое утро он благословлял небо, что работает в тепле и выдает рабочим инструменты и одежду, а не мерзнет под проливными дождями, копая траншеи.
Дед Алена с жалостью наблюдал, как быстро выдыхаются рабочие. Ребята работали по 14 часов в сутки за гроши, недоедали, многие из них схватывали простуду, умирали, но жаловаться было некому – за воротами плотной стеной стояли тысячи безработных, готовых любой ценой занять места ушедших.
Однажды Билл познакомился с молодым поляком. Тот выглядел плохо, сильно кашлял, задыхался. Билл не удивился, когда через несколько месяцев место поляка занял другой иностранец.
В самую последнюю встречу молодой человек отдал деду Алена маленькую книжку, написанную на непонятном языке. В книжку было вложено письмо и портрет молоденькой женщины. Он просил своего нового друга отправить письмо по назначению, а книгу, сказал, может оставить себе – она, мол, очень ценна.
Для Билла ценность в те дни представляла теплая одежда, кусок хлеба и золотой доллар. Он не стал отказывать поляку, уж очень тот просил его, даже плакал. Умирающему, как известно, отказать нелегко. Билл с легким сердцем пообещал, но так и не отправил письма, а книжку бросил на чердаке с ненужным хламом и вскоре забыл о ней.
Прошло много времени. Билл состарился, вышел на пенсию, стал часто болеть, плохо видеть, почти ничего не слышал, и родители Алена решили отдать его в дом престарелых.
Перед тем как навсегда исчезнуть из жизни внука, старик сумел поговорить с ним. Алену тогда исполнилось пятнадцать и меньше всего ему хотелось выслушивать бредни старика. Но дед стал рассказывать ему, как каждую ночь ему снился умирающий от голода и простуды поляк. Тот стоял, качал головой, бормотал непонятные слова – и Билл просыпался в холодном поту.
Старик просил внука отправить старое письмо и найти на чердаке книгу…
– Ну? – серо-ледяные глаза Мура уставились на Алена.
Тот поежился. Лохматя сальные пряди давно немытой головы, он начал нести какую-то чушь о семье, работе, недостатке денег. Кому, куда он должен был отправить письмо? В общем, просьбу деда Ален так и не выполнил.
– И где эти книжка и письмо сейчас?
Парень неопределенно взмахнул рукой и бесконечно экая и мекая забубнил дальше.
Несколько лет назад, когда он жил самостоятельно от стареньких родителей, его подружка познакомилась с европейцем, который ездил по всем штатам, выискивая и собирая антиквариат.
– Где? – перебил Алена Мур.
– Что – где? – не понял вопроса грязнуля.
– Где она с ним познакомилась?
– А… Ну, это… в баре… – яростно зачесал патлы Ален, и я на всякий случай отодвинулась от него подальше.
Надо же, у блошистого повествователя есть подружка! Все как у людей.
Европеец заплатил неслыханную сумму за какую-то брошюру – пятьсот долларов, и Ален в первый раз с благодарностью вспомнил деда. Незнакомец попросил молодого человека дать ему знать, если тот отыщет на чердаке еще что-нибудь: письма, книги, гравюры. Ален, естественно, пообещал, но подниматься на грязный чердак и разгребать древний хлам ему не хотелось, а телефон иностранца он благополучно потерял.
Когда Ален рассказал подружке о европейце, та страшно воодушевилась и несколько дней провела, прилежно перебирая старую макулатуру на чердаке. Нашла подружка немного, но Ален поборол лень и даже съездил в ближайший антикварный магазин, однако никто не заинтересовался старыми книгами на иностранном языке.
– И где эти иностранные книги теперь? – прервал Мур занудливое, неграмотное и нескончаемое повествование Алена.
– А-а-а… Это… На чердаке. Я… э-э-э… нашел письмо в книге… Там… лежит на чердаке…
– Ну, хорошо, пройдемте на чердак, – так же холодно произнес Мур, но Ален быстро встал в проеме двери:
– Тысяча долларов, – решительно заявил он.
Мур недружелюбно прищурился и быстрым, почти незаметным движением дотронулся до того места, где, судя по голливудским боевикам, лихие полицейские носят огнестрельное оружие.
