Мне ничего не оставалось, как также вежливо помахать в ответ. Ноги моей не будет больше в этом заведении!
Через десять минут грязный, забытый богом городишко остался позади. Я искоса поглядывала на спокойно сидящего за рулем Мура. Интересно, а он… воспользовался гостеприимством Эрвины? Вспомнив вчерашнего улыбающегося Мура, свои страхи, бессонную ночь, таскание тяжеленного комода туда-сюда, я покраснела от злости.
Не обращая на меня никакого внимания, Мур порылся в дисках и сунул один в плеер. "Паоло Конте" прочитала я на обложке, где был сфотографирован большеносый изящный мужчина на фоне заброшенного английского сада.
В полном молчании под итальянский речитатив ближе к вечеру мы доехали до бестолкового, залитого бесчисленными неоновыми огнями реклам Лас-Вегаса.
* * *
В Лас-Вегасе мы остановились в шумной безвкусной гостинице "Мираж", которая, однако, пользуется колоссальным успехом у публики и всегда забита гостями до отказа.
Закинув сумки в номер, Мур, не дав умыться и поесть, потащил меня на встречу с другим, дорогим, в прямом смысле слова, коллекционером.
Аудиенция коренным потомком мафиози была назначена в его личных апартаментах в помпезном отеле "Венеция", который тоже пестрил мрамором и искусственной позолотой псевдо-Италии.
Перед тем как открыть последнюю дверь к наследию сеньора Маркони Файя, охранники обыскали нас несметное количество раз. Наверное, попасть на прием к президенту Соединенных Штатов было бы не столь затруднительно, как к престарелому внуку американского преступника.
Уже у раззолоченных дверей, перед входом в недоступный простым смертным Эдэм, под пристально-нехорошим взглядом сопровождающих, я обозленно прошипела Муру:
– Ты же сказал, что твой мафиози почти что родственник? Так какого рожна нас до трусов обыскивают в сто первый раз?
– И никакой он не мой родственник, – отбил мяч Мур, тоже злой, как черт. – Просто он знал мою бабушку.
Старинный поклонник Муровой бабушки занимал гигантский номер-люкс, набитый под завязку мебелью, телохранителями и горничными. Сам он оказался сухим невысоким стариканом с живыми темными глазами и острым, как бритва, языком.
– Дневник Марины – полное дерьмо, – с лету, безапелляционно и раздраженно заявил нам сеньор Маркони Файя, даже не дослушав Мура. – Только тупой полиции может прийти в голову такая идиотская версия. Дневник Марины! Да такой бумажке – пятачок за пучок в базарный день. Письмо последнего императора – вот бомба! – продолжал злобиться сеньор Файя на тупость полиции. – За этот документ любой коллекционер глотку перегрызет и на тот свет отправит.
Я навострила ушки.
– Николая II? – живо переспросил Мур.
– Николая II, а может, Александра I, – проворчал старик, пристально разглядывая меня колючими глазками. – А может, Ивана IV? Или Дмитрия I? Как думаешь, девочка?
– Не имею ни малейшего понятия, – неуверенно пробормотала я.
– Мы недавно встречались с господином Эдвардом Спенсером, – опять завел Мур. – Он предположительно высказал версию…
– О том, что Лжедмитрий вовсе и не Лжедмитрий, – откидываясь на шелковых подушках пренебрежительно прервал его Маркони Файя. – Знаю Эда. Иезус Мария! Да эта историческая версия давным-давно обросла огромной седой бородой! – было видно, что старику очень хотелось опять упомянуть о невысоких умственных способностях беверли-хиллзских полицейских, но он сдержался. – Ну а от меня-то вам что надо?
– Вы знакомы с секретной польской организацией, которая разыскивает документы, связанные с правлением Дмитрия и Марины? – спросил Мур.
– Ну, знаком, – зевнул сеньор Маркони. – И дальше что?
– Она взаправду существует? – страшно удивилась я.
– Сто лет в обед, – съехидничал старикан.
Я видела, что Мур немного растерялся и хотела ему помочь, но не знала как.