– Я сказал, что мне хотелось бы взглянуть на имеющиеся у вас исторические документы, – оскорбительно тихим голосом повторил он. – Потому что приехал сюда не торговаться с вами, любезнейший, а по служебной необходимости, знаете ли.
Ален сник и мгновенно исчез за разваливающейся дверью, Мур – следом за ним, а я наконец радостно вздохнула полной грудью.
Прошло минут пять.
Десять.
Пятнадцать.
Последний лучик засыпавшего солнца мигнул и исчез за темным горизонтом.
Где же Мур? Я начала волноваться. Незнакомый мертвый город, молчаливый дом, неприятный Ален. Куда провалился Мур? Сколько времени надо на то, чтобы подняться на чердак и взять книжку? И почему стоит такая жуткая, ненормальная тишина?
Я постояла еще минут пять, напряженно прислушиваясь к ночным звукам, а потом не выдержала и тихонько приоткрыла дверь. В комнате царил немыслимый бардак – вещи кучей навалены на полу и на колченогих стульях, грязная посуда на столе у окна, а из незакрытого крана на кухне монотонно капала вода: кап-кап…
– Мур? – нерешительно прошептала я в темноту комнаты.
Над головой раздались грузные шаги.
– Лиза, – раздалось наверху, – поднимайся ко мне.
Я полезла по узкой крутой лесенке наверх, задыхаясь от пыли.
Чердак представлял собой маленькое пространство, сплошь забитое гнилью и ветошью. Мур и Ален стояли рядом с неопрятной кучей старого барахла под затянутым паутиной оконцем. Я двинулась было к ним, но на чердаке быстро темнело, и, не увидев выступающей из потолка балки, пребольно стукнулась о нее головой.
– Осторожно, осторожно, – забубнил почти не видный в сумерках Ален, он схватил меня за руку липкой влажной ладонью и потащил к окну.
Лица Мура я не видела, но его темный силуэт четко вырисовывался в квадрате золотистого окна. Ален пробрался к Муру и протянул ему замызганную книженцию.
Мур аккуратно раскрыл тоненькую книжечку на той странице, где лежал пожелтевший, вчетверо сложенный, листок письма. Некоторое время он изучал его. Я не выдержала и заглянула через плечо Мура. Зловонный Ален последовал моему примеру и тоже вытянул шею – с другой стороны.
– Э… не разобрать ничего, – разочарованно протянул он. – Это на каком же языке… того, написано? На вашем? – и он противно осклабился, показывая в улыбке желтые щербатые зубы.
Меня чуть не вырвало. Может, в порядке гуманитарной помощи завезти в город мыло, шампунь и зубную пасту?
– Спасибо, – небрежно кивнул Мур Алену, протянул книженцию мне и стал пробираться по скрипучему полу к выходу. – Вы сильно помогли следствию.
Ален громко задышал открытым ртом, распространяя невыносимое зловоние.
– Все ж таки не мешало бы… – плаксиво нудил он, – хоть чуть-чуть вознаградить… За хлопоты, так сказать… Подружка трудилась. На чердак лазила, а тут так… Это… Не прибрано…
Я молча перелезала через кучи тряпья, отряхиваясь от налипшей к влажному лицу паутины. Ну и чего ради Мур приволок меня сюда? Какие такие исторические документы могут быть спрятаны на старом чердаке? Если только раритетные блохи и антикварные книжные черви…
На неописуемо грязной кухне я кое-как вымыла руки, прислушиваясь к пылкой перебранки мужчин. Теперь Ален заломил цену аж в триста долларов, Мур легко сбил ее до пятидесяти. Интересно, на какой цифре Ален сломается?
Слушать перебранку наскучило, и я осторожно присела на расшатанную табуретку. Пролистала книженцию. Из нее выпала фотография симпатичного молодого мужчины. Наверное, тот поляк, который так просил деда Алена отправить письмо на далекую Родину.
Мне стало очень грустно. Сколько же таких молодых, надеющихся на лучшую жизнь, приехало на стройки Нового Света и сколько их осталось лежать в безымянных заброшенных могилах?
– Ты что это здесь делаешь, а? – вдруг раздался над ухом каркающий голос, и от неожиданности я чуть не свалилась с колченогой табуретки.