– Сеньор Маркони, – нерешительно поглядывая на странно раздраженного Мура, чинно сидящего на самом краешке дивана, начала я. – Вы считаете, что версия господина Спенсера неправдоподобна?
– Ох-ох-ох, – завздыхал манерно старик. – Версий может быть сколько угодно, но четыреста лет спустя не все ли равно, какая из них истинная?
– Лично мне не все равно, – холодно отчеканил Мур, недобро прищуриваясь. – Я ищу убийцу, господин Файя.
Ничего не ответив, старик Маркони едва слышно прищелкнул пальцами, и на кофейном столике как по волшебству появилась еда, поданная неслышными и почти незаметными официантами.
Мур вежливо, но непреклонно отклонил предложение мафиози перекусить, мне же есть хотелось невыносимо и, соорудив аппетитный многослойный бутерброд, я налила кофе в огромную чайную чашку, от души добавила сахара и щедро залила топлеными сливками. Мур с удивлением наблюдал за моими манипуляциями. Естественно, он не знал, что дома я пью, по презрительному выражению Вацлава, "сливки с кофе".
– В определенных кругах, – на удивление миролюбиво сказал Маркони, словно продолжая давно начатую беседу и одновременно одобрительно кивая и пододвигая поближе ко мне тарелки с паштетом, сыром, пирожными и фруктами. – в той же польской тайной организации, например, уже давно принята неофициальная версия о законности правления Дмитрия и, стало быть, его жены – царицы Марины.
Поверьте, собрано немало фактов, которые вопиют о несостоятельности общепринятой теории. Ну, например, Дмитрий хорошо ориентировался в вопросах дипломатии, был знаком с политесом. Его радушно принимали при дворе короля Сигизмунда, а проживал он в родовом замке Мнишехов в Самборе. Дмитрий обладал прекрасными манерами, знал иностранные языки. Согласитесь, чтобы бегло и правильно изъясняться с иноземцами, одной хитрости и пронырливости не хватит. Здесь требуются опытные учителя, усидчивость и, главное, время. Бесспорно, в Польше Дмитрия с раннего детства готовили к роли наследника престола и "отрока державного".
– Но, сеньор Маркони, – живо перебил старика Мур. – Любого ребенка можно подготовить к роли наследника, если задаться такой целью.
– Возможно, ты прав, – покладисто кивнул головой господин Файя. – Но вот как убедить московских бояр и патриарха русской церкви, с которым считались и Ватикан и западные монархи, признать в приблудыше, даже хорошо воспитанном и прекрасно образованном, но все равно, приблудыше, – царя? Как заставить патриарха и остальных Рюриковичей склонить головы перед сыном неизвестных родителей?
– Дмитрий приехал в Москву как законный наследник, – быстро напомнил Мур.
– Которого через несколько дней убрали с престола как самозванца, – влезла я, с любовью сооружая второй огромный бутерброд.
– Верно, – опять согласился старик. – Подумай сам, мальчик мой, зачем короновать польского приблудыша-самозванца в Успенском соборе с полного согласия русской церкви и боярской верхушки? Зачем присягать ему при толпах народа? Чтобы через несколько дней объявить самозванцем и убить? Неужели нельзя было оттянуть венчание на царство на несколько дней и убить самозванца до того?
Заключение Маркони отличалось логикой, а я всегда больше тяготела к логическим умозаключениям, чем к истерическим возгласам: "Я знаю, что все было именно так!"
– Ну и зачем московские бояре короновали польского ставленника Дмитрия, если они прекрасно знали, что он – самозванец? – спросил утомленно Мур.
Маркони взял пузатый бокал, подержал его в ладонях, внимательно рассматривая рубиновую жидкость, так похожую на кровь, словно пытался найти в ней ответ.
– Кровь… Всегда проливается кровь там, где идет борьба за трон, – задумчиво проговорил он. – Со слабым противником расправляются безжалостно, чтобы дать дорогу более сильному.
Марину и ее сына убили. С молчаливого согласия патриарха и верховных бояр – и церковная и светская власть одобрили убийство царицы. Удивительная, редкая солидарность. Боярская верхушка не грызется, а дружно голосует за выдвиженца Романовых. Почему именно Романовых? Не Бельских, Годуновых, Мстиславских?..
Вопрос повис в воздухе.
Я взглянула на Мура, сидевшего напротив, как каменное изваяние с острова Пасхи, потом на сеньора Файя. Под моим вопрошающим взглядом господин Маркони прекратил созерцание содержимого бокала, поставил его обратно на стол и потер маленькие ручки.
– Разрешите, господа, неглубокий экскурс в генеалогию одной семьи.
"Господа" молча, согласно покивали головами. Можно подумать, у них оставался выбор – не разрешить?
– В 1547 году семнадцатилетний Иван Васильевич IV женился на Анастасии Романовне Захарьиной из бедного рода бояр Юрьиных-Захарьиных-Кошкиных, – неторопливо начал внук мафиози, демонстрируя потрясающие знания деталей русской истории. – От брачного союза рождаются дети, два сына – Иван Иванович, будущий отец Дмитрия-самозванца, и Дмитрий Иванович, который трагически погибает в шестилетнем возрасте – няньки не углядели за мальчиком, и он утонул во время купания.
После смерти Анастасии и Ивана IV осиротевшие дети воспитываются в семье бояр Захарьиных-Кошкиных, ближайших родственников царицы. Естественно, кто же бросит детей умершей дочери и будущих наследников престола?
Кстати, почившую в мире царицу Анастасию Романовну при жизни часто называли Анастасией "Романовой" из семьи "Захарьиных" – по имени отца. Постепенно от длинной фамилии отваливаются части "Захарьины", "Юрьины", "Кошкины" и остается одна – Романовы.
Маркони прервал неспешное повествование, вновь взял бокал и повозился в разноцветных ярких подушках, почти утонув в них:
– Итак, семья Романовых постепенно разрастается, но по-прежнему является и считается родственной веткой венценосной фамилии.
У Романа Юрьевича, отца царицы Анастасии, кроме дочери выросли два сына: Даниил Романович и Никита Романович. У младшего сына Никиты Романовича тоже подрастал сын, Федор, который перед принятием иночества и имени Филарета в миру звали…
Тут старик Маркони, как великая Джулия Ламберт, выдержал эффектную паузу.
– Федор Никитич? – подумав с минуту, вопросительно уточнил Мур.
– Правильно. А кем приходится царица Анастасия митрополиту Филарету, если его отец – ее родной брат?
– Подождите, Маркони, – забыв о правилах этикета, удивленно пробормотала я. – Получается, что царица Анастасия приходится Филарету… родной тетей?!
Маркони согласно кивнул.
– Именно. А, стало быть, так называемый Дмитрий-самозванец, родной внук царицы Анастасии Романовны, приходится ее племяннику, митрополиту Филарету, – кем?
– Троюродным братом, – потрясенно закончила я. – Но тогда при чем здесь незаконность наследования престола, раз все они – ближайшие родственники?
– Ох-хо-хо, – опять завздыхал старик Маркони. – Вот поэтому-то не было никакой грызни в верхушке московского боярства между другими родовитыми семьями. Битва велась внутрисемейная, "внутриромановская" – обычное дело. Фамилия Романовых через наследников Анастасии приблизилась к надежде рано или поздно взять трон. И война за престол шла как раз между ближайшими родственниками, троюродными братьями: малолетним сыном царя Дмитрия Ивановича и Михаилом, сыном митрополита Филарета и Ксении-Марфы. У обоих был серьезный шанс! Кто оказался сильнее, ловчее, зубастее – тот и венчался на царство. А кто дал слабину – оказался не у дел…
12. Владыко Филарет и инокиня Марфа
Поймем ли когда друг друга? Помиримся? Нет, не будет мира. Никогда не будет. Вот скажи мне кто, что веру истинную, православную сменить я должен на басурманскую католическую или вовсе на лютеранскую ересь? Да никогда! Лучше пытки, огонь, смерть, зато душу спасу. Так, нет? Вот то-то и оно, что так.