Передо мной стояла, опираясь на массивную трость, сгорбленная, маленькая, почти лысая старушенция, вылитая Гагула. Несмотря на столетний возраст, выглядела она весьма грозно.
– Извините меня, – пробормотала растерянно я, с опаской поглядывая на здоровенную палку, которую старуха воинственно сжимала сухой ручкой. – Мы здесь по делам следствия. Мой напарник сейчас разговаривает с господином… Аленом…
– Что ж такое натворил этот урод? – закаркала старушенция. – С которым разговаривает твой любовник?
– Напарник, – безнадежно поправила я ее.
– Однофигственно, – возвестила старуха, сверля меня злобными глазками.
За ее спиной из ниоткуда выросли две огромные фигуры мрачных черных парней. Мне стало совсем жутко. Куда нас занесло? А вдруг мы попали в притон бродяг, куда ночью не сунется даже полиция? Я не знаю, есть ли в машине Мура рация. Он нацепил форму, но приехали-то мы на его личном джипе.
– Сейчас все объясню, – дрожащим голосом опять начала я, чувствуя как льется пот по взмокшей от волнения спине. – Видите ли, мы собираем информацию о Марине Мнишек, польской царице… То есть русской царице, но это не важно… А ваш Ален сказал, что имеет старинную книгу, которую на чердаке нашла его подружка из бара. Мой коллега…
Тут лысая старушенция опять саркастически заулыбалась и радостно закончила:
– Ругается с Аленом, который пытается вытянуть из него денежку, потому что пообещал заплатить своей шлюшке!
Не зная что ответить на подобный выпад, я растерянно замолчала.
Какого дьявола Мур застрял на чердаке? А может, не застрял? Все было подстроено? И Ален совсем не дурак, а только претворяется глупым грязным идиотом?
В забытом городе, которого нет ни на одной карте, нас ограбят, убьют, машину разберут на части… "Пешеходная Линия"! Что за название для города? Никогда не слыхивала о таком!
А… а если меня продадут в сексуальное рабство?! Я читала о таких случаях. Случаи происходят с глупыми иностранками и как раз в Неваде, где нет закона о проституции, потому что в этом гадком штате она, эта самая проституция, легально разрешена!
Я стала боком-боком отходить в глубь комнаты. Хотела заорать, но от страха из горла вырвалось какое-то шипение, едва ли Мур мог услышать меня.
– Тебе не с придурком надо было разговаривать, а со мной, – злобилась старушенция, проворно ковыляя вслед за мной. – Что этот урод может знать! Только то, что я ему рассказывала.
– Ален упомянул об умершем молодом поляке, который просил переслать письма на родину, – еле слышно прошелестела я, и старушенция изумленно приостановилась.
– Откуда он мог узнать о письме?
Я неуверенно пожала плечами.
– Подслушал, – усмехнулась воинственная Гагула. – Он ничего делать не умел и не умеет, только подслушивать да выклянчивать мастер…
В эту минуту послышались шаги, и в комнате появился Мур. Черные силуэты парней не пошевелились, а старушенция резво подбежала к Муру. Ростом она едва ли доходила до его живота.
Дальше произошло совсем непонятное. Вспыхнул свет, осветив сердитого Мура и резво улепетывающего Алена. Старуха легко замахнулась тростью и в комнате раздался треск, вопли, вой. Старушенция с азартом лупила Алена, которого крепко держали накаченные чернокожие ребята.
Мне хотелось только одного – поскорее убраться из непонятного дома и заброшенного города с ненормальными жителями. От безденежья, грязи и одиночества они, наверное, все стали сумасшедшими.
Тут к вою Алена присоединился женский визг, шлепки оплеух и отборные ругательства. Клубок человеческих тел выкатился на улицу и там затих. В скудно освещенной комнате остались мы с Муром и злобная старуха.
– Извините за беспокойство, мадам, – как ни в чем не бывало спокойно и вежливо произнес Мур и, взяв меня за руку, направился к двери.
Было странно видеть высокого выхоленного Мура в такой грязи, среди трухлявой мебели и вонючего тряпья.
– Зачем тогда приезжал? Время тратил? – вполне мирно отозвалась старуха, с удовольствием оглядывая подтянутую фигуру Мура. – Чем ты там от уродца разжился?