Об этом нужно говорить сегодня, если свернет все не туда, куда Филарету надобно. Не до власти ему, бывшему митрополиту Ростовскому. Об уверенности радеет, чтоб спокойствие наконец воцарилось над Русской землей. Выкинут из Кремля последнего иноземца, взойдет на престол православный государь, и затихнут бунты, успокоится народ, опять раскроют двери храмы и церкви. Вот, о чем толковать надо…
Так думал патриарх Филарет, проходя по узким коридорчикам Ипатьевского монастыря, торопясь на встречу с сыном Михаилом да боярами. Следом грузно шагал Борис Борисыч Суворцев, а за ним семенила инокиня Марфа – бывшая его жена Ксения – вот и вся его рать.
Патриарх Филарет слышал за собой торопливые шажки инокини. Никогда не заходилось сердце у Филарета от любви к ней. Не любил. Не жалел. В разлуке многолетней о ней не думал. Сосватали их, как водится, родители, которых чувства детей волновали меньше всего– другое на уме было.
Часто раздражался от упрямства Ксении: если что вобьет себе в голову, не успокоится, пока желаемого не достигнет. Силы духа бывшей жене не занимать. Иногда Филарет жалел, что против воли повенчали их, но всегда признавал, что у жены – ума палата.
И был еще у Ксении дар бесценный – сердце-вещун, природный инстинкт, как у дикой кошки. Нутром чувствовала опасность. Никто сравниться с ней не мог – интриги плела искусно. И крови не боялась. А если ее, кровушки, бояться, то не в Кремле жить будешь, а где-нибудь в Белозерском монастыре на хлебе да воде.
В просторной зале – трапезной, кою использовали только по великим дням, прием ли гостей иноземных или сбор бояр по делам думным, стоял легкий шум от голосов, но как вошел Филарет в комнату, тут же он и смолк.
Филарет скользнул взглядом по бородатым лицам. Не стал начинать издалека, спросил настороженно сидящих по лавкам бородачей прямо в лоб:
– На чем порешили, бояре?
Сын его, Михаил, тихо сидел в отдалении, опустив глаза долу.
Тяжело молчали укутанные в парадные шубы бояре. Трудный вопрос задал им Филарет. Ишь ты, как все повернул. Сына Михаила на трон возвести хочет. Не побрезговал старые бабские сплетни, давно забытые, вытащить на свет Божий. Смердам много ли надо? Пошел жужжать Кремль.
– Не нам судить, бояре, кто на деле был отцом государя Ивана Васильевича, – тихо сказала инокиня Марфа за его спиной. – Великий князь московский Василий Иванович или боярин Телепнев. Бог с ними! О мертвых непочтительно толковать – грех.
Тут Марфа перекрестилась, у многих бояр руки тоже потянулись крестное знамение сотворить.
– О другом вам патриарх толкует. Была у нас одна панночка – царица Елена Глинская. Что принесла нам? Скажу, если послушаете, – голос Марфы окреп. – До нее, до Елены, государь наш Василий Иванович сколько прожил с супругой, венчанной Соломонией? Двадцать лет! Был примерный семьянин, о душе заботился. А увидел Глинскую – отправил жену в монастырь. Да не просто отправил – на развод решился! Не грех ли?
Помните ли, как вслед за ней хлынули католики да лютеране поганые на Москву? Зачем они нам здесь опять? Чего хотят? Раскол, смуту сеять. Мало смут у нас было? Вот теперь другая панночка в Кремле нашем православном засела. Зачем? Чтобы патриарха русского римским папой заменить? Дождетесь – заменит, глазом моргнуть не успеете. Опоганят, разрушат православные церкви, в костелы ходить будете!
Воевать не устали ли? Как польский приемыш пришел к нам, Москва почитай каждый год горела. Смуты не прекращаются. А почему? Порядка нет. Дело до Русской земли нет никому. Загляните в сердце мое, увидите в нем жалость ко всем вам беспредельную. Время пришло из пепла смут Московию восстанавливать.
По-прежнему молчали бояре, уткнулись сопящими носами в пушистые воротники парадных шуб. Говорить было нечего. От смуты устали все. Права Марфа – не дело это: польку на трон сажать.
И всего-то четыре года правила Маринка с ныне покойным Димитрием Иоановичем, а порядка до сих пор нет. Боярские кланы все переругались меж собой – то Шуйские тянут к престолу жадные руки, то Годуновы, то Бельские с Глинскими. А если у них право есть, то почему у меня, Черкасского, права такого нету? Или у боярина Кобылы? Или у Воротынских, Бельских, Колычевых, Головиных, Мстиславских? Тоже роды древние, все Рюриковичи.
А главное – слухи нехорошие ползли ото всех сторон, что Маринка-то не от Дмитрия-царя затяжелела, уж больно плох он был, болел все или на ратном поле сражался. А… от кого? Да кто ж его знает. Вон сколько пригожих кавалеров навезла с собой! Все мазурочки танцевала. И что же тогда получается, опять чужого, не царской крови отпрыска, на престол Московский сажать?
– А если Иван Васильевич-то не сын царя Василия, а и правда Ивашки Телепнева? – подтолкнул Кобыла под локоток Черкасского. – А? Ведь тогда и впрямь у Дмитриева наследника прав-то меньше, чем у любого из нас.
Черкасский прятал глаза в кустистых бровях. Что сказать в ответ? Ловко Филарет все обделал. И дело вовсе не в сплетнях о Елене Глинской и ее Телепневе… Или о Маринке и ее польских воздыхателях. Это все сплетни для глупых баб.
Для бояр хитрец Филарет другое выдумал… Ишь: еретики, католики наводнили страну… Только он, что ли, за православие радеет? Как быстро лукавый владыка забыл, что от Дмитрия получил сан митрополита Ростовского в селе Тушино. Там и наследника Дмитриева крестил. А теперь грязью бывшего царя поливает. А ведь Дмитрий ему не чужой – брат троюродный…
Черкасский все так же молча перевел глаза на Михаила Романова. Тихий юноша, робкий, незлобивый. К родителям почтителен, старину уважает. Чистый ангел. Этот не забалует. Он на троне сидеть будет, а родители править. У Филарета в руках власть церковная, а у Марфы – власть материнская. А может, и к лучшему? Смута успокоится, разбойников присмирят, иноземцев выгонят, хлеб опять сеять начнут мужики, не боясь войн… Чем плохо?… Жену Михаилу выберут из своих, русских. А то ведь и впрямь срам смотреть было на Маринку. Нет, права Марфа. Надо басурманку из Московии высылать.
По лицам бояр Филарет уже видел, что партия выиграна, и незаметно улыбнулся бывшей жене. Та только глаза скромно прикрыла да голову незаметным движением к Борису Морозову повернула.
У Филарета тут же испортилось настроение. Удержал на красивом лице ласковое выражение всетерпения, а в душе буря закипела. Вот кто все играючи испортить может – вредный, всесильный в Кремле, молодой боярин Бориска – как "серый кардинал". Филарет измучился с ним.
Долго еще толковали бояре, но не шумно, примиренчески. Ушли уже в сумерках сырого февральского вечера, подкравшегося незаметно, перед всенощной. Сын Михаил тоже тихонько вышел, поцеловав прежде руку отцу и матери.
Остались в быстро темнеющей трапезной Филарет, Марфа да Борис Морозов. Молодой боярин смело смотрел прямо в лицо Филарета, насупленный, огромный, гневный, как разбуженный медведь-шатун. Вот возись теперь с ним.
– Негоже это – воевать против одинокой вдовицы, – сказал он упрямо, не спуская глаз с Филарета.
– Да не война это против одинокой вдовицы, – застонал в голос Филарет, не в силах больше сдерживать раздражение против боярина.
"Не одинокая вдовица, а матерая волчица, вот, кто она. Сколько намутила за шесть лет – за век не расхлебаешь. Зубами вцепилась в трон московский, намертво, не хочет обратно в затрапезный Самбор возвращаться. Срам один, а не царица. Вот наследие Димитрий оставил, тьфу ты…"