Мур ничего не ответил, но остановился на пороге. Я тихонько дернула его за руку, думая только о том, как бы нам поскорее сесть в машину, но Мур никак не отреагировал на немую просьбу.
– Ален ничего знать не может. Ты получил приглашение приехать от МЕНЯ, – сказала медленно старушенция. – А поляк тот мне отцом приходится.
Никогда прежде не видела у Мура такого выражения лица! Холодная маска истинного арийца растаяла без следа, и сейчас в неприбранной, скупо освещенной комнате стоял растерянный молодой мужик с отвисшей, в прямом смысле слова, челюстью.
Старушенция победно заулыбалась.
– Пошли, – небрежно кивнула она. – Покажу, о чем нельзя написать или рассказать. Вы должны увидеть ЕЕ собственными глазами…
Ничего не понимая, мы выбежали из вонючего дома и постарались не отставать от резво несущейся по мертвому городу хромой старухи. Неожиданно она притормозила перед другим грязным и темным домом, скрипнула ключами и втолкнула нас в комнату.
Щелкнул выключатель. На мгновение мы ослепли от яркого света. Через минуту-другую, осторожно приоткрыв глаза, я увидела чистейшую студию, залитую неистовым электрическим светом, и не смогла сдержать удивленного возгласа – прямо перед нами возвышалось огромное полотно, правда, без рамы.
– Что это значит? – резко спросил Мур, но старушенция, не обращая на него ни малейшего внимания, не отрывала пристального взгляда от меня.
Я же, в свою очередь, во все глаза смотрела на занимающий полстудии, странный, пугающий своей непонятностью, портрет молодой женщины. Без сомнения, это была она, царица Марина.
Молодая женщина в роскошном, усыпанном самоцветами одеянии, смотрела на нас, и лицо ее не выражало ничего, кроме высокомерного презрения ко всему на свете. Как и на портрете, столь любимом Елизаветой Ксаверьевной, где неведомый художник написал Марину на фоне древнего Кремля. Он не забыл ни о жемчугах, ни о царском венце… Вот только в руках Марина держала не четки, не икону и не скипетр, не ребенка или ларец, а большое тяжелое зеркало… в котором видела свое собственное отражение, – но Боже мой! – в какой странной, жуткой интерпретации!
Отраженное в зеркале лицо было охвачено неистовым пламенем, перекошенный от мук рот что-то кричал. Краски плавились, горели волосы, глаза заволокла дымка боли, нежную кожу пожирал огонь, но лицо жило, жило! Вы видели, чувствовали, что Оно – живое разумное существо, которое вопиет от страданий и медленно умирает в зеркале, которое держала надменная Марина.
Контраст между страдающим зеркальным Лицом и презрительной Мариной настолько поражал, что я просто не в силах передать переполнивших меня эмоций. Портрет, надо отдать должное мастеру, был выполнен профессиональной и бесспорно талантливой рукой, но нигде и никогда в жизни не видела я такого изображения бывшей царицы!
Рядом тяжело дышал Мур.
– Господи, кто же написал такое? – еле слышно пробормотал он.
– Я, – спокойно ответила лысая старуха, и мы беззвучно вытаращились на нее.
– Поляк, книжку которого пробовал продать тебе дурак Ален, – усмехнулась старуха, – приходился мне отцом. Умирая, он попросил своего единственного друга Билла присмотреть за мной. Тот выполнил обещание и вырастил меня вместе со своими детьми…
Мы, в который раз разинув рты, смотрели на спокойно повествующую старушенцию. Подумать только! Великая депрессия случилась в 30 е годы прошлого столетия. Мне казалось, никто из свидетелей того времени и в живых-то не остался. Кто бы мог подумать, что седое прошлое так близко от нас?
Старуха проковыляла к креслу и спокойно уселась в него. Жестом пригласила нас присесть напротив, мы проделали это с молниеносной быстротой.
– Ведьма погубила меня, – сообщила она нам и со злобой кивнула на портретную Марину. – Единственно, как можно было отомстить за искалеченную жизнь, это заставить ее страдать хотя бы на полотне.
– Погубила? – пробормотал Мур. – Женщина, которая умерла четыре века назад? Каким же образом, мадам?
– Каким, каким… Вот таким, – пробормотала современная Гагула.